Benjamin Wallfisch — «Magnificent Isn't It»
Тихие шаги, отдающиеся эхом по тёмному старому коридору, уже привычные, но всё ещё нагоняются жуткий липкий страх и напряжение. Но так будет всегда, единственная надежда, что эти шаги пройдут мимо, удаляясь. Но это только мгновенная передышка, мнимое чувство облегчения, потому что если не сейчас, то через часик, два или максимум завтра эти шаги остановятся перед дверьми моей палаты. Если, конечно, её можно так назвать. Коробка, в которой давно обваливается штукатурка, прежний зелёный цвет уже болотный, а белые потолки давно не белые. На грязном окне решётка, пропускающая по минимуму света, о котором я уже давно забыл. Единственное освещение — тусклая лампочка, которая, кажется, вот-вот перегорит, оставляя меня во мраке, которого я уже боюсь, благодаря им. Но мне не привыкать — моя жизнь, как и ещё шестерых парней, сущая темнота, без шанса на свет.
— Намджун, — однажды спросил меня Чимин. Наверное, благодаря друзьям я ещё помню своё имя. Хотя я не удивлюсь, если одним утром я не вспомню даже где нахожусь. В этом месте происходят самые разные страшные вещи. — Ты знаешь, как птицы могут так высоко летать? Куда они направляются?
У них есть то, что нет у нас. Хотя, если так подумать, у нас нет совсем ничего, кроме белой тряпки, висящей на нас вот уже сколько времени — календаря, увы, здесь нет.
— Я хочу, чтобы они забрали нас с собой, — этот парень всегда верил в лучшее, но сейчас в его глазах погас тот огонёк. Его нет ни у кого из нас. — Но они не могут.
Мы в ловушке. Как в этой клетке, где дверца надёжно закрыта, но внутри нет кормушки, достаточно воды или какого либо развлечения. Только таблетки, уколы, засохшая кровь на стенах, полу, любой поверхности. Она наша. Она давно отравлена химикатами, которые в нас беспощадно вливают большим шприцом.
Мы умоляем, кричим, просим, убегаем, но всё тщетно — у них нет сердца, сочувствия, только цель, к которой они хотят дойти, пускай и чьими-то жизнями. Нет, не так. Чьими-то страданиями, потому что они не дадут нам умереть, пока не достигнут своего.
Это психбольница. Самая настоящая, потому что врачи здесь тоже психи, которые ставят над нами самые различные эксперименты. Чёртовые злые гении, которые хотят чего-то добиться, слушая наши болезненные крики.
А ведь ничто не указывало на такой исход. Мы с парнями встретились в психбольнице, куда нас заперли из-за мелочей — мы не убийцы или суицидники, совсем нет, но это не важно. Мы не хотели там находиться, пускай за нами не было строжайшего контроля. В один день пришёл врач, собрав нас семерых. Лучезарная улыбка, сладкие обещания, приятный голос. Доктор уверял, что вылечит нас, что покажет удивительный мир, что поможет, даст нам свободу, а мы согласились. Каждый знал, что из этой больницы выхода практически нет, а мы чувствовали себя выигравшими в лотерею, нужно было всего лишь поставить подпись.
Конечно, выиграли. Путёвку в ад первым рейсом, потому что нас сразу же забрали сюда. В эту дыру, которой, кажется, лет за сто. Больше не было того доброго доктора, только тиран, который плюет в лицо, напоминая, что мы никто каждый раз, когда мы пытаемся убежать от мучений. Мы сдались сразу же, думая, что это облегчит наше существование, но была ли наша слабость ошибкой? Уже никто не узнает.
Молоденькая медсестра вошла резко, испепеляя меня безразличным взглядом. Конечно, ей всё равно. Всем здесь всё равно на судьбу семерых парней. Блондинка, с вымытыми волосами и белоснежным халатом, подходит к небольшому пыльному столику, кладя тарелку с чем-то опять безвкусным, а из кармана вынимая бело-красную таблетку. По телу проходит дрожь. Побочные эффекты неизвестны, а они будут. Минимум головокружение и рвота, а иногда доходило даже до галлюцинаций. Но у меня нет выбора, я послушно глотаю и запиваю водой, которую мне протягивает девушка, после чего уходит, чтобы через двадцать минут вернуться и забрать пустую тарелку.
Я чую шаги доктора, которые не спутаю ни с какими другими. Размеренные, громкие, вызывающие дрожь. Хочется плакать, бежать, слиться с противной стеной, но выхода нет. Остаётся принять и терпеть день за днём, ночь за ночью. Потому что зачастую снятся кошмары, самые большие страхи и даже боль может ощущаться, как вживую.
