Шторм грядёт. Пахнул тягучим воздухом, затянул дымчатой ватой туч безмятежную синеву неба. Нетерпеливо распахнул скрипучее окно порывом ветра, расшвыривая-путая рисунки на столе вперемешку с влажным песком. Чайки застонали тревожно на горизонте — Хун оборачивается на их крики, в полутьме спотыкаясь об упавший стул. Под ногами заскрипела галька, язык защекотала терпкая морская соль. Отдалённым эхом отзывается в груди напоминание, что сегодня всё закончится.
Шторм грядёт. По пяди белёсого, источающего свет неба пожирает нещадно, раскручивает серые вихри над потемневшими волнами, бросая в лицо первые тяжёлые капли. Дождь серебристой чешуёй заискрился на воде. Прощальные лучи алыми осколками заплясали в пене — Хун улыбнулся, вспомнив. Это он? Точно он. Разрисованный красками непрочный тощий парус рыбацкой лодки, на которой его друг ушёл с отцом в море несколько дней назад. Бронзовое от загара лицо освещала улыбка, глаза горели ожиданием. И немного печалью. Он уходил навсегда. В тот рассвет мальчишка вытащил Хуна за руку к самому берегу. Крепко обнял, смеясь и щекоча дыханием волосы на затылке. «Не оставайся на берегу, уходи отсюда», говорил он быстро и решительно. «Мы ещё встретимся с тобой, но позже.»
А Хун хотел позвать его с собой, крепко сжимая в кулаке ключи от машины. Кажется, тащил за собой к фургону упирающегося мальчишку, упрашивал, чертыхался в сердцах, и, в конце концов, отпускал. Забытые в замке зажигания ключи и белая пелена перед глазами. Было ли это во сне, или всё произошло наяву?
Испещрённые мутноватыми пятнами изнутри мелкие прозрачные камушки отражают свет, слепя глаза почти невыносимо. Обжигающе горячие в руках, они внезапно исчезают из ладоней, будто подхваченные вихрем. Оживлённый смех разносится эхом, заглушаемый шипением прибрежных волн.
«Дай глянуть?» — мальчик в высоко закатанных линялых штанах мотнул головой, отбрасывая со лба вьющиеся каштановые пряди, и зажал между пальцев кусочек кристалла, внимательно оглядывая его со всех сторон на пример профессионального старателя. Моментом позже что-то сверкнуло в воздухе, с негромким всплеском погрузившись в светло-зелёную воду.
Хун рассерженно вскочил на ноги.
«Эй, какого чёрта?»
Тот только уворачивается от горсти влажного песка, летящего в лицо. «Не сердись, это же самый обыкновенный кусок стекла. Я достану тебе что-нибудь действительно интересное, если хочешь.»
Джунхи держит своё слово. Полупустая полочка в комнатке Хуна мигом заполняется камнями и ракушками всех мастей — сложные оттенки и необычная форма, от причудливости которой сложно оторвать взгляд. Янтарный с прожилками острый скол дрожит на солнце, переливаясь хрупкими радужными вспышками. Напоминает он о чём-то. Глаза загорелого худенького парнишки напротив источают мягкое медовое свечение из-под выгоревших жёлтых ресниц. Тот озадаченно смаргивает, топчась на скрипучем порожке, неловко что-то держит в охапке. Пряно нос щекочет запах тёплого чая с лимоном и крупицей куркумы.
Хун не глядя забирает приоткрытый термос из рук Джунхи.
«Скажи спасибо отцу за заботу.»
«Жадный ты… — Джунхи прошмыгивает внутрь без спросу, гремит минералами, расставленными на полке, и усаживается за стол, пачкая руки в толстом слое пыли. — Каждое лето собираешь всякую ерунду, чтобы потом на целый год оставить это всё здесь зарастать в грязи. Ничего не забираешь с собой. И не рисуешь.»
«Не хочу потому что. А ты вот глупый — как ни приеду, всё рыбачишь с отцом, и ничего тебе больше не интересно. Не учишься. Неужели не надоела такая однообразная жизнь?»
Мальчишка чуть улыбнулся и вздохнул. Пальцы забарабанили по деревянной столешнице вслед щелчку тугой крышки термоса. Проследил глазами за струйкой ароматного пара и отвернулся к давно немытому окошку в тенетах паутинок.
«Ты знаешь, я ведь здесь последнее лето.»
