***
Меланхолия выпала на мою долю, И я за баррикадой из кучи одеял. Скучный make up свой — прочь от зеркал Спрятал на глубине снов… Да, там аквамарин. Сотни тысяч слов в воздух, что говорить. Дожить до завтра. Да так, чтоб встать вдруг… Не знать назад путь, что вспоминать тут.***
Баки уже полчаса просто сидел и смотрел в одну точку, а если точнее — то в окно. Наступал вечер, и комнату накрывал сумрак, глаза уже давно привыкли к полумраку. За окном стал медленно накрапывать дождь, к стеклу прилип желтый кленовый лист, и вся эта осенняя хандра начала октября накрывала его с головой уже неделю… ничего не хотелось, его постоянно окутывала какая-то странная тоска и меланхолия, в наушниках играл Сплин (не надо долго думать, из чьего плей-листа он это утащил в свой) и кое-что из Скиллет, хотелось завернуться в плед, пить глинтвейн и послать все подальше. Сегодняшний вечер не стал исключением. Приехавшие вместе с ним домой на каникулы Скотт и Стив ушли гулять — брат с детства любит осень и такую погоду, и это одна из точек соприкосновения, в чем они сошлись со Стиви помимо метки — наверно, только у этих двоих в такую паршивую мрачную погоду повышается настроение, пока большинство людей старается спрятаться под капюшонами и куртками от дождя и торопятся домой, в теплые дома, к каминам и огню, под пледы и одеяла… этих с улицы не загонишь (совсем как в детстве). И что интересно, именно в дождь и холодный, унылый для нормальных людей вечер Скотти становится настолько довольным, расслабленным и счастливым, что даже оставляет свои привычные подколки над Роджерсом и даже не называет его занудой (!), поэтому, конечно, для Стиви осень, дожди и холод тоже тот еще праздник… они оба это любят. Скотт иногда задумчиво замечает, что не просто так его метка проявилась именно в начале октября — его любимое время года и любимый период осени, а у Стива чуть-чуть пораньше, буквально на неделю — в конце сентября, когда еще более тепло и солнечно. Эти два месяца в какой-то мере отражают их — более мягкий, спокойный и уступчивый Стив, как отражение солнечного и теплого сентября, его ярких цветов и отголосков лета, и более взбалмошный и эмоциональный Скотт — отражение уже более холодного и мрачного октября, осенней хандры, лирической музыки и дождей, но… вместе с тем, теплого ароматного латте в любимой кофейне, теплых вязаных свитеров, которые он так любит, первых рождественских гирлянд в окнах домов и на витринах, любимых старых комедий и пухлых томиков Диккенса и Толкиена, которые так приятно перечитывать у окна, завернувшись в теплый плед и налив себе горячий чай с лимоном или молоком и периодически глядя на моросящий дождик за окном и зажигающиеся фонари. Стив любит осень. Осенью не только начинается хоккейный сезон в Америке, который он ждет все лето… она напоминает его. Сияющие зеленые глаза горят ярче фонарей даже в самый пасмурный вечер, а холодные пальцы ловят его теплую ладонь, и он держит, крепко, и оба в такие моменты лучше всего понимают, что их связывает не только метка на запястье… это уже что-то гораздо большее. Капли дождя на щеках и вкус теплых губ на губах, на которых еще остается вкус малинового латте и ванильного мороженого… и пожалуй, это лучшие вечера за весь год — он так считает. И неважно, насколько они друг друга бесят в остальные месяцы в году и сколько у них к друг другу претензий (а их ого-го сколько)… Просто осень — лучшее, что могло с ними случиться. Та осень… два года назад. И это имя на руке… почти как кольцо на пальце. Оно уже не просто не запястье, оно отпечаталось на сердце. Оно ради него бьется. И он уверен, что его сердце также. Он просто чувствует это. …родители ушли в гости, и в доме было необычайно тихо. И это казалось немного странным и пугающим — на улице загорались фонари, их тускловатый свет заполнял комнату, с улицы слышались голоса спешащих куда-то людей, обрывки разговоров и чей-то смех, а из проезжающих мимо машин раздавалась музыка… дома же было темно и тихо. Даже кот куда-то спрятался, и