singularity

Жёлтые, синие, белые таблетки, горький вкус которых обжигает и без того больное горло. Звон тысячи колоколов осколками пронзает каждую клеточку в груди: они начинают действовать. Обнять свой пустой холст, оставить поцелуй на разлитых по столу красках. Я готов попрощаться со всем, оставляя на других этот красочный, но пустой мир. Бессильно падая на кровать, я пробиваю лёд на ней, погружаясь глубоко под воду. И нет, она не такая холодная, как должна быть. Мягко, почти не больно, я падаю вниз как самый лёгкий бумажный листик, миниатюрный мотылёк… Приземление столь незаметное и я теряюсь в небольшом лабиринте: пастельно-розовые стены, лазурные огни, источник которых физически не объясним. Я иду по нотам, которые слышу слева, и они приводят меня к двери. Огромной, но прозрачной. Мои глаза исследуют комнату и я хвастаюсь за сердце: черный лакированный рояль играет сам по себе, и двое людей танцуют с особой грациозностью. Человек, что ведёт танец похож на ангела и демона, бога и дьявола, идола и безумного дурака. А вторым… был я. Идеальный я. С жизнерадостным блеском в глазах, мягким румянцем на лице, в откровенно красивом наряде. Я смотрел на второго себя с завистью, ведь он выглядел как счастливый человек. Человек в черном вельветовом костюме ловко поворачивает второго меня в такт музыке, красная роза с его кармана выпускает волну лепестков, покрывая их танец шлейфом из цветочного конфетти. Второй Эдгар смеётся звонко, когда этот человек ему что-то шепчет на ухо, обнимая его так по-интимному, а затем отпуская, ведь это всего лишь танец. Стеклянная дверь разбивается на кусочки, чтобы я услышал их разговоры. Я перешагиваю стекло, зная что оно не заденет меня. Музыка тягучая, но сладкая, как карамель. Пол осыпан лепестками роз и осколками стекла, наступая на которые я не чувствую боль. И я иду к ним все ближе, и замираю снова, услышав сладкие речи второго человека, которого, как оказалось, зовут Лука. — Ты нарисовал тогда такую глупую картину, мальчик. Как же она называлась, повтори, мне так смешно! — Она называлась грусть, — громко смеётся идеальный Эдгар в его руках. Они продолжают двигаться в танце и смеяться, пока второй я не спотыкается о стоящий рядом рояль и падает на него. Лука наклоняется над ним заглядывая в глаза. — Твоя грусть так эгоистична. И примитивна. Ты даже сделал её в темных тонах, но скажи мне… разве только темный цвет огорчал тебя? Ступая на белый снег, ты не стал счастливым. Кусая красное яблоко, ты не почувствовал облегчение. Надевая синюю рубашку ты не испытал эйфорию. Так какого же цвета твоя грусть? Бесцветная. Потому что её нет. — Откуда ты знаешь о моей картине, — спрашиваю я у него, но Лука даже не видит меня, — я у тебя спрашиваю, ты кто такой и откуда ты о ней знаешь?! Между нами невидимая стена и Бальса смотрит только на второго меня, котрый улыбается каждому его слову и отталкивает от себя чтоб вновь начать танец. — Ты всегда винил своих близких, что они виноваты в твоей грусти и опустошении, но что ты сделал для их грусти? Ты знал, какая на цвет грусть твоего лучшего друга? Сколько писем ты сохранил от него? А сколько сохранил он от тебя? Лука заливается громким смехом и между ним и вторым мной растет стена из дождя и града. Эдгар протягивает руку и ловит кусочки льда, он все ещё счастлив продолжает танцевать уже без Луки. — Я выбросил все письма с поддержкой от Виктора, потому что мне было все равно. Я хотел больше внимания. Больше. Некоторые не имеют такого прекрасного друга, но я буду забывать о нем, говоря прямо в лицо о том, как я одинок, — смеётся второй я. — Что… это не правда! Ты не можешь так думать, не имеешь права. Ты даже не я…ты ты не настоящий! — кричал я ему, и пытался подбежать ближе, дабы помешать Луке слушать эти речи и отвечать желчью. — Все верно, мой дорогой, — смеётся как колокольчик Бальса и стена из дождя перетекает в розовую дымку вокруг них. Мужчина проводит пальцем по клавишам, но это не портит мотив играющей песни. Они двигаются как две прекрасные птицы в полёте: легко, непринужденно и плавно настолько, что хочется присоединиться к ним, но я все ещё не могу пройти сквозь невидимую стену. — Мир вокруг тебя казался тебе злым, жестоким и мерзким. Поглощая