Парень поперхнулся чаем.
«Уезжаешь? Куда это вдруг?»
Джунхи неопределённо махнул рукой в пространство, сквозь засиженное мухами стекло:
«За море, далеко.»
«На чём?»
«Да на лодке же отцовской, » — отмахивается он, с осуждением глядя на прыснувшего от неожиданности Хуна.
«На чём-на чём? На лодке — да через море? Вот дурашка, врать научись убедительней.»
«Зря ты смеёшься, я ведь серьёзно. Есть такая вещь, как притяжение. Притяжение моря. Мы провели здесь всю свою жизнь, потому что привязаны к этому месту. Ты ничего с этим не можешь сделать, только подчиниться. Бывало ведь с тобой такое, когда ты глаз оторвать не мог с волн, смотрел часами вдаль? А в голове пусто, как в воздушном шарике. Ты один, маленький и беспомощный перед бесконечностью морских пучин.»
«Да знаю же. — Хуну неловко отчего-то и тоскливо на душе; почти жалеет о заведённом разговоре. — Поэтому никогда не заплываю далеко от берега.»
Это случилось три года назад, когда он впервые приехал на побережье. С любопытством разглядывая морское дно во время погружения, за стайками юрких рыбок среди клубков извивающихся водорослей он обнаружил странное существо грязно-болотного цвета, свёрнутое спиралью в песке. Упругая и холодная на ощупь, его оболочка была гладка как выделанная рыбья кожа; однако это создание навряд ли имело хоть какое-нибудь отношение к рыбам. Парень присел на четвереньки, разводя руками мутный ил. Его опоясывало очередное кольцо скрученного тела, дальше, насколько видно — ещё одно, уже шире. Да сколько же их всего? А он сам — почти в эпицентре, внезапно оглушающим своей пустотой. Вдруг исчезло всё, что окружало его лишь пару минут назад — и рыбы, и порхающие прозрачные медузы, и зелень водорослей. Всё вмиг потеряло значение. Мириады пузырьков окутали ноги, сжали голову невесомым скафандром. Парень выдохнул и медленно разжал губы, выпуская трубку изо рта.
С этого всё и началось. Хун смутно помнит себя бесцельно сидящим на берегу. Ноги утонули в мокром песке, глаза устремлены в плещущий синевой горизонт, за кромку небытия, в котором исчезает умирающее солнце — вглядывается вперёд до боли с томлением в груди. Душно здесь. Чайки хрипло выкрикивают его имя, зовут за собой в глубины неподвижно распростёршего лазурные крыла моря. Исчезнуть бы вниз головой в этих водах, освежить иссохшую кожу в спасительной влаге, но его оттаскивает от берега мальчишка, живущий в рыбацкой лачуге неподалёку. Приводит домой и запирает дверь снаружи. Хун почти не помнит ни сколько времени прошло с тех пор, ни лица Джунхи, пока однажды тот не заходит к нему внутрь, не здороваясь. Тихо прикрывает дверь, за которой шумит ливень. С потемневших волос струится вода, взгляд устал и строг. Губы бледнеют на смуглом лице — неужели замёрз? Вскидывает вверх тонкие брови, собирая складочку у переносья. Странно, что Хуну совсем незнакомы эти черты.
«Эй, всё прошло. Очнись! Больше нечего бояться…»
Хун сначала хочет удивиться, затем возмутиться бесцеремонному тону мальчика, но язык словно вата — едва ворочается в пересохшем рту. Попить бы… Да хоть дождя глотнуть, стучащего в окошко. Однако он только наблюдает, как парнишка наклоняется, поднимая с пола смятые листки бумаги. Неоточенным карандашом жирные штрихи накидали на бумагу спиралевидные очертания создания из морских глубин. Кольца разжимаются, превращаясь в гигантские чёрные щупальца — Хун вздрагивает, заглядывая через плечо. Неужели это он сам нарисовал? Да откуда же ему знать, что находится там,
внутри?
«О чём задумался?» — Голос Джунхи возвращает его в настоящее.
«Думаю, что слишком тихо тут станет без вас. Без тебя. На рассвете чаек перекрикиваешь — никакой будильник с тобой не нужен. Непросто будет отвыкать», — говорит, а сам с опаской прислушивается к странному ощущению, растущему изнутри. Будто маленькую дырочку угольком прожгли в листке бумаги, а та мало-помалу истлевает, образуя посередине огромную зияющую пустоту.