он уже с пару часов не слышал топот его мягких лап и требовательный мяв, чтобы ему дали еды. Казалось, что все его оставили… одиночество ложилось на плечи, а между тем ему даже за пледом вставать было лень. Меланхолия будто витала в ставшем плотным воздухе вокруг него, впитывалась под кожу и яркие цвета осени превращала в черно-белые, как в старом немом кино… хотелось забраться под одеяло с головой, спрятаться ото всех и так пролежать до весны и чтобы его никто не видел и не слышал. И почему-то даже это странное желание, отдающее отголосками его длящейся вот уже пару недель хандры, стало казаться нормальным. Баки лениво подумал о том, что даже забухать по-человечески не может, поддавшись настроению, ибо ему попросту лень подниматься с насиженного места и идти за привезенной с собой бутылкой с ликёром. Послышался стук открывающейся двери, означавший, что либо вернулись родители, либо Скотт со Стивом — что наверняка, если судить по приглушенным голосам и полупьяному хихиканью брата, на которого осень, погода и неизменно добревший вне стен универа Роджерс действуют почти как пара бутылок крепкого джина. Баки едва заметно морщится и не двигается с места — ему кажется, что настолько тошно, что сил нет даже на раздражение, не то что на какие-то простые действия вроде похода на кухню или поиска убранного в шкаф ранее ликёра. Стив, заметив из коридора уставившегося в одну точку Баки, сидящего на диване ровно в той же позе, что и 2 часа назад, когда они уходили гулять, замолкает первым. Скотт, заметив, куда он смотрит, обрывает себя на полуслове, перестает смеяться, и его взгляд становится задумчивым. Они переглядываются, и он молча машет Стиву рукой — мол, ты иди, я сам. Роджерс бросает еще один немного недоуменный взгляд на даже не дернувшегося Баки, как будто и не слышал, что они вернулись, пожимает плечами и уходит на второй этаж. Скотт, постояв с минуту в дверях и немного встревоженно глядя на брата, тихо, почти неслышно проходит в комнату и осторожно садится рядом. — Все плохо, Бак? — Тихо говорит он, глядя на него с сочувствием. Да, он очень любит осень, он родился осенью, он с детства лучше всего себя чувствует именно в октябре — это его любимый месяц, именно в октябре он узнал, кто его соулмейт, но… кому, как не ему, лучше всех знать, что брат, напротив, терпеть не может осень. И именно в октябре, по иронии, на него каждый год нападает хандра и апатия, так было с самого раннего детства, и повлиять на его настроение всегда было очень сложно… Баки не отвечает, он молча опускает голову ему на плечо и прикрывает уставшие глаза, и Скотт обнимает его, притягивая ближе. Если бы он был девчонкой, он бы позволил себе поплакать, поддавшись этому настроению, хандре и давно ставшей хронической осенней тоске, но он парень, к тому же уже взрослый, а мужчины не плачут, и вообще… Поэтому он просто утыкается носом ему в грудь, мечтая раствориться в его свитере, у него нет слез, глаза сухие… но его плечи сотрясаются от беззвучных рыданий, а руки судорожно хватаются за его спину, как за спасательный круг. Скотт прижимает его к себе, ласково гладит по голове, шепчет что-то успокаивающее — совсем как в детстве, когда маленький Баки просил перед сном не маму рассказать сказку, а брата, и когда боялся грозы, тоже просил остаться именно его. Даже когда они оба выросли, до того, как Скотт закончил школу и уехал в Остин, их маленькая традиция оставалась жива и неизменно в дождь, даже без грозы, они забирались под одеяло с головой, брали планшет или старый томик с ужастиками, фонарик и кулек с конфетами или печеньем и полночи так зависали, а в последние пару школьных лет Скотти еще тайком таскали из отцовских запасов бутылки с домашним вином или настойкой… а утром, когда мама не находила одного из сыновей у себя в комнате, шла ко второму и обнаруживала их уснувшими рядом в обнимку, рядом на одеяле валялись книги и фантики от конфет, а вот бутылки они прятали под кровать, что тоже не укрывалось от внимательного материнского