Воспоминания

      — Если бы я мог отмотать время назад, то я хотел бы никогда его не встречать, — тихо сказал Марк и опустил глаза. Он заламывал пальцы и натягивал рукава теплого свитера на ладони, пытаясь защититься и отгородить себя от нежелательного разговора. Когда-то ему бы пришлось рассказать об этом, но парень до последнего лелеял надежду, что это «когда-то» наступит очень и очень нескоро.       — Почему?       — Он…мы…произошло очень много всего. Я бы даже сказал, произошло слишком много всего. Он был моим солнцем и моей луной, днём и ночью, светом и тьмой…он был для меня всем, — Марк горько усмехнулся. На лице — улыбка, в глазах — необъятная боль, застрявшая в каждой клетке хрупкого тела. — Он был моим огромным миром, которым и в котором я жил. Я вкладывал в него и в наши отношения всё, что сам имел…наверное, я отдавал ему даже больше, чем мог. Но однажды этот мир просто исчез…взорвался, как далёкая звезда, и потух, а свет всё ещё со мной, я всё ещё помню…я помню каждую чёртову мелочь в нём, помню каждый наш разговор, каждую встречу, я помню каждую детальку. Как будто он пазл, который я настолько полюбил, что могу собрать за секунды с закрытыми глазами. И это причиняет боль…то, как много он значил для меня, и то, как быстро он смог исчезнуть, забыв обо мне и о моём существовании, забыв обо всём, что было… Невероятно звучит, правда? Честно, иногда я думаю, что это было не со мной, что всё это просто сюжет очередной романтической мелодрамы, которые очень любила смотреть в своё время моя мама.       — Что между вами было?       — Не знаю…как бы это смешно не звучало, но я понятия не имею, как описать наши отношения одним словом…да даже парой слов тут не обойдешься — это всё настолько запутанно и сложно. Но я думаю, я любил его. Да, я определенно любил его. Эта любовь была первой и самой яркой, наверное. Хотя, я больше никогда и никого не любил, — со смехом сказал Марк и натянуто улыбнулся. В его прекрасных глазах блестели слезы, которые вот-вот начнут катиться по щекам. Руки напряглись, на них еле заметно стали проступать вены. Всё существо парня излучало силу и напряженность — так его тело пыталась скрыть боль и защититься от разрушения. Нельзя было показать свою беззащитность и рухнуть прямо сейчас — Марк ведь сильный, а сильные слёз не льют, и боль они не чувствуют. Красивая картинка, да? Только вот рамка давно уже сломана, и пусть она склеена в единое целое, но так криво и небрежно. Обычно такие рамки выбрасывают, поэтому Марк старался держать себя в руках, чтобы его не выбросили друзья и родные, коллеги и старые знакомые. Он старался, и выходило очень даже неплохо.       — А он? Он любил тебя?       — Не знаю…нет…а, может, да… Я не могу ответить за него. Думаю, он что-то чувствовал, но так и не понял или не захотел понять, что именно. Он всегда был очень добр и нежен. На самом деле, многие считали, что мы пара, а мы…мы с ним никогда об этом не говорили.       — Если ты не против, то…расскажи подробнее о нём…о вас.       — Хах, — Марк тяжело выдохнул. — Рано или поздно мне пришлось бы об этом рассказать, чтобы совсем не загнуться. Мы познакомились, когда мне было шестнадцать. Он был на год младше, и в тот год ему только-только стукнуло пятнадцать. Это такой возраст, когда ты уже перестаешь ощущать себя ребёнком и мнишь себя великим взрослым, чувствуешь себя таким крутым и всемогущим…но на деле ты остаёшься ребёнком. А я как раз был в возрасте, который все считают самым чудесным. Первая любовь, первые поцелуи, первые разочарования, первая боль, первый сумасшедший поступок — всё это по какой-то странной причине люди ассоциируют с шестнадцатилетнем. Я в свои шестнадцать был закрытым маленьким мальчиком, который любил баскетбол и скучал по Канаде, вечерами смотря на звёзды из окна комнаты. У меня не было друзей, да и я не думал, что они мне нужны, если честно. Я любил своё одиночество и комфортно в нём жил. Но он ворвался в мою жизнь и разрушил всё это. Если представить, что у внутреннего мира человека есть дверь, в которую надо бы постучать прежде, чем войти, то он снёс дверь к чертям, а вместе с тем задел и часть моего мира, отстроив потом её в совершенно другом стиле. Он не понимал моей тяги к одиночеству, поэтому всеми способами