У Джунхи в каштановой копне чуть вьющихся до плеч спутанных волос раскиданы сизые полосы застрявшей грязи и песка — небрежно выуживает их, наматывая пушащиеся пряди на пальцы. Очистив волосы, обтирает руки о штанину. Под ногти забился песок, опоясывает бурым кружком. Мальчик похож на мартышку, когда сидит так на стуле, расслабленно опустив плечи и воткнув руки в карманы засаленных штанин, пропахших водорослями и морской солью. Беспричинное раздражение душит Хуна, заставляет кусать в досаде губы. Стакан с едва отпитым чаем давно остыл на столе.
«Значит, всё-таки скучать будешь?» — Джунхи не смотрит на него. Приподнял уголки губ в улыбке и потянулся к термосу. Приятный чуть с кислинкой запах на несколько мгновений освежил душную тесную комнатку.
«Нашёл дурака. — Хун пренебрежительно фыркнул, негодующе наблюдая, как прямо в крышечку наливается душистый кипяток. — Эй, куда мой чай трогать? Он для меня приготовлен!»
«Вот только по отцу твоему скучать и буду, — обиженно заявляет он. — И его рису с устрицами.»
«А такие как ты и задарма не нужны. Даже в море с собой ни разу не взял на лодке, осёл. А я так просил!»
«Хочешь развлекаться, так езжай в город! — Джунхи внезапно рассердился, даже притопнул в досаде босой ногой по прогнившей половице. — Там тебе и яхту оформят, и снаряжение, и все тридцать три удовольствия. А в нашей худой лодчонке втроём не уместишься, тоже выдумал. Только она нас и кормит, ближайший магазин и тот за десять миль отсюда.»
«Да много ли у вас улова-то? Не рыбаки, а смех один. Из ваших сетей только моллюски с водорослями и торчат, как ни встречу вас у берега. Дай бог пару раз в месяц рыбу едите — странные вы. А ты так и вовсе сумасшедший человек, как по мне. Вот горланишь почём зря с самого утра…»
Мальчик, призывающий рассвет. Его очертания принимают всё более чёткие очертания с каждым лучом солнца, с каждым бледно-алым продолговатым пером, раскрашивающим горизонт. Гортанные всхлипы заглушают крики кружащих над морем в поисках еды пёстрых буревестников. Превратись Джунхи в птицу, он наверняка стал бы голодной чайкой, навзрыд оплакивающей извечный цикл жизни и смерти, думает сонный Хун, с треском захлопывая окно. Они не разговаривают вот уже два дня. Сегодня пошёл третий.
Есть хочется страшно, но парень стыдится заглянуть в соседнюю лачугу. В город ехать тоже нет никакого настроения. Городской пижон из нездешних мест сидит на шее у местных третье лето подряд, да ещё находит наглости насмехаться над их жизнью. Нет, он всегда готов заплатить за еду — однако отец с сыном смотрят на деньги равнодушно, как на бесполезную шелуху, и только отмахиваются, когда он спрашивает, что им привезти из города. Возможно, они богаты — кто знает, какие сокровища скрывают в себе морские пучины? однако старенький водолазный костюм давно мал Джунхи, а акваланг с заржавевшими баллонами лежит в их незапертом (было бы что здесь красть; и кому…), неуклюже осевшем в песок сарае, заставленном ветхой рухлядью.
Крыша его жестяная слабо заскрипела под неожиданно сильным и пронизывающим порывом ветра. Жёсткие кусты у стен дома обеспокоенно зашуршали, мелкие горошины дождя зацокали о стекло, а затем всё снова стихло. Неспокойно тут последние дни. Странный запах тревоги гонит Хуна из дому прочь.
«Я слышал, шторм грядёт.» — Тихий голос Джунхи заставляет его обернуться. Интересно, откуда? Хун никогда не улавливал ни малейшего бормотания радио из соседнего домишки. Скорее, птицы напели. Нашептали рыбы. Парнишка-рыбак выглядит странно, давно уже Хун не видел его таким осунувшимся и подавленным. В путанице нестриженых волос блестит то ли роса, то ли редкие капли дождя; обычно смеющиеся янтарики глаз совсем скрылись за чернотой зрачков.
«Через неделю… Ты чуешь этот запах?»
«Сын, не стой как привидение! Зови гостя на ужин.»