взора. Но она никогда не ругала их за это, она повторяла с самого детства — что если они будут в будущем также близки со своими соулмейтами, как друг с другом, то будут по-настоящему счастливы. Скотт же уже был счастлив, что у него есть младший брат, за которого он благодарен родителям… а Баки шутя сомневался, что его соулмейт хотя бы наполовину будет таким же крутым, как его Скотти. По итогу оба остались довольны выбором судьбы, но эта связь между ними не только никуда не делась, а с годами, казалось, стала еще сильнее. Баки не знает, сколько проходит времени, постепенно эта спонтанная истерика отпускает, он согревается в его руках, как котенок, плечи опускаются, а сам он расслабляется и уже спокойнее обнимает его в ответ, а открыв глаза, обнаруживает, что в комнате стало совсем темно и только желтоватый свет фонарей проникает через шторы. Дождь усилился, и монотонный стук капель о стекла как будто успокаивал… иногда Баки понимал, почему Скотт любит осень. В ней есть своя романтика, а эту хандру в теории можно даже полюбить, и… он отстранился от брата, зевнул и посмотрел на него уже более осмысленно, немного сонно моргая глазами. Скотт слегка усмехнулся, одной рукой продолжая его обнимать, второй потрепал по волосам, и Баки на мгновенье зажмурился — как в детстве… Он любил, когда мама гладила по голове, Скотти потом перенял у нее эту привычку, а еще позже привычку трогать его волосы подхватил и Женька (и не то чтобы Баки был этим недоволен, хоть и ворчал иногда на них). Пожалуй, это доставляло свое удовольствие… а с учетом того, что это идет из детства — то особое. Он вспоминает ласковые руки мамы, осторожные прикосновения брата и теплые ладошки Хоуп, которая тоже любила копаться у него в волосах и ругала его, когда он подстригался, а бабушка, нежно поглаживая по голове, тихо напевала при этом перед сном, отчего он неизменно засыпал быстрее, чем хотелось бы, и вот об этом вспоминать без слез сложно даже ему — бабушки уже 7 лет нет в живых, а ее мягкие руки и тихий голос врезались в память так, что сложно будет забыть. И конечно, Скотт лучше всех знает, что ему это нравится. (впрочем, говорить об этом Женьке необходимости не было — тот догадался сам, несмотря на то что поначалу выслушал много хорошего от Баки за наглое, по мнению последнего, посягательство на его волосы; выдавать сразу свою слабость и тем самым облегчать ему жизнь ужасно не хотелось). — Лучше? — Просто спрашивает Скотт, уже понимая, что на время очередной приступ хандры его отпустил. Баки молча кивает, кладет руки ему на плечи, за шею притягивает к себе и прислоняется лбом до его лба. — Спасибо, — тихо говорит он и снова закрывает глаза. Совсем как в детстве. Скотт снова обнимает его и старается не шевелиться — Баки с детства был очень тактильный, и эти простые прикосновения, объятия, поглаживания по волосам и совместный сон в обнимку под одним одеялом ему необходимы, а в таком настроении, как сейчас, это то, что может его успокоить. Им обоим тут вообще повезло — и Женька, и Стив тоже любят близкий контакт, а вот Хоуп, в отличии от них, та еще недотрога, и лишний раз к ней лезть — сродни самоубийству… Баки слегка отстраняется и опускает голову ему на плечо, пряча нос, а Скотт осторожно поглаживает его по спине. — Да брось, малой, — тихо смеется он, глядя на него с той самой, братской нежностью, а глаза так и светятся теплотой. Порой так он даже на Стива не смотрит. — Старший брат я или нет? Баки наконец отпускает его и снова жмурится, ловя свет фонарей из окна, смотрит на него с благодарностью, а на глазах все-таки выступают предательские слезы. Он смущенно отводит взгляд, а Скотт добродушно усмехается, снова легонько проводит ладонью по его волосам и уходит на кухню, давая ему возможность побыть эти пару минут одному и собраться с мыслями. Баки вздыхает, несколько секунд смотрит ему вслед, а затем, пожимая плечами, забирается на диван с ногами и удобно устраивается там, снова глядя в окно на накрапывающий дождь. Скотт возвращается