пытался оставаться рядом как можно дольше. Иногда он просто ходил за мной весь день, даже толком не зная, куда я иду и когда устану. Так, через пару недель я впервые с ним заговорил. Я не помню, что конкретно я ему сказал, но помню его широкую улыбку и ровные белоснежные зубы. Мне кажется, я с первой секунды влюбился в его улыбку и понял, что хочу видеть её каждый божий день. Наверное, тогда я и начал тонуть в нём. В тот год мы медленно узнавали друг друга, постепенно сближаясь, открываясь, отдаваясь друг другу. Он стал моим первым другом… Признаться честно, он во много стал первым. Но об этом позже. Он был настоящим кофейным маньяком, мог выпить кружек шесть за день…из-за него я тоже полюбил кофе. А ещё он играл на пианино. Я в шестнадцать только начинал учиться играть на гитаре, так что иногда мы играли дуэтом, и это звучало так великолепно. Мы могли бы и дальше играть как дуэт, но не сложилось. Помню день, когда я купил для него клубнику. Это было летом, и в тот день было очень жарко, так что все либо сидели дома, либо прятались в тени парков. Мы в тот день тоже решили пойти в парк и устроить что-то вроде пикника. Так вот я принёс клубнику, а он…он увидев её тут же взял всю коробку и выкинул, причём с таким злым лицом! — Марк засмеялся. — Это было нечто. Тогда я узнал, что он терпеть не может даже вид клубники. Так что мы наелись персиками, которые он принёс. После того дня я и сам перестал есть клубнику и налёг на персики…мы многие привычки за тот год узнавания разделили на двоих, а некоторые просто исчезли из наших жизней. В тот год я научил его играть в баскетбол, поэтому частенько летними вечерами, когда солнце жарило не так сильно, мы играли вдвоем на площадке около моего дома. В тот год мы, грубо говоря, просто познакомились и сблизились. До лучших друзей было ещё далеко, но вот друзьями нас можно было назвать. Мы не делились чем-то слишком сокровенным, храня все секреты и откровенности при себе, но вскоре и это правило мы разрушили. Мне исполнилось семнадцать, и тогда мою жизнь буквально заполонило слово «впервые». В мой день рождения родителей не было дома — они уехали в Канаду и ещё не успели вернуться, так что он был моей единственной компанией в тот день. Не знаю, как ему удалось, но в тот вечер он с хитрой улыбкой достал из своего рюкзака пачку сигарет и красивую зажигалку кофейного цвета. Тогда я впервые попробовал курить, впервые чуть не задохнулся от горького дыма и впервые почувствовал лёгкость и туманность в голове. Сразу три «впервые» — неплохо для одного вечера, да? Я помню, как громко он смеялся, пока я кашлял, а мои глаза наполнялись слезами. И тот смех был для меня лучшей музыкой на свете. Сам он сразу затянулся и спокойно выдохнул дым, а я с восхищением наблюдал за этим. Он с сигаретой выглядел немного нелепо, но в то же время в этом было что-то завораживающее. Я смотрел на его профиль и понял, какой же он красивый сам по себе. У него сильно выпирал кадык, и пока я делал третью в своей жизни затяжку, то подумал, что хотел бы поцеловать его. После меня ещё не раз посещала эта мысль, но я так никогда и не сделал это. Я снова забежал вперед…мне хочется поскорее закончить этот разговор, поэтому я так часто пытаюсь перейти ближе к концу.       — Я понимаю, не переживай. Рассказывай дальше, мне очень интересно тебя слушать.       — Да-да, хорошо… После моего дня рождения я часто ходил с ним курить, хотя на деле просто стоял в стороне и смотрел, как из его красивых губ вылетает серый дым, как красиво опускается и снова поднимается его кадык, когда он что-то говорит или сглатывает слюни. Я смотрел в его глаза и тонул, погружаясь всё глубже. Я тонул в нём все годы нашей дружбы, но так и не достиг дна…он слишком удивителен, так что я до сих пор сомневаюсь, что у него есть дно. Через одиннадцать дней ему исполнилось шестнадцать, и в тот день я впервые попробовал алкоголь и впервые я так много смеялся со всякой фигни. Я впервые был пьян и впервые был пьян с кем-то. Четыре «впервые» — наверное, это был мой рекорд за всю жизнь. Кстати, на следующий день было только одно «впервые», и лучше бы его и вовсе не было — я впервые проснулся с похмельем. Он тоже был никаким на следующее утро, но он так широко улыбался, что я не смог не подарить