Из лучащейся светом приоткрытой двери потянуло свежеприготовленной рыбой. Длинная тень заметалась на полу — старик приветственно махнул рукой, приглашая внутрь.
«Спасибо, что приезжал к нам всё это время. Кроме тебя, Джунхи тут вообще не с кем было общаться. Нелюдимый он был. Как-то проезжали мимо ребята, исследовали дикие пляжи — звали его с собой, так ни в какую не согласился уехать. Упёрся и всё тут…»
«А ты бы остался здесь совсем один, да?»
Непривычно, но отчего-то приятно уши греть в полушутливой перебранке чужого семейства. Уют, который никогда не чувствовался дома.
Две тарелки и пара стаканов занимают почти всю поверхность небольшого стола — Джунхи только мотнул головой на зов отца, притулившись на пороге распахнутой двери и засматривая в наступающие сумерки. Над его головой вспыхивают и тают в густо-синей выси первые звёзды. С негромким стуком в тарелку Хуна опускается ещё одна ложка риса с горкой. Волокна окуня нежны и сладковаты на вкус безо всяких приправ.
«Ты ешь. Выскребли все остатки, с собой ничего не забираем — поплывём налегке.»
Небольшой тряпичный узелок свёрнут в тёмном уголке на выходе. Вот и всё. Хун чуточку завидует этим двоим. Чтобы жить вот так, не баррикадируя душу и личное пространство лишним скарбом, нужно определённое мужество. И дальнейшие цели, которых нет у него самого. Два покосившихся домика в вымершей деревне у берега моря и соседство двух чудаков были его островком свободы, где парень никому не был ничем обязан. Он просто жил. Слушал на рассвете взволнованный птичий переклик и голос пытавшегося подражать чайкам Джунхи, до покалывания в лёгких глубоко вдыхал солёный бриз и старался унять тревожность, отдавая на откуп бумаге поток беспокойных мыслей, что выплёскивались резкими штрихами рваных сизых волн.
Сквозь воду тускло мерцали серебристой чешуёй гибкие шеи неведомых морских созданий.
Джунхи с отцом вполголоса переговариваются о чём-то за ширмой, отделяющей стол от кроватей; со своего места Хун без труда может дотянуться до занавески рукой — в этой лачуге тесно будет даже в одиночестве, не говоря уже о совместном сожительстве. В самодельном дистилляторе под столом стучит о пластиковые стенки банки вода.
«Отец, я сам всё соберу», — недовольно говорит Джунхи, побрякивая чем-то. Хуна вновь охватывает странное чувство ревности. Так не должно быть. Они не могут оставить его одного. Местные в его присутствии занимаются своими делами, ничего не объясняя и снисходительно смотря как на несмышлёныша — это в разы мучительней того чувства изоляции, которое он испытывал ещё в лицее, когда однажды весной вернулся в класс после тяжёлой и продолжительной болезни, ощущая себя призраком; учителя не задавали вопросов по незнакомым темам, а приятели разбились по кучкам возле парт, пересмеиваясь. Будто за время его отсутствия стали совсем незнакомыми людьми. И сам он изменился. Ему хотелось раздеться догола перед всеми, разразиться скверной бранью в гулких коридорах, выбить стёкла классной комнаты во время экзамена. Лишь бы прекратили считать его мертвецом, обратились к нему в конце концов…
«Пошли», — говорит Джунхи, слегка касаясь его руки. Держит под мышкой небольшой свёрток, тяжёлый по виду, неловко отворяет дверь. Длинные волосы кольцами взметнулись с плеч. При движении руки прореха на выцветшей футболке обнажает острую смуглую лопатку. Что перед ним ни сделай, как обземь ни ударься — такое чувство, что мальчик всего лишь улыбнётся терпеливо, сощурив жёлтые глаза. Что ему за дело до этого обидчивого чужака, когда он может разговаривать с птицами на их языке, гадает по звёздному небу о погоде, а сейчас готовится в долгий путь за полосу горизонта — в бесконечность моря.
Однако Хун никогда не был для него невидимкой.
Водопад блестящих капель в руках мальчика с негромким всплеском тревожит гладь тёмных вод. Хун выхватывает одну из летящих капель, рассматривая в лунном свете — мелкий жемчужный кристалл холодит кожу неровными острыми гранями.
«Эй, ты хоть в курсе, что выбрасываешь?»
