Сдавайся!

Тихие шаги сзади. Брусчатка вперемешку с камнями и палками ломаются под весом передвигающегося. Шаги неторопливые, но уверенные, как и сам человек. Свет от фонаря полосит по разрушенным стенам здания, оголяя красные кирпичи и облетевшую штукатурку с потолков и некоторых стен. Шуршит совсем не далеко от меня. Это может означать только одно — меня выследили. Крадется. Боится спугнуть, или наоборот, хочет напугать, появившись неожиданно. Хоть неожиданностью это уже назвать невозможно. Пытаюсь затушить костер, ранее разведенный, специально, чтобы не замерзнуть от ноябрьского холода. Все же тонкая прослойка льда успела покрыть землю, а воздух стал значительно холоднее. Неуместно думаю о том, что кроссовки надел совсем не по сезону, да и легкая куртка практически не дает нужного тепла. Поливаю промерзшей водой из пластиковой бутылки. От моего копошения звуки эхом разлетаются по нутру здания — ну все, спалил себя со всеми потрохами. Да я бы и так от него не отделался. Он слишком расчётливый, чтобы не найти меня. Локацию выбрал неправильную, появляется в мыслях. Кажется, уже не успеваю сделать больше, чем могу, как мой рот моментально накрывают тяжелой ладонью, без перчатки. Кожа к коже. Вздрагиваю. Пугаюсь. Но не от неожиданности — я знал, что он меня найдет. Пугаюсь от его действий. Голову тянут на себя, что позвоночник невольно прогибается дугой, заставляя опрокинуть голову на плечо. Руки слишком сильные, как и напор, с каким давят на губы. Брыкаюсь, мычу. Дышать тяжело. Сердце бешено стучит где-то в глотке. Ужасная усталость и озноб притупляют реакцию. — Тише-тише, — рваный шепот на ухо. В затылок тут же выдыхают теплый воздух, щекоча кончиком носа. По коже медленно ползут мурашки, словно сами от себя не ожидали такой реакции. Не нужно оборачиваться, чтобы подтвердить свои предположения — это Масленников. Черт, как же тепло… А он еще и улыбается в придачу, выбивая пол у меня под ногами. Шатко-валко держусь, уже полностью вдавливаясь в грудь Димы. Так! Стоп! Это нужно срочно прекращать. Вот, сейчас, еще три секундочки только… Совсем немного… — Мошт отмпумстишь (может отпустишь), — мычу. Прошу одного, но хочу совсем другого. Держи меня. Обнимай меня. Никогда не останавливайся. — Неа, ты попался, — говорит уже громче. Отпускать из своей хватки не намеревается, перехватывая свободной рукой за живот. — Сдавайся, Иманов! — с простуженной хрипотцой, от выкуренных сигарет, или от собачьего холода произносит Масленников, в самое ухо. У меня аж ноги подкашиваются, от его тона. Что ты делаешь, гребаный извращуга! Грубый, но с какой-то издевкой, присущей только ему одному. Насмехается, гад. Весело ему. Вон как лыбится стоит, всем своим нутром чую. Хоть бы хны ему! А мне вот ни черта не до смеха, когда рядом он и тепло его разгоряченного тела. Злюсь. Злюсь на себя самого. Злюсь на свою слабость. Понимаю, что говорить с ним бесполезно, поэтому недолго думая толкаюсь теплым языком между сомкнутых пальцев. А потом уже и по всей ладони провожу. Отлетает от меня, как от огня. Сработало! Ха! Не тебе одному быть в победителях. — Ебнулся совсем? — смотрит на мокрый след на руке, но не спешит вытирать его, тупо пялясь. — Ты похоже тоже, — рычу. — Боишься? — хмыкает, прикусывая губу. Черт меня дернул смотреть на него именно в этот момент. — Если только тебя, — натягиваю улыбку, а самому неуютно становится от непонятной атмосферы, между нами. — А если и меня? Вдруг что-то сделать могу. Что скажешь? — лыбится. Чертяга, на больное ведь давит. Все стерплю: и холод нашего незапланированного