Шаги затихли, так и не приблизившись. Он вошёл к кому-то из парней. Я бы хотел им помочь, но у меня нет права, я не могу вмешиваться. Крик. Истощающий, такой громкий, он царапает меня изнутри, и я опять хочу плакать. Это Тэхён, но голос не его. Боль невыносимая, каждый здесь может кричать не своим голосом буквально.
Одинокая слеза стекает по моей бледной щеке. Я смотрю на противную на вид еду, но кусок в горло не лезет, хотя, если не поесть, последствия таблетки будут куда хуже. Потом крик доктора, который эхом разносится по практически пустой больнице, заставляя напрячься каждого. Тэхён, наверное, в чём-то ослушался, наверное, не выдержал боли, что-то сделав не то. Ещё крик парня, а потом тишина. Страшная, предвкушающая. И звук удаляющихся шагов.
В голове до сих пор звучит голос друга, как в заевшем плеере. Я застываю, прислушиваясь, но больше ничего не происходит. Взяв несколько ложек совсем невкусной еды, я выглядываю в мрачный коридор, где одна лампочка предательски мигает. Направляюсь в сторону Тэхёновой палаты, стараясь создавать меньше шума, хотя знаю, что сейчас можно перемещаться по коридору и общаться между собой. Здесь страх — привычная вещь, он с тобой всегда, как верный пёс.
Тёмный комочек около стены сразу же обращает моё внимание, и я подхожу к тёмноволосому, чтобы ужаснуться. Он держится ладонями за голову, закрывая лицо, и бесшумно рыдает. Сквозь пальцы сочится алая жидкость. Этот псих опять поднял руку на Тэхёна.
— Опять укол, я больше так не могу, — слышится сквозь всхлипы, но я сказать ничего не могу. Никак поддержать, потому что это будет продолжаться всё равно, слова «всё будет хорошо, не волнуйся» звучат, как самое настоящее издевательство.
Я обнимаю друга, пачкая и так грязный халат, глажу по немытым недели две неаккуратно подстриженным волосам. Больно вспоминать, как ещё в настоящей больнице Тэ радовался длинным по плечи прядям, которые так долго растил и о которых мечтал. Но недавно он обрезал их случайно найденными ножницами с надеждами, что если волосы будут короче, то его перестанут дёргать, но ничего не изменилось. Хватают, за что попало, даже воротник сзади, заставляя его впиться в горло.
Каждый день одно и тоже. Просыпаясь от одного кошмара, я оказываюсь в другом, не зная, что будет дальше. Все семеро мы держимся, не в состоянии что-то сделать. Каждый день слушаем истории друг друга, но не те, как в детстве мы гуляли по заброшенным домам с друзьями и катались на новых машинах. Это мы не вспоминаем. Боимся, что приятные прошедшие времена сведут нас с ума окончательно в этом месте. Истории о том, какие пытки мы пережили вчера или сегодня. Какие галлюцинации видели, что слышали в пустой комнате и как прятались от боли в теле. Обо всём этом нужно говорить, чтобы не почувствовать одиночество, которое убьёт окончательно.
Я хочу спрятаться от всего этого, от себя. От серых стен уже тошнит, от разноцветных таблеток и шприцов тоже. В наших глазах только смирение, больше ничего. Пустота, как и внутри. Где-то месяц назад или два, не знаю, я видел, как бессознательного Чимина приковывали наручниками к старой батарее, которая совсем не греет уже давно. На холод нас тоже проверяют. Около мокрого парня сидел Юнги, который ещё в нормальной больнице так полюбил его. В их глазах уже нет былой искры. В этом месте и не может быть. Оказывается, Чимин хотел покончить с собой, утопившись в ванной, но медсестра вовремя заглянула к обессиленному пациенту, вытащив оттуда. После этого его избили. Посадили на стул, привязали руки и ноги ремнями, издеваясь, а он кричал, просил остановиться, а мы только слушали, дрожа. Нам показали сразу, что у нас нет выхода, а за жалкие попытки нас ждёт наказание.
Нет выхода из этой психушки и их пыток.
А на дворе высокий забор. Нас выводили погулять когда-то, не больше пяти минут, мы отчаянно искали хоть что-то, но доктор только смеялся из нас. Конечно, нам остаётся только морально умирать с каждым новым днём. Эти решётки такие высокие, есть ли вообще город за ними?