«Любил играть ими в детстве, — Джунхи отложил опустевший мешочек в сторону. — А сейчас возвращаю морю. Всё, что вышло оттуда когда-то, должно вернуться обратно. В этом вся суть.»
Хун наблюдает за исчезающим в неспокойных воронках воды кристаллом. Вся эта серьёзность мальчишки-рыбака уже не кажется досужей болтовнёй. И правда— что вышло, обязано вернуться. Кроме того, что выбрано с душой. Все камушки на деревянных полочках возле стола он непременно заберёт с собой в этот раз. Обычные снаружи, бесценные внутри. Закроет ладонями, тая в самодельной ракушке шум прибоя и пронзающее теплом сияние трёх летних сезонов, проведённых в этом месте. Глаза защипало. Морская соль наверно осела на скулах бледными разводами. Джунхи видит их, кусая заветренные губы в хитрой улыбке, но, конечно же, ничего не скажет. Небольшая месть за те нечаянно вырвавшиеся грубоватые слова.
«Не грусти. Переедешь ближе к городу, заведёшь друзей… Не так будет скучно, как с нами. Поплаваешь вдосталь — только от берега далеко не отбивайся, прошу.»
Снова эта невидимая грань, отделяющая их. Да быть может он только и ждёт момента своего погружения, чтобы оттолкнуться от вязкого песчаного дна и кинуться вперёд, в объятья захлёстывающих волн? Плевать на слабые лёгкие и одышку. Забыть на мгновение о липком страхе, сжимающем сердце костлявой лапой. О работе, долгах. Строгой, но любящей матери за тысячи миль отсюда. Подводные цветы очень красивы, наверно. Прожилки звёзд на прозрачных кувшинках освещают матовую полутьму, а над головой плывут медузы сплетшихся в клубки водорослей. На лунное свечение любуются рыбы, затаившись в рифах. Джунхи никогда не рассказывает об этой красоте, хотя знает многое. Ревнует. Или просто бережёт. Червячок обиды гложет изнутри.
«Интересно, насколько глубоко лунный свет проникает в воду?»
«Он просто разбивается о верхний слой воды, слабо играет на поверхности, а затем исчезает. На глубину ты опускаешься будто в чернила — в кромешной тьме ничего не разглядеть. Мало чего красивого.»
Вот, опять утаивает правду. Умышленно отводит внимание. А ведь Хун… Пожалуй, Хун действительно считал его своим другом.
«Всегда ты такой. Молчишь. Не скажешь, что внутри. Я же видел
тогда это чудовище, чувствовал пульс его тела.»
«Видимо, ты меня принял за монстра, нахлебавшись воды», — шутит тот нескладно. Замолчал, затаившись в темноте на мокром песке. О его босые ноги с шелестом разбиваются небольшие волны. Спокойно вокруг. Лжецы любят примерять на себя не подходящие им роли, и героями они тоже любят быть. В то первое лето Джунхи вытащил его на берег в разодранном об острые рифы костюме, содрав тяжёлый акваланг, перевернул на спину и с силой надавил на грудь. Изо рта полилась горькая вода, Хун забулькал горлом и надрывно раскашлялся, ощупывая клочья резины на запястьях. Первое погружение, оно и последнее. Будто что-то пыталось удержать его внутри. Дурак, и зачем тогда боролся? Значит, так оно и надо было. А он позволил себя вытащить этому диковатому местному, который сидел, уронив руки в песок, и во все глаза глядел на стекающую по его лицу струйку крови из свежей царапины на щеке. Пробурчал что-то об опасности дальних заплывов и помог — вернее, потащил обратно к хижине, в которой обосновался на лето Хун. Принёс под вечер чашку риса на порог, прикрыв чистой ветошкой от песка. Они не знакомились толком — Хун узнал, как зовут мальчишку, от его отца, а тот, вероятно, из документов в сумке прочитал его имя. Лжецы всегда очень искренни в своих усилиях. А ещё застенчивы: первое время он просто швырялся мелкой галькой в окно лачуги Хуна, вызывая наружу.
Раз — «долго будешь дрыхнуть?»
Два — «выходи, есть кое-что интересное»
А дальше они пока не придумали.
«Многие вещи невозможно описать словами. Они находятся внутри тебя, не требуя никакого участия и объяснения.