через 5 минут, как и ожидал Баки — с пледом, бутылкой ликёра — той самой, что они привезли с собой из Остина, двумя пустыми бокалами и чашкой горячего какао, умудряясь это все уместить в двух руках и не пролить. Он ставит чашку, бокалы и бутылку на журнальный столик, уже привычно закутывает не сопротивляющегося и смотрящего на него сонными глазами брата в теплый плед, усаживается рядом и передает ему чашку с его любимым какао, а себе наливает в бокал ликёр и думает, что бокал любимого смородинового ликёра — пожалуй, лучшее завершение этого октябрьского вечера, а еще за окном дождь, в доме темно и тихо, перед сном его ждет теплая ванна, кружка любимого Стивом чая с лимоном и взятый из библиотеки томик Хемингуэя… и в наушниках обязательно что-то из русского рока — идеальный репертуар под его любимую погоду и время года. Сам же Стиви скорее всего уже будет спать, тем лучше — порой ему тоже необходимо побыть наедине с собой и своими мыслями. Ну, а на крайняк к нему можно и попозже пристать, если перед сном захочется милоты и обнимашек… Баки делает глоток какао, удовлетворенно хмыкает и понимает, что по крайней мере хандра отступила, а через пару часов, усыпленный алкоголем, монотонным шумом дождя за окном и теплотой пледа, он наверняка уже будет засыпать на ходу и перед сном похандрить уже не получится. Вот и славно. Скотт выпивает сразу половину бокала и смотрит на него долгим, задумчивым взглядом, который Баки сразу же узнает и уже заранее знает, что за этим последует. — А помнишь… — Начинает Скотт, задумчиво поглаживая ножку бокала и второй рукой машинально взъерошивая себе волосы. — Тебе только-только 7 исполнилось, и мы тогда к бабушке на каникулы поехали. У Баки мгновенно загораются глаза, он делает еще глоток какао, удобно вытягивает ноги перед собой и тут же оживленно принимается вспоминать детали их поездки во Флориду почти 11 лет назад. Вспоминать детство, их приключения и поездки, общих друзей и школу… это их любимая тема, особенно в такие вечера. Иногда к ним присоединяется и Хоуп, выросшая с ними, но в этот раз она не поехала домой из-за долгов по учебе… Одно воспоминание сменяется другим, ликёра в бутылке становится все меньше, а за окном дождь усиливается, переходя в ливень, и Баки, как и ожидал, начинает засыпать, почти полностью укладываясь на брата и закутываясь в плед, как в кокон, вместо одеяла. Скотт еще чувствует себя более менее бодрым, даже несмотря на то что выпил больше него, он вспоминает про ванну, чай и плеер, а еще понимает, что проголодался, а в холодильнике приготовленная днем мамой лазанья, да еще что-то подсказывает, что Стив наверняка еще не спит, а это значит, что они могут посмотреть какой-нибудь из отложенных ими как раз на такие вот дни фильмы или просто поваляться и поговорить о будущем, и вообще… Продолжая удерживать на себе почти уснувшего Баки, он уже подумывает о том, как бы аккуратно переложить его на подушку, а самому улизнуть — по крайней мере до возвращения родителей ему спать не помешают, а уже потом сам как-нибудь доберется до комнаты, тем более что он выпил меньше него. Как вдруг он слышит, как негромко хлопнула входная дверь и на какие-то пару мгновений послышался шум усиливающегося ливня, голоса прохожих чуть в отдалении и движение машин на оживленной улице… и затем снова стало тихо. Стараясь сильно не шевелиться, чтобы не будить брата, Скотт повернул голову и увидел в проходе замершего Женьку, который держал в руках намокшую куртку и смотрел на них несколько удивленно, как будто Скотт и спящий у него на руках Баки это не совсем то, что он ожидал увидеть в их доме в 9 вечера, вернувшись с прогулки… Уйдя из дома еще раньше Стива и Скотта, он часов 5 гулял по городу, слушал свой специально составленный для такой погоды плей-лист в наушниках, думал о своем, и даже начавшийся дождь не заставил его вернуться раньше, чем хотелось бы. Скотт усмехнулся, оглядывая друга — мокрые волосы, на удивление всего лишь слегка намокшие свитер и джинсы, какое-то