забега, и смердливый запах разрушенных стен, и привидения, черт бы их драл. Правда, все. Пожалуй, кроме единственного… С ним так не получается. Он же как высший сорт героина под кожей. Ловишь кайф, экстаз. Только вот, одного раза явно маловато будет, и ты превращаешься в зависимого. От его тона, голоса, запаха. От него самого невыносимо становится. И уже ни одна клиника не в силах это исправить. — Привидение на меня натравишь? — смеюсь. — Да ты в них даже не веришь! — Зато я знаю, что ты-да. — Я что, по-твоему, сопляк мелкий, в такие бредни верить? — деланно обижаюсь, смыкая руки на груди. Но как такового зла не держу. Разве можно обижаться на человека, который горой за тебя встанет. В любую минуту предоставит свое плечо, да хоть ногу или почку, если это нужно будет. А его подколы, шутки можно и перетерпеть. Помается ерундой, да прекратит на радость всем. Надеюсь не меня одного бесят его выкидоны. — Нуууу… — ржет в открытую, чтоб его! — Заметь, это не я сказал. — Эй! Подскакиваю к парню, натягивая капюшон на замерзшие волосы. Холодные. Замерз, наверное. Дубак такой, что аж до скрежета зубов, а разведённый и недотушенный костер практически не спасает. Единственная польза от него — тонкая полоска света. Открывает небольшую видимость, но позволяет разглядеть шальные глаза Масленникова, больше и не надо. Злится. Бесится, что не он в победителях. И он точно знает, что я свое поражение тоже не признаю. — А если по рукам? Хочу отступить назад. Смыться с места преступления. Мало ли, что он там надумает, в своей голове. Но мне нагло не позволяют этого сделать, перехватывая занесенную руку. Ударит? Да не, бред какой-то. Он не сможет меня покалечить, точно не Дима. Масленников непривычно тормозит, по-прежнему зажимая пальцы в тисках своих теплых рук. Горячие. Неужели ему не холодно? Молчит, но поглядывает красноречивее слов. Так лучше не стоило делать — вот что там читается! — Ты без камеры? — удивляюсь, только сейчас замечая ее отсутствие. — Без, — хмыкает. — Правила немного изменились. — коротко объясняет, считывая мое непонимание. Глаза блестят. Капюшон открывает только их. Цвет чёрный, с блеском. Скорее от ветра, гуляющего по пустеющим руинам разрушенного здания. Но там точно читается что-то еще… — Так ты же снимать хотел… — Хотел. И на том все. Дальше молчит, только губы покусывает. И как это понимать? — Я последний что ли? Так что по рации не сказал, я бы к вам выдвинулся, а то сижу тут, как придурок, мерзну. — Ну типа того… — хмыкает. — Ты какой-то странный сегодня, знаешь, да? Да блять, что за издевательства такие изощренные?! Тупо пялюсь на темный силуэт. Я ничего не понимаю. Дима сегодня как с цепи сорвался, собрал меня, команду, технику и сказал, что будем снимать прятки в лесу. Оборудования навез хренову тучу, карту местности торжественно вручил. А сейчас что не так. Какого хрена он съемку прервал? — Знаю. Страшно? — эхом разносится по зданию. И в следующую секунду мою руку прижимают к теплым и шероховатым губам. Черт! Меня как током прошибает. Я не ожидал такого. Мое тело не ожидало такого! Странный тягучий ком перемещается в область паха, расползаясь чем-то приятным. Дышит. Греет обмороженные ладони. Мою дрожь он расценивает совсем по-другому. Так даже лучше. — Все еще нет? — Н-нет… Нагло вру, надеясь на его невнимательность. Только вот дрогнувшие ноты из скованной гортани, с потрохами выдают мое волнение. Да и он слишком увлечен мной, чтобы упустить такую важную деталь. Ведет меня, как охотники преследуют свою добычу. И это только глазами! На пустыню