ему улыбку в ответ. После этого случая мы раз в месяц собирались у него и пили, пробуя что-то новое. Но больше всего нам обоим нравилось вино, и в итоге мы просто стали брать одну и ту же марку каждый раз. Плохая привычка, не спорю, но мне было слишком хорошо, разделяя с ним это «плохо». В такие пьяные вечера нас всё больше тянуло на откровенные разговоры. Из таких разговоров я узнал очень многое о нём, а он — обо мне. Нас сблизило это «плохо», и я тогда впервые почувствовал такое сильное единение с кем-то. Мы проводили вместе каждый день, шатались по городу и сидели у кого-то дома и смотрели фильмы и сериалы. Зимой мы чаще сидели дома — эта пора была нашей самой нелюбимой во всём году. Тёмными и холодными вечерами было особенно приятно смотреть что-то вместе, потому что сначала мы стали делить один плед на двоих, потом стали сидеть близко друг другу, а потом мы стали сидеть в обнимку. Иногда он ложился на диване и клал свою голову мне на колени, прикрывая глаза. Не знаю, замечал ли он, что я изучал его лицо в такие моменты, но я был счастлив, разглядывая его лицо каждый раз как в первый. В ту зиму мы впервые вместе решили что-то приготовить. Он обожал рис, так что эта часть блюда получилась идеальной. А вот со свининой мы оба не смогли подружиться, так что она вышла пресной и слишком сухой. Зато через неделю, когда мы решили приготовить пунш, получилось очень вкусно. А ещё тогда он перестал курить — говорил, что руки слишком мерзнут, да и ощущение совсем не те, что летом. Я не понимал его, но был рад, что больше нам не приходилось искать укромное место ради пяти минут счастья. Я никогда не говорил ему, что меня раздражала вся эта скрытность, но в голове я часто высказывал ему по этому поводу свои претензии. Но всё это было лишь в моей голове. В тот же год он неожиданно заинтересовался танцами. Мы вместе записались в какой-то местный танцевальный хип-хоп клуб. И с тех пор началась как будто бы новая глава в наших жизнях. Он сразу почувствовал, что танцы его стихия, что именно тут он свободен, и ничто его не ограничивает. Я ловил кайф, а он чувствовал себя живым. Я ушёл из клуба через пару недель, но всегда провожал его на тренировки и всегда встречал после них, чтобы снова прогуляться. Пока он покорял сцены вместе с командой, я покорял для себя искусство музыканта. Я начал писать музыкальные дорожки в стиле хип-хопа, и постепенно пришёл к тому, что пытался писать текста. Сначала выходило очень плохо, и звучало невероятно нелепо, так что он каждый раз смеялся надо мной. Тем не менее он продолжал поддерживать меня и не раз помогал с текстами, находя прикольные рифмы или переделывая предложения, чтобы звучало более живо и динамично. Так я и пришёл к рэпу и выступлениям в маленьких клубах. В ту зиму я впервые понял, как круто найти своё дело и как ужасно я готовлю свинину. А ещё в ту зиму я впервые слепил с кем-то снеговика. Он получился огромным, и я не мог не улыбаться, смотря на результат нашей работы. Он в тот день тоже много улыбался, и мне казалось, что улыбался он, когда смотрел на меня. Может, именно тогда я накрутил себя и надумал лишнего. Может, именно тогда я задумался о своих чувствах… Не знаю. Знаю только, что его улыбка была прекрасной, как и его искрящиеся глаза и красноватые от мороза щёки и нос. Весной я заболел и несколько недель лежал дома. Впервые меня кто-то навещал и пытался развеселить, впервые мне принесли апельсины, которые я не мог съесть, и лимоны. Я хрипло смеялся с его шуток, иногда заходясь в кашле, а он старался рассказывать мне обо всём, о чём можно и нельзя говорить, лишь бы я не напрягал свои умирающие связки. Впервые обо мне так заботились. А ещё меня впервые кто-то кроме родителей держал за руку, чуть поглаживая её пальцами. Было очень приятно и странно…тогда я поймал себя на мысли, что не хочу, чтобы это когда-то заканчивалось. Я даже пытался заболеть ещё сильнее, что он всегда вот так держал меня за руку. Но не вышло… Может, лекарства хорошо работали, а может всё дело в его заботе и тёплых руках. После моего выздоровления мы собрались у него и напились нашего любимого вина. И впервые мы не говорили по душам, а молча в обнимку лежали на прохладном полу и тупо смотрели в потолок, думая каждый о своём. Тишина