Вечер

Настроение — вещь непонятная и очень изменчивая. Бывает проснешься утром, откроешь окно и радуешься. Радуешься свежему летнему ветерку, золотистым лучам солнца, которые только-только появились из-за горизонта, тому, что впереди ещё целый день, целая жизнь, целая вечность. А иногда посмотришь вечером на кроваво-красный закат и плакать хочется. Словно вместе с алыми лучами заходящего солнца в душу проскальзывает одиночество. Ещё один день, ещё один закат и ты тоже один. И боль одна. Всеобъемлющая, бесконечная. В такие моменты хочется просто уснуть и не просыпаться, пока не придет утро, которое вернёт радость и любовь. Только вот у Шатова уснуть не получалось. Он вспоминал свое детство в деревне и удивлялся: ведь солнце как садилось на западе, так и садится, а закаты совсем другие, не такие как в те годы. Свое детство Шатов провел в небольшой деревеньке, что в 7 верстах от городка, где он сейчас жил. Будучи маленьким непоседой Ваней, он предпочитал утру закаты. С восходом солнца нужно было вставать и, помолясь, приниматься за работу. Другое дело вечер: летом они с сестрой забирались в стог сена и смотрели на угасающий круг солнца, искали на небе первые проклюнувшиеся звёзды и отдыхали от тяжелой работы. Зимой же, натаскав дров и растопив печь, Ваня забирался на лавку и смотрел в окно. Их дом был крайний в деревне, так что можно было увидеть чернеющий силуэт леса. Раз в неделю, обычно по субботам, к матери приходили другие женщины и пряли. Обычно они обсуждали свои взрослые дела, но иногда детям удавалось уговорить из спеть или рассказать сказку. Особенно Ваня любил «Конька-Горбунка». Мать читала ему историю Ивана-дурака, когда он болел, а Ванюша все слушал и думал, что когда вырастет, станет очень умным, и его дураком никто звать не будет. Казалось бы, что Шатову теперь вспоминать эти детские забавы, когда мать с отцом давно на деревенском кладбище лежат, сестрёнка стала прекрасной девушкой, живёт у Варвары Петровны и нужды ни в чем не знает, да и сам он уже давно не тот Ванюша. Он Иван. Иван Шатов. И все же, по вечерам, сидя за письменным столом у окна, он вспоминал, и от этих воспоминаний становилось больно.

***

Кириллов непременно любил бы закаты, золотистые облака и малиновый свет, который заливал его комнату по вечерам, если бы за этой красотой не следовала тьма. С тьмой приходит и тишина, а в тишине рождаются мысли. У юных мечтателей-романтиков, которые описывают ночь в своих стихах, как самое таинственное и прекрасное время, мысли в головах перекликаются сотней заливистых колокольчиков. У Алексея же в голове словно били в набат. Как только на город опускалась тень, из темноты вылезали все его страхи. Как ни уверял себя Кириллов, что не боится смерти, как не говорил себе, что страх для слабых духом, он боялся. Боялся темноты. Боялся боли. Боялся одиночества. Хотя в Бога Алексей не верил, он каждый вечер зажигал лампаду, так было спокойнее. Свет от нее был тусклым и не мог осветить углы, которых особенно сильно боялся мужчина, но этот бледный огонек напоминал ему о бабушке. Анастасия Филипповна была женщиной набожной, у нее всегда горела лампада в красном углу и иконы были по всей комнате расставлены. Когда маленький Леша пугался темноты и начинал плакать, бабушка указывала ему на лампадку и всегда твердила одно и то же: — Не бойся, Алёшенька. Видишь, у нас свет есть. Ни один бес не подкрадется, испужается. А ты, мой мальчик, держись света и страшно не будет. Казалось бы, Кириллов учёный человек, инженер, с чего бы ему верить в глупые бабкины суеверия? Но он верил. Верил, что станет легче. И хотя заснуть ему удавалось, только когда за окном начинало светать, без этого маленького спасительного огонька он не смог бы и этого.

***

Весь день Шатов не выходил на улицу, ему нездоровилось. Только к вечеру голова стала болеть меньше и он встал с постели. Иван чувствовал себя помятым и решил немного приоткрыть окно, чтобы проветрить комнату и впустить свежий воздух. Боясь, что сидя на сквозняке он заболеет ещё больше, Шатов накинул на плечи старый замусоленный пиджак и вышел из комнаты. Спустившись, он остановился перед дверью Кириллова. Они давно не общались, так как любой из контакт по обыкновению заканчивался ссорой. Был ещё вариант сходить к Лебядкиной, но голова и так побаливала, и слушать бредни сумасшедшей не хотелось. Так что, помедлив немного, Шатов собрался с силами и постучал в дверь. Из комнаты послышался голос Кириллова, он разрешил гостю войти. Дверь открылась и перед глазами Ивана возникла следующая картина: Алексей сидел за столом, спрятав лицо в ладонях. Перед ним на столе стояла кружка, очевидно с чаем, так как кроме него Кириллов практически ничего не употреблял, особенно в последние дни. Сильнее всего Шатова поразила фигура его давнего друга: и без того худощавый Алексей похудел, кажется, раза в два. Волосы были спутаны и уже забыли, что такое расческа. То, что увидел Шатов скорее напоминало тень прежнего Кириллова. Откуда-то в сердце взялась нежность (или жалость?) к этому человеку. Совершенно не думая, что он делает, Иван прикрыл дверь, подошёл у другу и положил ему руки на плечи. Затем стал осторожно поглаживать пальцами. Не ожидая такой ласки, Алексей поднял голову и удивлённо посмотрел на Шатова. Иван улыбнулся краешком губ. Проведя ладонью по худощавой спине мужчины в последний раз, он подошёл к плите и дотронулся до чайника. Холодный. Кириллов любил холодный чай, хотя тот был очень вреден для желудка. Шатов поставил чайник на огонь и потянулся к полке, где Алексей хранил свои чайные запасы. Черный чай с лимоном, зеленый, ягодный, липовый. Наконец рука нащупала небольшой бумажный пакет, перевязанный тонкой нитью. Ромашковый. Взяв две кружки, Иван бросил щепотку чая в каждую и залил кипятком, достал сахарницу с несколькими кусочками пожелтевшего сахара и поставил этот чайный набор на стол перед Кирилловым. Они не спеша пили ароматный напиток, Алексей без сахара, Иван с двумя кусочками, и смотрели друг на друга. Окно в комнате выходило на запад, так что вечернее солнце, прячась за горизонт, освещало всю комнату малиновым светом. От чего-то ни одному из мужчин не было грустно или одиноко. Возможно, потому что они были вместе и делили эту боль, этот вечер, этот малиновый свет на двоих.