Как птицы могут так высоко летать? Куда они направляются? Но они не заберут нас.
Конечно же, они лгали нам. Использовали каждый метод, чтобы нас мучить. Противные звуки, которые везде, от которых не спрячешься под твердой грязной кроватью, которые въедаются в мозг, заставляя забиться в угол. Кто-то кричит, кто-то бегает, кто-то плачет… У каждого разное, чего эти сволочи и добивались.
А ещё галлюцинации. Когда ты не можешь встать с кровати, потому что всё плывёт или на ухо кто-то что-то шепчет, а в углу стоит твой страх. Кажется, сейчас вот-вот взорвёшься, но этого не происходит.
Всем нам продолжают колоть наркотические вещества достаточно часто, чтобы мы познавали настоящий «удивительный мир». После этих наркотиков нет зависимости, их не хочется употреблять, чтобы расслабиться — их хочется сжечь, чтобы их не существовало, потому что физическая и моральная боль вместе создают взрыв, рвя на тысячи кусочков, а потом, словно дешёвым скотчем, скрепляют обратно. Каждый раз одного кусочка не хватает, но его никто не ищет.
Я опять плачу. Каждый день вижу кровь, каждый день шприцы, каждый день какие-то пытки, после которых еле живой, но отдыха не дают. Я видел умирающего друга, я видел конвульсии, слышал истощающие крики родных людей. К сожалению, это не побочные эффекты каких-то уколов. Парни расскажут обо мне тоже самое. Я видел, как Юнги, весь в крови, обессилено полз по деревянному полу, когда решил покончить с настоящими психами их же ножом, но его заметили… Он был без воды очень долго, находился под различными препаратами прикованный к одному месту столько же.
Я видел, как красиво умел рисовать Чонгук. В светлой палате настоящей больницы он мастерски водил кисточкой по бумаге, а здесь — кровью по стенам. Потом плакал, долго, сильно, осознав, что делает. Но это не его вина.
Сокджина уже второй раз за день куда-то уводят, пока он хромает, тихо умоляя отпустить.
Не отпустят.
Нас держали сутками без сна и избивали, когда мы отключались. Углы комнат уже не казались нам безопасными — там постоянно кто-то стоял и наблюдал за нами. Что-то чёрное — как потом оказалось, кроме нас это никто не видел. Это были наши первые галлюцинации, только маленькое начало, но тогда мы думали, что хуже не будет.
Наивно. Мы просто тогда ещё светло надеялись, что это не навсегда, что отсюда есть выход, что нам будут давать покой. Мы пытались шутить, держать голову вверх и терпеть, ожидая чуда. Осознание вечной боли и безысходности поломало что-то очень важное внутри у каждого.
Они ведь так обещали, что всё это вылечит нас, но оно делает нас ещё более сумасшедшими. Всё, что находится здесь, делает нас сумасшедшими.
Хосок спит вот уже целый день, только иногда плача во сне. Он в плену страшной иллюзии, но сам он не выберется. Его радость долго не продержится, когда он проснётся. Здесь не менее страшно.
Как птицы могут так высоко летать? Куда они направляются? Но они нас не заберут.
Нам запрещали говорить, запрещали двигаться и отворачиваться, когда сквозь большое окно показывали мучения одного из нас. Как кто-то сквозь истощающий крик плевался кровью или же калечил сам себя.
Хочется бежать, кричать. Я падаю на свою кровать, безразлично смотря на грязные узоры на потолке, но внутри эмоциональный коктейль. Я устал. Мы устали, но это никого не волнует. Хочу прежней жизни, хочу не идти в ту больницу или хотя бы не соглашаться со словами этого больного психа. Одна ошибка, а такие последствия.
Нас закрывали в одиночных тёмных комнатах, они похожие на гроб, где нет ничего, кроме страшных мыслей. Я держался, знал, что за мной наблюдают, старался оставаться спокойным и сдерживать себя, но Хосок вышел из такого же помещения исцарапанным, а его ногти были поломанными. Остальных обошла эта пытка, но я никогда не забуду, как Юнги с Джином пришли в свои палаты полностью разбитыми — эти ублюдки проверяли их реакцию на страхи, но они не справились, из-за чего им укололи адреналин и обездвижили, заставляя смотреть на пытки один второго. Нам же запретили вмешиваться хоть как-то.