странное, задумчиво-флегматичное выражение лица и взгляд такой, будто он вообще не ожидал тут кого-либо увидеть. Женя прошел в комнату, кинул куртку на кресло и посмотрел на Скотта тем же удивленным взглядом — мол, и что это все значит? Посмотрел на пустые бокалы и когда-то бывшую бутылку с ликёром, на цепляющегося за его локоть уснувшего Баки… и улыбнулся, покачав головой — уж больно милая картина ему предстала. Затем, не сговариваясь, Скотт осторожно высвободился из хватки спящего брата, кое-как поднялся, продолжая удерживать его за плечи, и подождал, пока Женя усядется на его место и притянет его к себе, поправляя плед на нем так, чтобы он полностью закрывал его плечи — зайдя в теплый дом с улицы, ему все еще казалось, что здесь прохладно. Скотт довольно ухмыльнулся и потянулся, разминая затекшие за пару часов мышцы, затем поймал немного сумбурный Женькин взгляд, подмигнул ему и направился к выходу — таки-кушать хотелось уже сильнее. Женя зевнул и махнул на него рукой, одной рукой обнимая Баки за плечи, вторую уже привычно запуская в его волосы и довольно жмурясь… все-таки не зря он его отговорил подстригаться — его густые отросшие волосы трогать особенно приятно. Неожиданно Баки чуть пошевелился, почувствовав сквозь сон его прикосновение, и проснулся, заморгав на улыбающегося Женьку сонными глазами. …Скотт вышел из душа, напялил чистую футболку и обнаружил Стива сидящего на своей половине кровати с карандашом и альбомом в руках, старательно что-то в нем вырисовывающего в тускловатом свете светильника на тумбочке. Тот никак не отреагировал на его появление, и Скотт, пожав плечами, скользнул под одеяло, доставая из-под подушки заготовленный заранее ко сну томик «Старик и море», и уткнулся в него, удобно вытягивая ноги и приподнимая подушку, чтобы облокотиться на нее. Стив на мгновенье оторвался от альбома и бросил через плечо на него косой, немного любопытный взгляд, но Скотт, увлекшись чтением, не обратил на это внимание, параллельно продолжая думать о своем и вспоминать, когда у них следующая игра в университетском чемпионате. Стив пожал плечами и продолжил рисовать, закусив от усердия губу и рассеянно подумав про себя, что на Рождество его родители обещают приехать в гости уже вместе с ним, так что намечается первый общий семейный праздник после их помолвки в июле, и это не может не радовать, хоть и весьма волнует… ведь помимо родителей Скотта и Баки будет еще и другая их родня, и в первую очередь Хэнк, Джанет и Хоуп, которые, в общем-то, итак его давно знают и весьма хорошо относятся, но… тут Скотт понимает, что крепкий ликёр, а точнее его количество, все-таки усыпляет его раньше времени и он уже толком не понимает, что читает, поэтому убирает книгу на тумбочку и вытягивается боком в полный рост, положив локоть под голову. Стив окидывает его задумчивым взглядом, тоже откладывает в сторону альбом и карандаш, выключает светильник и ложится рядом с ним на подушку практически нос к носу, Скотт к этому времени уже дремлет, поэтому даже не дергается от его движения. — Скотти, а скажи… — Тихо начинает он, протягивая руку и осторожно, почти невесомо проводя по его волосам. — Ммм? — Невнятно тянет Скотт сквозь сон, не открывая глаз. Все-таки ликёр был довольно крепкий, а выпил он, прям скажем, не мало. Стив замолкает, глядя на него нерешительно, будто ему неловко спросить то, что хотел, и продолжает гладить его по волосам, Скотт привычно несказанные фразы и незаданные вопросы додумывает сам. — Стиви, если ты снова хочешь выяснить статус наших отношений, то имей совесть, — ворчливо произносит он, приоткрывая глаза и окидывая его недовольным взглядом, — у нас летом была помолвка, — он приподнял левую руку и провел у него под носом большим пальцем по кольцу на безымянном, — за тебя мне половина родни открутит башку и насадит ее на забор, — мда, а вот представлять этот процесс явно не стоило, особенно будучи, мягко говоря, не совсем трезвым, — и я терплю твое занудство уже два года. Еще вопросы будут? — И Скотт, решив, что