Он питается соками этой земли и дарами моря. Забирает к себе и возрождает вновь. Нельзя тревожить его и приближаться слишком близко — рискуешь расстаться с жизнью. Мало-помалу высосет все соки и помрачит рассудок. Просто… держись рядом, сосуществуй мирно. Не забирай больше, чем тебе нужно.»
«Ты знал об этом и всё равно оказался рядом, чтобы помочь? Не побоялся?»
Ветер растрепал накатывающие волны; те шумят живо, заглушая тихий вопрос Хуна.
Сидят ночь. Джунхи говорит вполголоса о чём-то, обнял зябко колени ладонями несмотря на духоту. Мелодичный у него голос — словно замечено впервые. Выпевает колыбельную, баюкает неспокойные воды, притрагиваясь руками к прибывшей воде, что пропитала весь берег. Хун чувствует затылком приятный холодок, глядит в непроглядно чёрное небо. И звёзды все потухли, и луны уж не видать; суеверный ужас перед абсолютом внезапно сдавливает грудь. Одиночество в космосе, во всей бесконечной галактике. А потом Джунхи подходит неслышно — Хун только улыбнётся робко. Рад его видеть. Не шелохнётся доверчиво под руками, берущими его за плечи. Подумает, что это, вероятно, шутка, когда они сжимают его внезапно, вдавливая в жирный рыхлый песок. Хун погружается неожиданно легко. Не успевает даже испугаться, когда лицо почти полностью оказывается под тяжестью влажного гнёта. А следом в песке начинают тонуть ноги, тело тянет книзу. Жаль, что не успел рассмотреть его лицо… Не хватает воздуха.
Парень вскочил, стряхивая налипший на лицо песок. На зубах заскрипело. Неужели уснул прямо здесь? Джунхи обернулся на шорох, сидит у воды в прежнем положении. Узкая полоска света расчерчивает даль над его головой. Порыв ветра с моря сплюснул шапочку волос, будто потешаясь её необычной форме. Утро совсем близко, почти на кончиках пушащихся прядей.
«Проснулся.»
Проворно поднялся, потягиваясь — он вообще хоть когда-нибудь спит? Уже стоит в воде по щиколотку, высоко закатав загрубевшие от соли штанины, кружит птицей, раскинул руки в стороны. Замер на месте. Быстрый нырок. Хун не успевает даже испугаться, как из воды показывается блестящая макушка. Быстрыми движениями рук тот манит к себе. Не говорит ни слова, увлекая за собой в прохладную рассветную марь. Наступило самое таинственное время суток. Туман, в котором не потеряться благодаря связующей ниточке крепко сжавшей его пальцы руки. Джунхи спокоен, и его умиротворение вливается мягкими токами под кожу Хуна. Однако ещё пара мгновений, и от невозмутимости мальчишки не остаётся и следа, он по-заговорщицки прыскает в плечо и хватает Хуна за обе руки, втаскивая на глубину, раскручивает, увязая в песчаном дне. Густая тяжёлая вода не оказывает сопротивления — это так странно и…чудесно. Вспыхивающие лазурными самоцветами бабочки из первых лучей порхают перед глазами. Они сами есть бабочки. Невесомые, вкусившие свободу. Джунхи внимательно рассматривает воду, опустив голову. Нет, просто прикрыл глаза с застывшей полуулыбкой на губах. Резко вскидывает подбородок вверх. Похоже, он уже всё решил.
«Я себя пообещал взамен тебя. Страшно, но…совсем капельку. А ты… Твоё место не здесь.»
Хун хрипло закашлялся, с силой освобождая руки, и побрёл к берегу.
Из окна его лачуги хорошо видна замершая на месте фигурка мальчишки. Тот запрокидывает голову — Хун подаётся вперёд в волнении; а когда берег оглашает звенящий птичий плач, карандаш под его нетвёрдой рукой начинает набрасывать хаотичные черты побережья, ожившие в мельчайших подробностях перед глазами.
«Не задерживайся тут надолго, — говорит Джунхи. — Через пару дней шторм снесёт эту деревню, не оставит от неё и следа…»
«Джунхи, Джунхи, почему не со мной? Зачем меня оставляешь здесь одного? » — вертится вопрос на языке, а вслух промолчит лишь, скупо кивнув. Да и что бы тот ответил? Удивился бы, скорее всего. Вскинув соломенные брови, сморщил бы облупленный нос, обнажая рисовые зёрнышки белых зубов в смущённой улыбке. Сказал бы, что хотел бы запомниться в этой жизни — хоть кому-то. Или промолчал, пожав плечами.