мягко укрыла нас, будто одеяло, и было так спокойно. В тот вечер мы впервые вот так пролежали в обнимку на полу всю ночь, не сказал друг другу ни слова. И в тот вечер я впервые влюбился. Вернее, ко мне впервые пришло осознание, что я влюблен. Влюбился я намного раньше, я думаю… Не знаю. Я не могу сказать, когда это всё началось, но я точно могу сказать, что, лежа пьяным в его объятиях, я понял, что хочу, чтобы его руки обвивали меня целую вечность. Было очень тепло, даже жарко — это его прикосновения жгли меня. Но я не проронил ни слова — слишком драгоценной была та тишина. Больше мы никогда так не делали, поэтому воспоминание о том вечере особенно яркое. Когда на улице снова стало достаточно тепло, мы стали снова играть в баскетбол по вечерам, а вместе с этим вернулась и его привычка курить. Это было обидно, но я даже не пытался его остановить.       — Но почему? Тебе ведь не нравилось это.       — Когда влюбляешься в человека, то все его недостатки становятся такой мелочью, что ты невольно начинаешь их просто игнорировать. Так и я стал просто игнорировать это и принимать как должное, как часть своей и его жизни. Звучит, может, и глупо, но в тот момент я любил в нём абсолютно каждый плюс и каждый минус. В свои семнадцать я впервые влюбился. А в свой восемнадцатый день рождения я впервые поцеловался. И мой первый поцелуй забрал он. Не могу сказать, что он его украл, потому что…я был готов отдать свой первый поцелуй только ему. Мы напились в мой день рождения…вернее сказать, я напился. Он выпил совсем немного, так что на моём фоне казался вообще трезвым. В какой-то момент я так сильно рассмеялся что упал с дивана на пол и там и остался. Я смеялся с закрытыми глазами как умалишенный, поэтому не заметил, что он опустился на пол и навис надо мной. Я открыл глаза, когда начал успокаиваться, и тут же закрыл их, увидев, насколько близко его лицо было к моему. Я испугался его глаз, таких красивых и глубоких. Он медленно опустился ещё ниже и нежно прикоснулся своими губами к моим. Они были мягкие, чуть суховатые, и целовали меня очень аккуратно, будто я мог разбиться или исчезнуть. Я нелепо ответил на его поцелуй, и он дёрнулся, будто проснувшись ото сна. Он быстро сел назад на диван и уставился в одну точку. Я был пьян, так что не слишком задумывался о своих действиях, поэтому я просто сел на его колени и поцеловал. Я не целовал его страстно, да и я не хотел с ним спать. Это был ровно такой же нежный поцелуй, какой он подарил мне. Я помню, как он прошептал мне практически в губы: «С днем рождения, Марк-хён». Мы целовались всю ночь, а утром я проснулся один. Я всё ещё мог чувствовать теплоту обивки дивана около себя, только вот ни нежный рук, ни мягких губ, ни его самого рядом уже не было. Тогда я впервые понял, что мы оба сглупили. Мы не общались несколько дней, пока однажды я не увидел его курящего в каком-то переулке. Он выглядел всё также великолепно, и я всё также хотел поцеловать его кадык. Я подошёл к нему и мягко улыбнулся, и он широко улыбнулся мне в ответ, будто бы говоря, что всё в порядке и мы всё ещё друзья. Мы снова начали проводить вместе всё наше время, будто и не было никаких поцелуев и глупых объятий. Тогда я не чувствовал боль…но она всегда была рядом, просто ожидая своего часа. В его день рождения я пришёл к нему с персиками и вином, а ушёл с разбитым сердцем. Мне открыла дверь какая-то милая девушка, представившаяся как его сестра. Она забрала всё и сказала, что передаст ему. Я расплакался, как только вошёл в дом, потому что прекрасно знал, что у него нет ни сестёр, ни братьев. Тогда я впервые почувствовал, как сильно может болеть сердце, — Марк замолчал, и по его щеке скатилась одинокая слеза. Он быстро вытер её и шмыгнул носом, неловко улыбаясь. Плакать явно не входило в его планы.       — И это…конец?       — Нет, — опустошённо прошептал парень. — Конечно, нет. На следующий день он пришел ко мне домой вместе с той девушкой. Он извинился за то, что не предупредил меня о своих планах…и он представил мне свою девушку. По правде говоря, она правда была чудесной: умная, красивая, добрая — о такой мечтал каждый, и ему очень повезло встретить её. Он стал проводить с ней больше времени, и я медленно уходил из его жизни. Произошло очередное «впервые»…Мне предали и начали отгораживать от своей жизни. Но в середине осени они неожиданно резко расстались, и он пьяный в три часа ночи пришел ко мне и долго плакал, говоря, какой же он дурак. Возможно, это относилось к неудачным отношениям, возможно — к расставанию, а может это было и вовсе не о том…он никогда больше не говорил со мной о той ночи. Это стало второй темой, которая непонятно как, но стала запретной. Кстати, тогда я впервые увидел его слезы и впервые осознал, что больше всего на свете я возненавижу именно их. Мы снова проводили вместе много времени, часто гуляли и играли в баскетбол, смотрели фильмы и сериалы, учились готовить, пили любимое вино, но всё это стало сопровождаться напряжением и его грустным взглядом. Он стал реже улыбаться и смеяться, а огни в глазах угасали. Казалось, что что-то мучает его, но как бы я не старался, он так и не сказал мне, что с ним происходило. В одну из ночей ноября он снова пришёл ко мне пьяный. Я открыл дверь, и его губы тут же накрыли мои. Он целовал напористо, страстно, но я чувствовал, как через этот поцелуй он отдавал мне свою боль. Я отвечал ему, как умел, и через пару минут он резко отстранился и посмотрел прямо в мои глаза. Он пытался что-то сказать мне взглядом, но, видя, что я ничего не понимаю, лишь вымученно улыбнулся и положил свою голову мне на плечо. Он чуть повернул её и уткнулся носом мне в шею, приятно щекоча её своим дыханием. Я начал одной рукой поглаживать его по спине, медленно проводя от шеи вниз к пояснице. Мы простояли так довольно долго, а потом он снова поцеловал меня, но уже совсем не так, как до этого. Он был похож на наш первый поцелуй — аккуратный, нежный, тягучий. Он держал руками моё лицо, я обнимал его за шею, чуть притягивая ближе к себе. Мы медленно целовались, стоя в моём маленьком коридоре с открытой нараспашку входной дверью. Когда он отстранился от меня, то слегка улыбнулся, и я снова увидел огни в его глазах. Мне даже показалось, что они стали ярче, чем были. И на следующее утро он исчез. В прямом смысле этого слова. Квартира была пуста, а телефон — отключен. Я искал его каждый гребаный день несколько чертовых лет подряд. Когда мне исполнилось двадцать два я переехал, чтобы уйти от воспоминаний, причиняющих боль. Я даже забросил музыкальную карьеру, потому что она слишком мне напоминает о нём. И вот прошло уже пять лет, как я тут живу…прошло уже девять лет, а всё ещё о нём помню.       — Я думаю, он тоже тебя любил.       — Возможно. Но мы никогда это не узнаем. Понимаешь, мы не можем просто так влезть в голову другого человека и прочесть его мысли или чувства. Мы в этом плане бессильны. Однако мы можем понимать себя, и это очень ценно. Вот я понимаю, что пора бы уже забыть о нём и двигаться дальше, только я пока не понял, как…слишком сильно он въелся в меня. Хотя скорее это я намертво приклеил его к своей жизни. Я очень дорожил им, а из-за любви только сильнее стал ценить каждую секунду, что провёл с ним рядом. Самое обидное, что я чувствовал, что тот поцелуй был последним для нас, но даже не стал пытаться это исправить. И в итоге я сам, в какой-то степени, дал ему уйти. В тот же поцелуй я осознал, что я действительно бесповоротно влюблен в него. Он был чудом в моей жизни, которое я никогда не смогу забыть, сколько раз не попытаюсь.       — Ты ни разу не назвал его имени за всё время.       — Его имя…прекрасное переплетение букв. Сладкое на вкус, как его любимые персики. Оно звучит так элегантно и в то же время немного взбалмошно. Он был бунтарём с благородным именем, вот как будет правильнее сказать. Его имя всё ещё приятно ощущать на губах, и я иногда шепчу его во снах, но просто так говорить его не люблю… Счастье всегда идет с болью под руку, так что его имя это и величайшее чудо, и самое отвратительное зло для моего побитого сердца, — Марк грустно улыбнулся. Слёзы катились по его щекам, но, пусть он и чувствовал это, он не пытался больше вытереть их рукавом своего свитера. Это бесполезно, потому что даже спустя девять лет воспоминания слишком живые и яркие.       — Ты не скажешь, как его звали, верно?       — Я скажу, — Марк поднял, наконец, голову и улыбнулся, а слезы всё ещё катились по его щекам вниз. — Его звали На Джемин, и он был моим миром.