Вверх.

Кролик всегда спешит. Как в той сказке про Алису — время всегда бежит быстрее, чем он сам, перчатки всегда чистые, а сам — по уши в дерьме, которое приходится разгребать за других. Такой он, кролик из Йокогамы. Джуто бесит его до трясучки: его командный тон, сдержанная улыбка, плохо скрываемое — или он уже и прятать его не пытается? — превосходство во взгляде. Если бы этот ублюдок использовал своё положение, чтобы проворачивать какие-то сомнительные вещи на его территории, Саматоки бы размазал его по стенке даже без микрофона. Но Ирума, вроде, борется за хорошее дело, поэтому его лицо ещё не превратилось в кровавую кашу поверх штукатурки. Но это только пока что. Если он даст хотя бы один повод… — Тебе задумчивость не к лицу. …более весомый, чем неумелые попытки словесно задеть, он не выйдет победителем. Саматоки хмурится ещё сильнее и стряхивает пепел за перила балкона. — А тебе — зубы. Я могу это исправить. — Попробуй. Ирума выбивает сигарету из пачки и мягко тянет Саматоки к себе за плечо. Он наклоняется, будто бы нехотя, и позволяет прикурить от своей сигареты. Будь на месте Джуто кто-то из фанатов, наверное, зарделись бы, а он только кивает благодарно и отстраняется, поправив очки. Саматоки любит эту сдержанность, контрастирующую с его собственной порывистостью, но скорее откусит себе язык, чем признается в этом вслух. — В порту опять сделка завтра ночью. — Нужна помощь? — Было бы неплохо. Дым от сигарет растворяется в холодном воздухе. Йокогама идёт на дно с каждым новым днём, и их попытки сделать хоть что-то, чтобы спасти этот район, пока что напоминают черпание моря чайной ложкой. Рио, наверное, сказал бы, что в этом деле главное — упорство и стойкий дух, но Саматоки другого мнения, как и Ирума. Они хотят, чтобы это прекратилось как можно быстрее. Но верить в такое волшебство не приходится. Мир вокруг — не сказка про Алису, где всё невозможное становится явью. Зато у всего есть положительная сторона. Чем глубже Йокогама уходит в свои грехи, тем выше Джуто взбирается по карьерной лестнице. Он шагает по головам и сломанным хребтам, туша сигаретные окурки о руки, заключившие рукопожатием бесчестную сделку, марающую облик района. Он присваивает себе общие заслуги, но товарищи по команде, в общем-то, не в обиде: в конце концов, ни Рио, ни тем более Саматоки дорога в полицию никогда не была открыта. Если это помогает Ируме, пусть развлекается. Мысли об этом растворяются в ночи вместе с сигаретным дымом. Молчание не напрягает ни одного из них. Аохицуги видит всё будто со стороны: сцена из дешёвого и клишированного нуарного детектива, где полицейский стоит на балконе и курит, размышляя о том, насколько этот город прогнил до основания. Только он знает, что Ирума — в первую очередь всё же кролик, который прячет свои слабости так глубоко, что их не вытащить. Чем выше он забирается в полиции, тем меньше может позволить себе показать. У него нет слабостей. У него нет привязанности. У него ничего нет, кроме идеалов и перчаток, сохраняющих его руки чистыми даже тогда, когда приходится кому-то врезать. Наверное, если бы они не были в одной команде, Саматоки сам бы давно врезал ему: какого чёрта в одном человеке может быть лживости и лицемерия больше, чем в Рамуде? Но вместо этого только выдыхает едкий дым в лицо Ируме. Он морщится и отмахивается, закашлявшись, но молчит. Оба понимают, что всё, что делает Джуто, идёт на пользу. Чем выше он выберется на работе, тем проще ему будет поднимать за собой Йокогаму. Ради этого стоит потерпеть всё, что прячется за масками этого грёбаного кролика. Саматоки правда убеждает себя, что терпит его только ради этого. И с каждым разом ему всё сложнее верить самому себе, что за этим аттракционом невиданной щедрости и терпения не стоит что-то куда большее, чем стремление к выгоде.