вытаскивает, чтобы я как вяленая селедка брыкался. Нравится чувство превосходства над ситуацией и полное обладание с покорностью. И он ведь даже не скрывает этого! Кажется, щеки предательски краснеют, и я опускаю глаза. Главное не думать, не смотреть на него. Нужно просто отвлечь себя от мыслей или я попросту упаду от неизведанных мной ощущений. Позорно рухну, как нецелованная девственница. Целует мои пальцы, каждый поочередно. Дыхание сходит на нет. Он хоть понимает, отдает себе отчет, что он делает?! Что. Он. Мать. Твою. Делает. Пытаюсь уговорить себя перестать сосредотачивать внимание на влажных губах. Рваных вздохах и выдохах. Это клиника. Это предел? Еще нет. Закусываю губу от липнущего взгляда. Он как специально, не отрываясь от меня, выбивает мою реакцию. Но я же кремень. Держусь из последних сил. Правда ведь держусь… Перебираю пальцами свободной руки в кармане куртки, только чтобы не заскулить прямо тут. Прося прекратить эту невыносимую пытку глаза- глаза-пол-глаза-пол. — Боишься, — ухмыляется. Сука ты! Боюсь, да! Боюсь, но не тебя, нет. Боюсь собственных чувств. Ощущений, которые переполняют меня. И мне невыносимо их сдерживать. Каждая секунда становится необратимой. Боюсь, что стану еще зависимее, чем есть сейчас. Боюсь, что не смогу остановиться, растворяясь в тебе! Мотаю головой, в знак протеста. Слова остаются в глотке, прожигая гортань, словно желчь, отравляющий яд. Что же ты со мной делаешь, что в твоём присутствии я теряюсь. Слова сказать не могу. Стою как кролик перед удавом. — Если только, что от холода подохну — да. — Шапку надень, придурок, — выпускает мои руки из своего плена и шумно прикуривает сигарету. — Сам-то! У самого волосы ледяные, — быстро нахожусь. — Но ты меня спас, — тычет пальцем на свою голову в капюшоне. — Шутник, — фыркаю. — Нужно дрова подкинуть, а то дубу дадим и никакой капюшон не спасет. Заболеем, точно тебе говорю. — Ну, еще есть я. Непонимающе смотрю на темный силуэт парня. О чем это он. Спрыгивает с подоконника. Так легко, словно он репетировал, проигрывал эту сцену в собственной голове и не один раз. Выходит непринуждённо, что я, кажется, теряюсь от такой красоты, гармоничности. Сказываются танцы, пластичность, лёгкость, несмотря на габариты. Высокий — не всегда неуклюжий. Парень — не значит грубый. Точно не его случай. Выбрасывает сигарету, тушит мыском кроссовка. Не замечал за ним этой вредной привычки. Но она его даже красит. Придаёт шарм самоуверенности Масленникову. Подходит еще ближе. А у меня сердце сжимается. Вот-вот взорвется к чертовой матери. В голове пролетает мысль, что нужно отступить, сохраняя позволительную дистанцию, но кажется, любопытство сильнее. Оно подначивает, заводит еще сильней. Заставляет ступить на скользкую дорожку своих истинных желаний. Поэтому мысли тухнут на начальной стадии. Ну и пусть. Что будет делать дальше? Кажется больше уже невозможно. Но с ним возможно все. Это же Дима. — Иди сюда. Его теплые пальцы, мои холодные руки в его ладонях. Засовывает к себе в карманы, не раздумывая, от чего расстояние сокращается до минимума. Смотрю на него снизу вверх, а он на меня. Красивый. Приглушенный свет принуждает вглядываться сильнее. — Ты такой холодный. Просил же куртку теплее надеть. Заболеешь ведь, тупица, — сбивчиво говорит Масленников. Неожиданно для меня, утыкается в мою макушку, дышит, дышит, а я кажется задыхаюсь. Ловлю воздух губами, а надышаться никак не могу. Стоим так с минуту. Или целую вечность. Не знаю. Не помню. Темнота, запах мокрого кирпича, но это ничего по сравнению с запахом его