В конце концов, в последние дни забот у него хоть отбавляй — тут не до разговоров. Вот и сейчас невозмутимо положил перед Хуном светлую парусную холстину, а сам помогает отцу конопатить лодку, пропуская мимо ушей все вопросы. Рисуй — да какая разница, что? Художнику виднее.
Да какой он, к чёрту, художник. Что люди получают при столкновении друг с другом? Набивают шишки. Стирают звёздочки в глазах. Приглядываются внимательней и оборачиваются вслед. Запоминается самый первый миг — яркой вспышкой. Хун разводит беж с белилами, кидая на холст чашки водянистых медуз. Нет, не с того начал, однако поздно уже переделывать. Море расплещет вокруг грязно-изумрудными брызгами. Не стоит увлекаться этим. Стайки рыбок причудливого окраса… Слишком банально. А теперь что? Да. Вспышка. Две руки тянутся навстречу друг другу. Одна обнажена, другая скрыта за эластичным костюмом, продранным в паре мест. Сочится кровью, слабеет. Готова упасть. А другая подхватывает её смело, тянет вперёд. Нет, так не пойдёт. Для художника он слишком нетерпелив. За одним штрихом проносится сотня кадров — кисть не успевает за мыслью. Но в целом вроде ничего так вышло. На память. Любопытный Джунхи заглядывает через плечо, глаза горят. Неужто понравилось?
Кстати, из ракушек моллюсков получилась неплохая палитра. Нагнулся над водой прополоскать, замечая движение в воде.
Прозрачно-желтоватого краба отнесло на отмель, клешни беспомощно цепляются за песок. Миниатюрные совсем, как пальчики у младенца. Крошечный, он занял бы половину ладони Хуна, если не меньше, а пока отважно сражается с прибывающей водой, что швыряет его туда-обратно. Парень хочет помочь юнцу — протянул уже руку вперёд, чтобы подобрать, однако на полпути раздумал. С чего он взял, что тот просит о помощи? Он в своей стихии, в конце концов. Она его бьёт и ласкает, мучит и оберегает. Возможно, краб дремлет под шёпот баюкающих волн, не ведая о тревогах этого странного создания — человека. Большого человека, потерявшего свой дом.
«Что рассматриваешь? Ну-ка покажи», — Джунхи закончил помогать отцу с лодкой и тут же схватился за ржавые ножницы выпачканными в смоле руками; присел на корточки, поставив перед собой осколок зеркальца — скосил один глаз на Хуна в ожидании. Курчавые мелкие колечки посыпались на золотистый песок — Хун молча засмотрелся на них, а когда перевёл взгляд обратно на море, то краба уже и след простыл.
«Ничего особенного.» — Нет настроения будить тишину пустыми разговорами. С трудом лязгают притупившиеся лезвия ножниц, шумят светло-зелёным вельветом по песку мягкие воды, где-то в глубине которых маленький краб досматривает свой сон.
«Ну если ничего особенного, тогда я сам покажу кое-что, — ржавые ножницы торопливо скрипнули ещё пару раз, а затем раздалось бульканье воды. Джунхи тряхнул коротко остриженной мокрой головой — вихор на макушке забавно топорщится посреди ровных площадок и незамеченных кустков волос на затылке. Шея без прикрытия курчавой шапки выглядит непривычно тонкой. Похож на маленького взъерошенного буревестника, впервые вылетевшего на охоту. — Ты ведь никогда не был на том холме? Воон, где два огромных валуна лежат рядом… — Хун проследил за направлением его вскинутой руки и отрицательно качнул головой. — Тогда пошли. Вид оттуда очень хорош. »
«…Помочь? » — Сам он легко взлетел наверх, по-кошачьи ловко цепляясь подошвами драных тапочек за поверхность шершавого горячего камня, нетерпеливо протянул руки ладонями кверху. Смотрит строго и чуть сдвинув брови, а когда Хун оказывается рядом, делает шажок навстречу, неожиданно и крепко чмокая его в щёку. Тот неуклюже качнулся, махнув руками в воздухе. Джунхи хватает за плечи крепко, не давая упасть. Хун досадливо отмахнулся. Палящие лучи слепят глаза, не давая рассмотреть выражение лица мальчишки. Ветер, предштормовой ветер захлёстывает их, заставляя присесть на корточки. Хуна опять шатнуло в сторону — заскрёб ногтями по валуну, обжигая руки. Мотнул головой, уворачиваясь от летящего песка и сталкиваясь лицом с Джунхи. Вскользь проехался по чужим губам, ощущая прикосновение горячей кожи и тихое прерывистое дыхание. А, чтоб тебя! Чувствует, как краска заливает лицо. Сидящий напротив мальчишка озорно улыбнулся, вновь склоняясь к его лицу. Возмутительно крепко впился пальцами в скулы, притягивая к себе и вытягивая губы трубочкой, как ребёнок малый. Тёплое и влажное коснулось носа. Ну, держись! Сграбастал маленькое худощавое лицо руками — грубо. Резко подался вперёд, к смеющимся губам… Светляки разлетелись по сторонам в кромешной темноте. Оба стукнулись носами пребольно, до искр слезинок из глаз — и расхохотались, не выдержав.