это действительно самое короткое выяснение отношений за все время, что они встречаются, снова закрыл глаза и зевнул, намереваясь дальше спать. Но не тут-то было… Стив в другое время бы обиделся на такую тираду и то, что его в очередной раз так бесцеремонно оборвали, да еще снова додумали за него его вопрос, а ведь он хотел спросить совсем не это, и вообще… но холодный октябрь, осенняя меланхолия, навевающая приятные мысли о романтике, и не прекращающийся дождь за окном опьяняюще действовали и на него не хуже самого крепкого ликёра, поэтому он только тихо хмыкнул себе под нос и легонько шлепнул ладонью его по лбу. — Нет вопросов, но я не об этом, — снова начал он и снова задумался: как бы получше сформулировать? Скотт поморщился на это и снова додумал за него. — Стиви, ты все-таки зануда, — ворчит он, не открывая глаз, — ты заколебал уже. Я никогда тебе не изменял, у меня, кроме тебя, никого нет, ты у меня единственный, и вообще… — Он вспомнил стандартный набор претензий и подозрений Роджерса и закатил глаза. — Мне надоело это повторять, Фома ты неверующий… как говорит Алферов. — Он открывает глаза и смотрит на него возмущенно. Стив на удивление только тихо смеется, тоже подкладывая руки под голову и глядя на него немного сонно — все-таки в темноте быстрее клонит в сон. — Ну повтори еще раз, с тебя не убудет, — шутя отмахивается он и улыбается, — а мне приятно. — Пожалуй, да. Пусть почаще повторяет. — Но я все-таки не об этом, я… — Но Скотт в третий раз его перебивает. — Роджерс, ты все-таки невыносим, — обреченно вздыхает он, протягивает руку и легонько ударяет его по плечу, — если ты опять спросишь, точно ли я тебя люблю, я тебя тресну. — Звучит угрожающе. — Да, я тебя люблю и все такое, я ни разу не пожалел, что мне был выбран именно ты, — а вот тут он лукавит, но справедливости ради — совсем чуть-чуть. — Ты у меня солнышко и зайка. Ты доволен? — Немного недовольно фыркает он, зевает, закрывает глаза и наконец вполне конкретно засыпает. — Я тоже тебя люблю, моя зараза, — шепотом говорит Стив, и даже почти в полной темноте комнаты видно, как у него заблестели от одолевающих его эмоций глаза, он наклонился, мягко поцеловал его в щеку и с какой-то особой нежностью погладил по волосам, улыбнувшись. — Но я хотел с тобой посоветоваться, что подарить Баки на Рождество… — Он огорченно вздохнул и посмотрел на спящего Скотта скептично. — Ну и ладно, утром обсудим. — Он пожал плечами, зевнул и закрыл глаза. Скотт хитро усмехнулся сквозь сон. Кажется, он что-то знал. …Баки моргал сонными глазами, зевал и выглядел так по-детски мило и забавно, что в этот момент его хотелось затискать прям на диване, как котенка, а потом уложить под одеялко и сидеть рядом, наблюдая за ним спящим. Растрепанные ото сна волосы, сонный растерянный вид, пушистый плед на его плечах и полуоткрытые, пахнущие сладким какао губы… настраивали на соответствующий лад. Баки смотрел на него, кутался в плед, ловил эту неожиданно приятную тишину вокруг них и вслушивался в усиливающийся за окном ливень. На его свитере и волосах остались мокрые капли, сам Женька пах дождем, улицей и свежестью, сквозь которые еле заметно доносился запах его духов. Рукава его свитера были закатаны, и взгляд его привычно скользнул сначала на правое предплечье и его татуировку в виде какого-то старославянского символа, а затем на левое запястье… и то ли сказалось его настроение последних двух недель, то ли сегодняшняя меланхолия, то ли выпитый после какао крепкий ликёр… то ли все вместе. Только он отчего-то смутился и опустил глаза, чувствуя, как в их уголках снова собираются дурацкие слезы, а сердце начинает биться сильнее. Так странно. Они не первый месяц вместе, но порой он смотрит на него и кажется, будто в первый раз… как это вообще работает? — Ну ты чего? — Женя мягко усмехнулся и снова за шею притянул его к себе. — Что у тебя за настроение последние дни? Я тоже не очень люблю осень, но… Баки наполовину вылез из пледа и обнял его, утыкаясь носом ему в шею и