тела. Такой лёгкий, откуда-то из нутра куртки, словно заставляющий уткнуться, вдохнуть его в себя. Хочу чувствовать его запах. Его вкус. Его тело. Не решаюсь, постыдно приглушая свои рваные вздохи. Не могу же я так просто открыться. Взять и сказать, что думаю на самом деле. Так просто не бывает, если только в сказках и счастливых историях, но мы не там, мы здесь, в мире, где минимум толерантности. И я бы согласился с этим, скрыл, умолчал, только вот сердце не подчиняется, у него собственная игра и только по его правилам. Это сдаёт меня с потрохами. Стучит в висках, так сильно, что кажется, и Дима слышит его. Стук моего сердца, из-за него… Пробирается своей рукой под мою куртку с логотипом «гостбастер», практически невесомо касается горячей кожи на пояснице. Кончиками пальцев проходятся по прессу, поднимается к затвердевшим соскам, задевая и их, но не сильно. Рука дрожит, пальцы путаются в свитере. Контраст горячего и холодного выбивает приглушённый стон с моих губ. Запоздало прикрываю рот рукой. Не удержался. Не смог противостоять. Черт! Испуганно открываю глаза. Так позорно спалиться. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Жду реакции, но Дима и вовсе не замечает моего замешательства. Веки прикрыты, губы блестят, приоткрытые во вздохе с усмешкой. Он… Он тоже наслаждается… И его пульс так же срывается на бешенные показатели, как и у меня. Неожиданно для меня самого появляется болезненное желание поцеловать Диму. Такое, когда терпеть уже невозможно. Говорят, что больно смотреть на солнце. Но больнее всего смотреть на губы, которые не можешь поцеловать. А я так хочу почувствовать вкус его губ. До дрожи хочется, ведь он так близко. Вдруг такой возможности больше не будет. А это воспоминание станет самым вожделенным и недосягаемым оазисом в моей памяти. Воспоминанием о нашем с ним поцелуе… Я никогда не целовался с парнями, предполагая, что пока не перейду барьер дозволенного, то смогу контролировать себя. Устоять своим желаниям. Но сейчас, когда смотрю на Масленникова, в еле различимой темноте и вижу ответное желание, крышу сносит окончательно, закрадываясь шальной мыслью: «А если попробовать? Разок-то можно». Что я и делаю, позволяя безропотную вольность. Тянусь к нему, теплое дыхание с запахом сигарет с ментолом опаляет мои губы. Нерешительно выдыхаю. Что я делаю… я сошел с ума. Масленников удивленно открывает глаза, встречаясь с моим взглядом. Разделяем дыхание на двоих. Молчим — мысли теряются. — Ну же… Не торопясь облизываю кончиком языка нижнюю губу, неспешно пробираясь в тёплое нутро. Прохожу по небу, зубам, сталкиваясь с его горячим языком, в сопротивлении. Холодные, шершавые от мороза губы и горячий плен языка одурманивают разум. Целую, ожидая сопротивления. Целую, не получая его. Не получая отпора, сильнее вжимаюсь в торс Димы. Куртка мешает, встает преградой, но даже через нее я чувствую жар его тела. Каждую напряженную мышцу. Он не знает, что тепло его куртки самое горячее, что есть сейчас у меня. Но даже этого недостаточно. Не хватает, чтобы насладиться в полной мере моей зависимостью — Димой. Поцелуй слишком долгий, слишком горячий. Запускает пятерню правой руки в мои волосы, собирая их в кулак. Левой придерживает поясницу, пристраивая меня удобнее, чтобы можно было целовать еще глубже, развратнее. Прикусывает нижнюю губу, несильно оттягивая. Невесомо касается щек, подбородка. Отстраняется, смотря затуманенно. Силится справиться с какими-то своими мыслями. Я не знаю, что у него в голове. Эта информация мне недоступна, как бы я не желал. Затем меня