Ветер подхватывает их смех, унося и швыряя у морских пят; на горизонте толпятся косматые тучи. Томятся в ожидании. Вероятно, они тоже долго ждали своего часа, думает Хун, поглядывая на притихшего Джунхи. Вероятно, надоело им тесниться в небесах, давно мечтают переродиться дождём — стать частичкой моря.
«А кем станешь ты?»
«А на кого я похож?» — Джунхи смотрит внимательно, ни капли шутливости в приглушённом голосе. За отворотом рубашки чернеет выпуклая родинка в форме звезды. Хотя лучи её, если присмотреться, ничуть не остроконечны; они извиваются, растекаясь змеями меж пор. Чёрное солнце.
Солнце. Шершавые горячие камни — совсем как твои руки. Искрящийся голос как у птиц. Всё в тебе. Это место дышит тобой.
«Лучше скажи, что мы ещё увидимся.»
***
Вода захлюпала под ногами. Дверь едва удаётся открыть под напором разбухшего влажного песка, прибитого к порогу неспокойной водой — кажется, он проспал момент прилива, когда знакомый берег навсегда потерял свои привычные очертания. Ветер шелестит страницами расчёрканной карандашом тетрадки. Кажется, всё это было лишь частью долгого сна, из которого Хуна выдернули насильно. Он потерянно оглянулся по сторонам, не обращая внимания на воду, забравшуюся в обувь.
Если не поторопится, то уже через несколько минут всё скроется под водой.
Руки тянутся к столу, мечутся по полкам… Камни загремели, скатываясь в распахнутый рюкзак. Тяжёлый янтарный кристалл задел деревянный угол, с плеском погрузившись в воду.
Вот и всё.
ep.
Смех не смолкает на пляже ни на секунду, хотя не так уж и людно сегодня. Лениво шуршат шезлонги по гальке, скрипят пластиковые стулья, шаркают резиновые тапочки — видя надвигающиеся тучи, сворачиваются даже самые стойкие из отдыхающих. Сезон подходит к концу, ночи становятся прохладней, и всё чаще нетерпеливо звонит телефон, оживая голосами домашних и начальства. С размаху окунают мыслями в рутину, как в холодную воду.
Хун поджимает босые ноги, пряча под зонтиком от всё ещё палящего солнца. Кубики льда совсем растаяли в запотевшем стакане. Секунды тишины в застывшем горячем воздухе, когда кажется, будто во всём мире он остался один. Не слышно даже звона москитов. Последние неторопливые моменты лета, которое он больше не любит, однако продолжает приезжать сюда, на море, оставаясь тут допоздна в ожидании. Слишком много времени прошло, чтобы помнить о мимолетном обещании, данном когда-то мальчишкой-рыбаком — и всё равно он бережно хранит в сумке потрёпанный старый блокнот, последний рисунок в котором он так и не успел показать. А вообще сегодня в прогнозе обещали шторм. И это затишье перед бурей колет в сердце осколком надежды.
Порыв ветра встрепал зонтик, разворошил листы блокнота в раскрытом рюкзаке, ударил в лицо свежестью. Хун в волнении прикрыл глаза. Неужели?
Мелко дождь закапал по бумаге, разбавляя нечёткие карандашные черты. Рисует крылья мальчишке, стоящему на побережье.
Звенящий птичий плач оглашает притихшие окрестности. Хун не станет открывать глаз.