пейзажи своего родного города, ты не был благодарен ему. Пустые сплетни и падшие люди вокруг, и ты, человек влиятельный, зацикленный только на себе, мог бы попытаться изменить их, правда? Проще было бы просто обвинить во всем всех, не сделав и шага. — Но они правда были пустышками, и я считаю, что это с рождения. Как бы изменил их?! Я бросаю кусок стекла в Луку, но он разбивается о него, не оставляя и следа на его коже. — Мне и так плохо, почему в этом виноват только я?! — продолжаю односторонний опрос. — Ты говорил, что никто не в праве разговаривать с тобой о искусстве. Нет достойного, тебя никто не поймет. Но… что ты сделал? — Я и не пытался, — второй я обнимает за шею Бальсу и продолжает говорить почти касаясь своими длинными ресницами к его щекам, — я мог разделить свой талант с другими. Показать всему миру, но я трус. Я боялся, что услышу критику, ведь я не мог быть не идеальным, как сказала мама. — Мама… ты ведь даже не помнишь её имени, а она так гордиться тобой. — Заткнись, ну почему ты говоришь это?! Откуда знать, такому как тебе, как зовут мою мать. Я плакал, но мои слёзы превратились в черную смолу, которая мерзко капала на пол. Второй я так опасно выгнул спину, позволяя зависнуть в тонких руках этого существа в человеческом облике. Он был соткан из моих мыслей, его образ был создан самим Богом. Идеальный черный костюм, безумная улыбка и медово-бархатный голос, котрый говорил такие отвратительные, но правдивые вещи. Таков был мой спаситель. — Я потерял вдохновение, потому что на самом деле я любил этот мир. И потеряв любовь среди злобы, на самого себя… которую я пытался свалить на других. Такие люди как я не должны были быть несчастными, - второй я так искренне улыбается, я и не знал, что моя улыбка может быть такой теплой. Лука подводит его к краю комнаты, и я замечаю, что за ней пропасть. — Останови себя сам. Вспомни как зовут твою мать. Навести своего друга. Нарисуй её в светлых тонах, она изменит многих людей. И надень очки, в которых ты сможешь разглядеть себя. Бальса срывает с воздуха ещё одну алую розу зубами, передавая её прямо в губы второму мне. Я стучу сквозь невидимые стены и бесшумно кричу что-то, но даже я не слышу своего голоса. Медовый голос Луки повторяет вновь и вновь эти слова, пока звук пощёчины не смывает мои мысли. Второй я всё с такой же солнечной улыбкой почти зависает над краем пропасти, а красный след от руки на его щеке покрывается золотистым инеем. Тонкие руки Бальсы отпускают его, и он посылает падающему мне воздушный поцелуй. Я чувствую, как пол подо мной снова становится водой, только меня выбрасывает со дна с огромной силой. Тонкая мелодия окончания песни оставляет на мне шрам в виде буквы Л, и я начинаю дико задыхаться. Это был сон, просто страшный сон, котрый мне приснился в интоксикации. Жёлтые, синие и белые таблетки не сработали, но я, кажется… этому рад. Мои лёгкие наполняются воздухом, холодными руками я обнимаю свое тело, которое только что мог потерять. — Останови себя сам… Я должен перестать злиться на всех, просто так. Копать себе яму, находясь на вершине. — Вспомни как зовут твою мать. Я вяло поднимусь с кровати и присоединюсь к ужину. Мне хочется увидеть ее добрые, такие же синие глаза. Я никогда не говорил с ней, как с матерью. Возможно, мне удастся узнать, как её зовут и каково быть сыном. — Навести своего друга. Я никогда бы не подумал, что я встречу Виктора таким расстроенным и уставшим, ведь он всегда был передо мной весь сияющий и энергичный. Мне никогда не было известно, что он погряз в грязных проблемах, но отправлял мне такие теплые и полные заботы письма. — Я приду к тебе завтра, ты не против? Я не думал, что увижу такое жгучее счастье в его глазах, лишь от одного моего предложения. — Нарисуй её в светлых тонах, она изменит многих людей. На пустом измученному холсте проявляется дама, светлая, словно ангел. Но в руках у неё сигарета, из плотной табачной бумаги, а внутри нее… такой человек. Я хочу многое сказать, на презентации. О том, как мы сами отравляем себе жизнь, жизнь другим, словно сигаретами… В моей комнате появляется ещё одна картина, которую я назвал «очки». На ней танцую я и Лука из моего сна. Настоящий я. Настоящий я, котрый сможет быть счастливым.