толкают к стене, чуть сильнее, чем нужно. Больно ударяюсь головой, шиплю. Масленников словно опоминается. Сталкивается с реальностью, которую не может принять, что он только что делал. Или я делал. Я же позволил этому поцелую случиться. Черт! Рвано вздыхаю. Полная дезориентация, губы вспухшие, щеки горят, в паху ноет, отзываясь тупой болью. Куртка не в силах скрыть мой стояк, куда Дима смотрит не отрывая глаз. Так вот что его отрезвило! Вот что так напугало Масленникова — мое возбуждение. В голове никакого сожаления, самоедства. Лишь сильное разочарование, что он остановился. Мне мало. Хочу еще. Еще. И еще. — А дальше зассал? — голос охрипший рвет тишину между нами. — Или не знал, что у парней есть член. А я парень! — злюсь, но опять же, сам на себя. Масленников мог издеваться, а я как еблан повелся на этот развод. Поверил ему. Становится стыдно, что я хочу его. Но это мои оголенные желания, такие, каковы они есть. — Эмиль? Молчи. Только молчи, прошу. Я не хочу слышать насмешек. Ты можешь вырулить в шутку, а я на этой автостраде теряюсь на поворотах. И ты сможешь спастись — ты сильный. Я же явный мертвец. Я как загнанная лань. Дыхание сбито, сердце вырывается из грудной клетки, увеличивая пульс. Отступать можно только сравнявшись с бетоном. Кажется, именно это я и делаю, ощущая лопатками холодный цемент. — Я уже не смогу остановиться… если мы продолжим. — говорит глухо. Совсем не то, что я ожидаю услышать. — Я, кажется, тоже... Сдаюсь сам себе. Сдаюсь ему... В этот раз первым целует уже он. Поцелуй бурный, не терпящий. Подставляю щеки, шею, скулы, под напористые губы Масленникова. Так хорошо не было никогда. Звяканье ремня выводит из омута мыслей, но совсем ненадолго, скорее так, последняя мешающая деталь. Сомнения? Это чувство сразу же пропадает в новом потоке ощущений. Совсем незнакомых. Не таких, какие были с девушками. Не таких, когда я дрочил себе сам. Постанываю в предплечье куртки, как хорошо мне становится от его пальцев. Стараюсь не застонать в полный голос. Пальцы Димы уже плотно сжимают член у основания. Головка пульсирует, смазка стекает по стволу на пальцы Масленникова. Дима шумно выдыхает, сглатывает, смотрит на меня. Ноги расставлены в стороны, джинсы приспущены. Безумно хочется, чтобы он начал хоть что-то делать своей рукой. Но он стоит как заворожённый. Задирает мою куртку, насколько это возможно, в данной ситуации, оголяя живот. Мурашки не заставляют себя ждать, от ветра и холода. От предвкушения с поселившимся желанием. Но то, какой жар пульсирует в паху, заглушает все посторонние ощущения. Холод не ощущается. Ощущаются только губы, влажные и теплые, на моем пупке. Опускается передо мной на колени, со своего ракурса заглядывая на меня. Удовлетворённый тем, что я внимательно наблюдаю за его действиями, целует чуть ниже рёбер. Он такой развратный. Возбужденный. Я не выдержу. Идет ниже. Припадает языком к желобку пупка, облизывая, толкаясь своим языком внутрь. Таким теплым, нежным потоком. Стону, уже не в силах сдержать себя. Там же засасывает кожу, оставляя алеющий засос, сжимая член сильнее. Поцелуями спускается к паху. Если так пойдет дальше, то я кончу и не начав. — Ты что делаешь? — хриплю. Вместо ответа проводит от яиц по всей длине ствола к головке и резко берет в рот, выбивая из моих легких весь воздух. Цепляюсь за стену, чтобы не свалиться, не рухнуть в обморок. Ноги дрожат, пульс мечется под венами, разгоняя кровь. Берёт глубоко, облизывает головку, толкает кончик языка в уретру, щекоча. Потом, резко и полностью выходит, выпуская напряженный