вдыхая в себя уже такой родной запах его кожи, дождя и осеннего города, и кажется, что даже его свитер пропах осенью и прохладой. Женя прижимал его к себе, гладил то по волосам, то по спине, целовал сухие щеки и влажные глаза, успокаивал, что-то шептал… а между тем, дождь замедлился, стуча тяжелыми каплями по стеклам, в воздухе витала меланхолия и оседала на пол и стены, на мебель и им на плечи… впитывалась в кровь и под кожу и щипала глаза. Но эта меланхолия стала какой-то другой… от нее сладко щемило в сердце, по коже пробегали мурашки, губы дрожали на горячих губах… а ладони зарывались в его еще влажные от дождя волосы — он тоже это любит. В этот раз он целует как-то осторожно и особенно мягко, крепко держит за шею теплыми руками, не давая отстраниться, на его губах тоже остался дождь и крепкий ванильный латте, и кажется, будто он хочет вложить в поцелуй столько всего, что и сам дрожит от переизбытка чувств… вместе с ним. Баки замирает на месте и боится пошевелиться, закрывает глаза и хочет раствориться в нем, как сладкий ликёр в его крови. Он так долго боролся с собой, что сейчас все его сопротивление себе, ему и своим чувствам кажется таким ничтожным и смехотворным… ярко-синие пронзительные глаза осколками впиваются в него и приковывают взглядом, он не в силах отвернуться, сердце пойманной птицей бьется в грудной клетке, грозясь вырваться наружу, а непослушные пальцы хватаются за его плечи, боясь отпустить, боясь, что уйдет или попросту растворится в воздухе… а он уже не может представить его мир… без него. Не сможет отпустить. И кажется, будто метка с его именем горит на запястье, обжигает, как раскаленный металл, так же, как вспыхнувшие чувства обжигают его изнутри, а горячие губы обжигают его кожу… и это так мучительно… сладко… И невыносимо. Он открывает глаза и ловит внимательный и ужасно серьезный взгляд синих, как льдинки, глаз, хочет что-то сказать, но слова застревают в горле, а его руки сильнее прижимают к себе. — Не отпускай… — Только и хочет сказать он, но слова так и остаются на дрожащих губах. — Ничего не говори… — Шепчет Женя, как-то странно и мягко улыбается, протягивает руку и ласково и осторожно убирает длинную растрепавшуюся челку с его лба, Баки понимает, что действительно не может сказать и слова, и сглатывает. А в синих бездонных глазах сейчас такая буря… как в океане. Это волнующе и немного страшно. Сердце екает будто от предчувствия… неужели? — Я тебя люблю… слышишь? — Тихо-тихо говорит он, синие глаза-рентгены так горят в полумраке комнаты, что обжигают кожу, а его сердце все-таки останавливается… и только, кажется, спустя целую вечность снова лихорадочно бьется в груди. — Что? — Побелевшими губами, хрипловатым шепотом произносит Баки, не в силах справиться с собой. Он просто… не в силах. Это все слишком… просто слишком. — Только не делай вид, что удивлен, — также тихо говорит Женька, улыбается и целует его куда-то в нос, — ты должен был давно догадаться. Догадаться? О чем он говорит? Думать становится слишком сложно для Баки, мысли разбегаются, в голове остается какая-то странная пустота, а эмоции бьют через край… бьют по голове тяжелым обухом и уносят куда-то далеко отсюда. Невыносимо… просто слишком. — Я… ну это… ну ты понимаешь, — только и может выдавить он, неожиданно для себя краснеет и чувствует себя идиотом. Было глупо ожидать, что у него это получится также легко и непринужденно, как у него… будто… будто все так и есть. Будто он всю жизнь жил с мыслью, что он, Баки, засел у него в башке еще задолго до появления его имени на запястье, а синие глаза всегда загорались ярче прожекторов, когда он думал о нем. И в это поверить так сложно, но так мучительно… сердце маятником бьется в груди, отбивая в такт его имя, а в сгорающем дотла сознании, буквально на углях остается единственная мысль — он теперь принадлежит мне… он мой. — Я понимаю, — шепчет Женя и продолжает улыбаться, а в его глазах сейчас столько маленьких лучиков счастья, того самого, когда твоя метка на руке не