Под кожей опять начинает чесаться. Мне опять страшно, потому что от этого никак не избавиться — ты не сможешь почесать под кожей, но оно будет, словно есть тебя изнутри, но мольба не поможет. У меня ещё не зажили шрамы на руках и шее, светясь красными полосами. Я раздирал поломанными ногтями кожу, пока по пальцам стекала моя же кровь, только чтобы добраться до источника.
Но всё тщетно.
Я забиваюсь в угол, когда слышу, как звонкие шаги приближаются к моей палате, молю всех богов, только чтобы никто не зашёл, я просто хочу отдохнуть. Это одна из медсестёр. Красивых, ухоженных, как с подиума. Как будто издевается. Она наблюдает за мной с порога, после чего медленно подходит ко мне, зная, что у меня не хватит смелости что-то сделать или даже сказать.
— Твои друзья уже приняли лекарство, — мелодичный голос, тонкий, должен успокаивать, но в руках шприц с чем-то красным. Конечно, это не лекарство. Очередной яд, который держит на грани жизни и смерти, но всё равно жестоко бросает в реальность.
Она берёт мою руку, а я не сопротивляюсь, готовясь к новому кошмару, закрывая глаза. Болит немного, а у меня начинается истерика. Я просто хочу к друзьям, хочу увидеть их, чтобы знать — я не один. Но вокруг тишина, разбавляющая только удаляющимися звуками каблуков.
Я поднимаюсь на ноги, чтобы выйти в коридор, поговорить с кем-то. С Хосоком, тщетно надеясь, что он услышит и проснётся от вечного кошмара раньше времени. Хочу тоже проснуться, но только это не сон. Я заглядываю в палаты одну за другой, негромко зовя друзей по очереди, но все спят. Кто накрывшись одеялом, кто просто скрутившись в комочек, кто вообще на полу. Но так не должно быть.
Нет-нет-нет, так не должно быть, нет.
Я кричу имена парней, но они не реагируют. Совсем. Я начинаю всхлипывать и звать громче, но силы меня покидают.
Нет…
Я держусь, стараюсь не моргать, но вокруг всё темнеет, а ноги, словно в вату превращаются. Всё плывёт, потолок и стены смешиваются в страшном танце. Я падаю на колени, ползу куда-то, но уже не знаю куда именно — просто, чтобы не отключиться.
Но темнота поглощает меня окончательно.
***
Sounds of a garden — stav it sky
Темнота длится недолго. Кажется, несколько секунд, не больше. Я с трудом открываю глаза, видя свет. На мрачной стене моей комнаты играют лучики солнца. Решётки нет, как и части стены, где образовалась дыра. Голова болит, всё тело ослабло, но я всё равно поднимаюсь, видя
улыбающихся парней. Они спокойно смотрят на меня, пока их уголки губ высоко подняты вверх, словно всего ужаса, что здесь происходит, совсем нет и не было.
Я сплю?
Это похоже на долгожданный приятный сон, потому что я чувствую только приятную пустоту, которую медленно наполняет что-то тёплое. Я оглядываюсь в коридор, но там тоже светло, я одними глазами спрашиваю, что происходит, но парни только подбегают ко мне, беря за руку. Юнги подпихает меня из-за спины, пока Чимин тащит за руку, а все остальные бегут рядом.
Я слышу
смех Хосока, а потом и всех остальных. Вокруг разваленные стены, а все двери открыты. Я не верю глазам. Это точно издевательский сон, но просыпаться я не хочу. Мы бежим к выходу, обгоняя один второго.
Улица. Свежий воздух, солнце и тепло. Я оглядываюсь вокруг, но за нами никто не бежит. А высоких решёток почти и нет, словно за то время, пока я был в отключке, их поломали и часть убрали. А за ними дорога. Широкая, такая просторная, мы, не раздумывая, бежим туда, навстречу легкому ветру. Нам хорошо. Ничего не болит, а сил столько, словно всё это время они где-то накапливались, а сейчас проявилась. Запах свободы наполняет лёгкие, мы не оглядываемся. Со счастливым смехом бежим по асфальту, пока над нами пролетают птицы.
Как они могут так высоко летать? Куда они направляются? Но нас забирать уже не надо.
Наконец-то мы были свободны.
Каждый из нас.
Конец Sounds of a garden — stav it sky
***
Звонящий телефон в шуме толпы привлекает внимание только одного человека.
— Здравствуйте… Да, это он… Что, как это случилось? Все семеро сразу?! — крик. — Мы были близки к прорыву! Как ты мог позволить этому случиться? Избавьтесь от их тел немедленно! Похороните их на заднем дворе и дайте мне семь новых пациентов!
— Хорошо, сэр.