ствол из кольца губ, а через секунду снова насаживается, с силой проводя по пульсирующей венке. Черт, Масленников, я же сойду с ума. Уже сошел… Берёт снова и снова, задавая определенный ритм. Я подстраиваюсь, сам активно толкаясь в теплый рот Димы. Пятерней прохожу по его волосам, убирая мешающую челку, хочу видеть его. Хочу, чтобы он сталкивался со мной горящим взглядом. И я знал, что он тоже хочет меня. Руки кладет мне на бедра, сильно сжимая их. Меняет угол наклона, увеличивает темп, меняя нажим. Кажется, быстрее уже невозможно, но он вбивает меня в стену. Закрываю рот дрожащей рукой, кусаю кожу, хоть как-то стараясь привести себя в сознание, отрезвить. Чтобы продлить момент разрядки. Но этого не получается, я слишком долго хранил возбуждение. Я уже на грани с экстазом. Еще чуть-чуть, пара движения и я… Нет. Нет. Нет. — Не хочу так. Нет, — вырывается изо рта. — Я сейчас кончу, Дима-а. — жалобно стону, прося, чтобы он остановился. Но Масленников не слышит мои просьбы, продолжая насаживаться на мой член своим ртом. Несколько толчков, несколько поцелуев в головку и я кончаю, не успевая вытащить член изо рта парня. Блять… а я так хотел продолжения. Часто дышу. Это было ахуенно. И это только его рот, а что он может делать своим членом… — Я же просил! — Злюсь. — Я хотел, чтобы ты… — Я хотел, чтобы ты сдался. Стою раскрасневшийся, потерянный, а Масленникова эта картина забавляет, веселит. Сученок, всегда свое гнёт и получает ведь. Расстегивает молнию на куртке, ветер неуютно пробирается внутрь, касаясь разгоряченного тела. — Сдаёшься? — Давно уже, придурок! Масленников пробирается руками к ягодицам, а я снова удерживаю свои стоны, только на этот раз долгим и тягучим поцелуем. — Иди ко мне. Хочу, чтобы ты тоже кончил. Провожу рукой через жесткую ткань темной джинсы. Сжимаю несильно, чтобы не причинить боли — там все стоит, готово взорваться. Расстегиваю молнию, член выпирает из трусов, истекая смазкой и пачкая ткань. Боже, как же он возбужден. Касаюсь пальцами головки, недолго думая толкаюсь дальше. Слишком сухо, и Дима тоже понимает это. Облизывает свои пальцы, просовывая свою руку к моей. Водим медленно, без резких движений. Утыкается мне в плечо, судорожно вдыхая и выдыхая воздух. Хочу, чтобы он тоже получил удовольствие, до звездочек и подкашивающихся коленей. — Давай по-другому, — шепчу ему на ухо. Поворачиваюсь к нему спиной, притягивая ближе, что член упирается мне в задницу. Тянусь правой рукой и сдвигаю ноги, перехватываю его руку, и осторожно, чтоб ему не было больно, втискиваю его член между ног, а он выдыхает удивлённо… Смазки нет, так что приходится справляться благодаря слюням. Сжимаю ягодицы, чтобы член был плотно зажат между ними. Масленников протяженно стонет, когда я сам начинаю двигаться, имитируя толчки, как в задницу. У меня тоже во всю стоит — приходится помогать себе рукой. Чувствую его дыхание у себя на шее, он дышит быстро и неровно, как будто задыхается. Чувствую всем телом, словно он отпечатывался у меня на коже, как переводная картинка. Стонет в затылок, кусает, где заканчивается линия волос. Долго он не держится. Член дергается, пульсирует, такой горячий и крепкий, между моих ног. Масленников кончает, вжимаясь в меня ещё сильнее, и тихо шепчет — «Эмиль…». И меня, как будто, выворачивает наизнанку, оголяя каждый нерв в моем теле. Я кончаю второй раз.

Сдавайся! В твоей войне ничья, и я прошу — возвращайся. Сдавайся! В моей пустыне ты мираж, Что не исчезает Не верил, Что без любви душа, как без воды, высыхает. Я больше тебе не враг. Сдавайся!