просто набор букв… а гораздо больше. Что-то очень важное для тебя… и для него. Что эти лучики, несмотря на дождь и тучи за окном, способны так согреть, что даже плед будет не нужен. — И я рад, ну… — Кажется ему тоже сложно подбирать сейчас слова. — Что ты со мной. Баки с трудом сдерживает снова накатившие слезы, обнимает его и прячет лицо у него на груди, он все еще не может справиться с эмоциями. Этот октябрь, и этот дождь, и вечер… он понимает, почему Скотт любит осень. Это совсем не та меланхолия, которая его одолевала последние недели… она волнительная, от нее сердце бьется быстрее, а кожа покрывается мурашками, от нее дрожишь и кусаешь губы, от нее сладко в груди, она пахнет дождем, ванилью и черной смородиной, она опьяняет гораздо больше любимого ликёра, она крепко обнимает и обещает… не отпускать. Никогда. От нее на щеках слезы. И сегодня за них не стыдно. — Я тебя тоже… — Тихо-тихо говорит Баки спустя несколько томительных минут, когда к нему возвращается способность говорить. Он снова целует дрожащие губы, мокрые щеки и влажные от слез глаза, обнимает, крепко, так, чтобы даже мысли не возникло, что он отпустит… теперь проще самому в пропасть шагнуть, чем отпустить. Баки не сопротивляется, ему кажется, что он никогда больше не сможет ему сопротивляться, и не понимает — как у него раньше получалось? Он позволяет себя целовать, обнимать, прижимать к себе и трогать волосы, закрывает глаза и просто растворяется в его руках. И кажется… это действительно так просто. Это не просто его соулмейт, человек, который предназначен ему судьбой… это его любимый мальчик. Его все. Прав был брат, прав во всем… а он не понимал. Ни метка, ни даже кольцо на пальце не способны передать то, что в сердце. То, что ты чувствуешь к нему. Это гораздо больше, чем буквы на запястье… и сейчас он мечтает, чтобы этот момент никогда не закончился. …Женя укладывает голову засыпающего Баки себе на колени, заботливо укрывает его пледом так, чтобы нигде не продуло, протирает сонные глаза и зевает, но решает пока не спать, вслушиваясь в шум дождя за окном, который успокаивает его. Баки ловит его руку в свои и крепко сжимает, как когда-то в детстве держал во сне маленького медведя, который ему подарил на один из праздников его Скотти… как символично — ведь Женьку ему тоже практически подарил брат. Того медведя он бережет до сих пор… а уж такой подарок брата и судьбы он будет беречь всю жизнь, даже если придется разменять на это жизнь. За него и жизнь будет отдать не жалко… он проваливается в сон и кожей чувствует на себе нежный, теплый взгляд его синих внимательных глаз. В груди у него что-то обрывается и летит куда-то в пропасть… вместе с сердцем. Которое он сегодня окончательно отдал ему. Он держит его за руку и слабо улыбается сквозь сон, а на губах остается сладкий кофе, холодный дождь и октябрь… перевернувший его жизнь окончательно. — Люблю тебя… — Шепчет Баки сквозь сон, крепче сжимая его ладонь и чувствуя, как странное тепло приятно растекается по венам вместе с ликёром… это его личный алкоголь. Его наркотик. И ему просто необходима пожизненная доза. — Я тебя тоже, мармеладка. — Отвечает Женя, улыбается и осторожно убирает прядь волос с его лба. А Баки в первый раз за все время это когда-то милое, но стебное прозвище, данное в ответ на также раздражающего Женьку «птенчика» и идущее из известной русской песенки, которую знают, пожалуй, все, даже те, кто родились после 2000 года… больше не кажется обидным. А на губах остается такая сладость, какую, наверное, не оставит даже самый сладкий мармелад в мире… впрочем, Женька с этим не согласен — ибо самый сладкий в мире мармелад, или ласково — мармеладка… сейчас спит на его коленях, крепко держа его за руку. И он готов всю жизнь держать его в своих руках, крепко обнимать и укрыть его от всех бед, как самый теплый плед в мире. Потому что на этот наркотик… они подсели оба. Их личная меланхолия. Их личный алкоголь… И их личный октябрь, крепко связавший их на всю жизнь. …сладость губ твоих.