Точно всё

Федор не имел жены, у него ее и не было, он всегда думал будет ли он ее любить, хранить верность, говорить нежные слова, показывать его чувства. Нет. Чувства должны находиться под замком, отец всегда говорил ему, чтобы не обманывался, сладкая пелена убьёт, на приветливость слуг, много обращать внимание не стоит, бояре его щадить не собираются, да и ни будут, свято верят в лжеца Димитрия, в его правду – самозванца. Годунов им никто. Его предадут. Даже не хотя все равно пойдут против царя, не будет выбора, как будут считать они. Басманову нужен был повод, достаточно было любого. Он предаст Федора. Он решил. Но в мыслях, как бы не пытался, появляется Годунов, сколько бы не старался он не мог выкинуть его из головы. Почему? Пете неприятно было узнавать, что Федор поставил на чин главного воеводы именно Телятевского, а не его. Чем он хуже? Вот именно ничем, хорош в военном деле, пока сам Царь не разбирался в войсках, верностью служил при Борисе, да и Федор ему люб, тогда зачем, если Годунов все знал, зачем ему стоило его отстранять. Именно эти мысли должны у Петра оставаться. Он должен злиться на великого князя, ведь решил предать, решил уйти, а значит так и будет!... Нет. Он не может, Басманов не может так предать царя, не Иуда он, не станет противиться воли государя, да и сам знал, что Федор поставил его для того чтобы войско отбить, Годунов в ратном деле мало имел знаний, а вот Басманов, он сможет многих отбить да удар сильный нанести. Предложение Пушкина было заманчивым, интересным даже, но совесть его не отпускала, да как он царю, царя, предаст, скажет, будет в глаза глядеть. Честь Петя имел, поэтому все же идёт, идёт по залам, коридорам, срываясь на бег в конце пути, до тронного зала, покоев государевых – Царь Великий, весть для тебя имеется. – Входит воевода в палаты, да кланяться, ожидая ответа. – Что ж ты двери сносишь? Важная поди-ка. Иди расскажешь, что к чему. – Съязвил Годунов посмотрев на Петра, сидя у стола позвав рукой Басманова. – Новость важная, про самозванца, Лжедмитрий войско да бояр твоих подкупает, меня хотел, да отказался я, а вот Шуйский и Пушкин двойную игру ведут, Голицын и Воронцовы с ними. – Вот как, нигде мне правды не сыскать. А я ж тебя – Да государь, но только не смог я молчать, за тебя сердце быстро бьётся. Перебил Петр Фёдора. – Ты Петр, как верный пёс, не предашь, да возможно сам-то бегаешь то к одному или другому, а? Прав ли я? - Не прав, государь! За тебя сердце бьётся! За тебя волнуюсь. При отце твоём служил лишь верностью и тебе служу. - - Голицын, он твой отец, что ж ты на него докладываешь? А, Петя? - Так не родной он мне - Так отец. - Мой отец служил царю, а не подменникам. - Лжа что все на него наговаривают? - Лжа! - Так откуда ты все знаешь Петь? - Говорю же подкупить хотели. - Откуда мне знать, спрашиваю, что ты сам не клеветник, и с ними не в дружбе? - Царь-батюшка, да сколько говорить тебе, что сам бы глаза открыл да посмотрел вокруг, на границе Литвы все уже стоит! Все готово к разорению и убийствам! Зверинству! - Тогда говори где все держат. За весь разговор их у Пети часто сердце колотилось, все быстрее и быстрее. Вдруг Царь не поверит, в темницу обречет, так сам обречённым станет, лишь такая дума за все время была. К Феде он питал двоякие чувства, вроде и никто, да волнуется за него, как залюбимого, часто даже, и до того, спрашивал, когда царевича видно не было, как он, не хворает ли, когда узнавал что болезнь, так сердце кровью оболивалось и ночи спать он не мог, да индо сейчас он мужчина все равно волнуется за мальца, чувством не брат и не сын, да что-то более, а что не знал, или же не хотел признавать такого. Феде же Петр нравился, в открытую признавал себе, что не плох Басманов, и собою и службой что нес, а чин дал лишь из-за родни Телятевскому, также все бы отдал ему, Пете, но нахваливать не стал, скуп он был на такое дело, на слова и лишь из-за стервозности не давал повышаться. Басманов рассказал все что было ему ведомо и показал, на карте, что сам Годунов начертил. Да вот только и сам Годунов все прекрасно знал, доложили ему до этого, оставалось лишь Петра проверить за кого он, врёт а ли нет, за Федю а ли нет. Да только все правдой оказалось не кривдой, все с точностью показал, да и досказал. За все время у Федора было волнение, жить бы он не смог если бы узнал, что Петр Федорович, лучше воеводы не найти, лучше человека не сыскать. Предал его. Тем боле за какого-то лжеца вступился, не смог бы жить. Все бы перевернул. Себя и тем самым царство. Был уверен, если он и будет просить чего-либо от неверных, то лишь последний раз увидеть Басманова. - Но как же войско нам вернуть, сослуживцы хотят на его сторону перейти. Петр, теперь же не налегая на стол своим красивым, даже под одеждой, мускулистым телом, став напротив Годунова, спокойно стал отвечать. - Федор Борисович, я тебе и том, и говорю, бунт поднять они могут, но вопрос кого они именно выберут, тебя, Федор Борисович, за коим стоять будут не только я, но и воевода *** и ***, что мы видим там – много кто ушел от тебя, но все эти предатели по-сути-то никто, страшиться лишь Шуйского придется, который сам самозванца вышвырнет, и самого лжеца слышал, что тоже он неплох – Значит на себя хочешь военных взять – Более чем утверждал нежели спрашивал, перебил Годунов. – Да, государь, если право даёте – Что ж поделать дам, по другому не получается. И делать, тоже знаешь что? – С тоскою, и больше неприязнью и к тому, что любимый человек в опасности, и к тому что большинству кому доверял не только он и отец, смогли так поступить, с тяжким вздохом в конце говорил он. - План уже есть, осталось лишь все сделать, в пятый день седмицы. – Три дня осталось. – Поднял голову дальше смотря на Басманова проговорил Федя. Тот же не отвлекая глаз своих все время царским телом любовался. Молод царь был, двадцати не было, лишь пятнадцатый год миловал. Ух, как непристойно это было думалось Петру, и как угораздило так, да и в царя. Федор же, поймав на себе интересованный, крепкий взгляд, поднял левую бровь спросил – Что-то ещё? – Нет, государь... – За смутился воевода. Так молча, смотря друг другу глаза пытаясь понять чувства и зацепиться за что-либо, долгое время поддерживали некую связь. Пока не позвав к себе Басманова и не сказав «наклонись», Годунов рукой прятигая лицо Петра, неуклюже и почти неуверенно того не поцеловал. Взяв инициативу всю на себя, Петя решил углубить поцелуй, тем самым ведя и распаляя Фёдора. Лишь позже, когда воздуха стало не хватать, оторвавшись, для них обоих, сладких губ, Годунов спросил – Уверен? – Да, царь-батюшка. – Ответил тот. А что было дальше неведомо и мне.