Снимки

            Возбуждённый орган упирался в ткань брюк, снизу всё ныло, тянуло, хотелось уже избавиться от всего этого и почувствовать уже наконец-то долю извращённого, искупанного в крови счастья и экстаза. Шатаясь судмед прильнул к рабочему столу, рывком открывая ящик, в котором тут же зашуршали снимки с аутопсий и выездов на место проишествий, которые Сичелёв так бережно и заботливо собирал и держал в сокрытом от чужих всевидящих глазниц ящике             Повешенная, с розоватыми зубами, расстрелянный в упор, суицид постредством выстрела из огнестрельного оружия себе в лицо, подвергшийся нападению своры бездомных собак, забитая до смерти, аутопсия проведенная с ювелирной точностью, розоватые переливающиеся органы.. всё это было дубликатом прикрепляемых к документации фотографий*             Всё лишь работа, работа, приносившая столько удовольствия в такие моменты. Дрожащей рукой он попытался найти и выбрать какую-нибудь из десятков фотографий, но всё тщетно, ни за что его взгляд не зацепился. И это злило. Обычно медик всесгда знал, чего хочет. Но не сегодня. Сейчас в голове не было ни крови, ни изорванных и разодранных тел, вскрытых черепных коробок и затратного по в закрытых в вечной дрёме глаз, желтовато-серой кожи, запаха формалина который кажется сочился через плёнку, запечатлевшую ледяную секционную. Нет. Лишь родные черты лица, мягкие, худые руки с длинными пальцами, убаюкивающий голос и мягкий свитер, нежные прикосновения. Сичелёв закрыл глаза, и тут же словно бы осязаемый в голову ударил запах брата, ненавязчивые касания, поглаживания по солнечному сплетению, ниже, к животу...       “блять”.             Судмедэксперт ударил по столу, резким движением скинул оттуда и гипсовый череп, чудом не разлетевшийся на острые куски и около двадцати бумажек с наскоро написанными данными по сегодняшней секции. Тяжёлый вздох, рваный выдох, дрожащие руки. Бешеный, метающийся по комнате взгляд. Угол. Верхний. Правый. Левый. Нижний. На столе поблёскивала застеклённая фотография, со студенчества ещё, с датой на обратной стороне. Два молодых человека, сигаретный дым, спокойные, но счастливые в этом спокойствии лица, статичная поза близко сидящих тощих фигур. Он не заострял внимания на своей персоне, разглядывая лишь Борислава. Старый белёсый свитер, тёмно-коричневые штаны, вроде (фотография была чёрно-белая), круглые очки в старой, заклеенной скотчем оправой, такой знакомый и родной вид.. и даже запах. Миша сбивчиво выдохнул, взяв запылённую фотокарточку в руки и впиваясь взглядом в утонченное лицо             “Чтоб тебе пусто было, братец” Сказал Сичелёв, откладывая снимок подальше и стараясь хотя бы мысленно вернуться к проверенному временем мясу, к истоптанной временем и силами сексуальной девиации. Но стоило лишь закрыть глаза как снова всё шло не по плану, перед глазами мелькал брат, брат, брат.. Сичелёв закрыл лицо руками, в тихом не то хрипе, не то крике       “Да пошло оно всё” Сичелёв откинулся на спинку стула, прищепнул переносицу, жмурясь. Но ничего дельного в голове не возникло, сосредоточиться не получалось. Лишь руки.. белые тонкие, живые руки, они касались так ласково, нежно, будто бы боялись разбить своего младшенького брата, они водили по худому до костей телу судмедэксперта, надавливали на впадинки между выступающими ребрами, оглаживали кости таза, ноги, руки, переплетали свои и чужие пальцы. А губы... Ох, обветренные, тонкие губы. Он чувствовал их на ключицах, скулах, у шеи, тело судмеда будто бы горело, а рука сама потянулась к застёжке на брюках.             Какая смехотворная ситуация. Впервые за столько лет перед глазами возбужденного сознания мелькало не залитое кровью помещение и ледяные тела, а скрипучая кровать в родной сталинке, томные вздохи на ухо и несдержанные укусы в шею. "Разве братец способен на подобное? — вторила с издёвкой часть сознания — "разве мы не считали что он импотент?". Миша махнул рукой, отгоняя нелепые мысли, да и не к месту они сейчас, сейчас, когда перед зажмурившемися глазами мелькали такие непривычно нежные и тёплые сцены, мелькало и пробегало это чуждое одинокому человеку тепло, тепло и нежность, которой Сичелёву, увы, никогда не встретить             Дрожащей от экстаза рукой Сичелёв потянулся к фотографии на столе и сжал её так, что рамка чудом не треснула. Хотелось вынуть её из плена, отрезать, сжечь, загнуть половину со своим лицом и наслаждаться лишь замечатлённым на снимке братиком, поглаживая слегка шершавую поверхность фотокарточки             Сичелёв сжал фотографию в руке и приложил её туда, где под слоем кожи и защитой грудной клетки быстро сокращалась полая мышца, качающая кровь. Он жмурился, томно вздыхая, а рука быстро двигалась по стволу, но, призна-аться, в голове это всё было намного более красочно             Под закрытыми веками плескались искры, загорались еле различимые цветные пятна, а на фоне всего этого мозг явно воспроизводил смущёние родственника, то как он прижимает к себе, целует и что-то неразборчиво шепчет на ухо — Братец, я дома! — послышалось из коридора