Диктатор

      Нежные солнечные лучи пробивались сквозь шелковые завесы балдахина. Диктатор дремал, пребывая в легкой неге, мечтая о чем-то приятном и до жути приземленном. В такие дни совершенно не хотелось никуда идти, даже завтракать. Одна мысль об этом заставляла диктатора морщиться сквозь сон.       Нет, никуда он не пойдет. И пусть повара, лакеи и министры ждут его сколько хотят в этой вечно холодной громадной столовой, где куда ни глянь, глаза режет начищенное до блеска золото. Нет, нет. Плюнет он на все это слюной и тихо, чтобы не видеть эти услужливые рожи, проберется в свой кабинет. Там, для приличия, просмотрит пару-тройку новых законов, поставит, смеха ради, на них печать и махнет на охоту. Ястреба уж пятый месяц без охоты сидят – захиреют!       А все-таки, как без завтрака?       И снилось ему, что шеф-повар или какой-то смышленый лакей занесет ему на пробу какое-то блюдо, чтобы не на голодный желудок ему ехать. Так это ему явственно снилось, что запах еды, снившейся ему, не исчез и тогда, как он открыл глаза. Да еще, кроме прочего, к нему примешался запах свежесваренного кофе. Дела.       Диктатор встал и с удивлением обнаружил полный столик еды у его кровати. Фарфоровая с позолотой чашечка источала ароматный пар прямо у него под рукой. Диктатор впился губами в чашечку и, от неожиданности, обжегся. Кофе налили только что. Да и кто! Премьер-министр, вот он стоит с серебряным кофейником в руках.       Диктатор сердито закусил ус, делая вид, что не замечает его. Тощий как палка министр и сам желал бы не быть здесь, но дело, которое его привело, не терпело отлагательств.       – Доброе утро, – пискнул министр треснувшим голосом и, испугавшись его, тут же затих.       Диктатор вновь сделал вид, что всецело занят завтраком, давая министру второй шанс. Тот, едва слышно прочистив горло снова заговорил, но уже ровным голосом:       – Доброе утро, ваше сиятельство.       – Доброе, безусловно доброе, – уже по-философски сказал диктатор, устремляя взор куда-то вдаль. Там, – он мысленно был уже на охоте, – там будет светло и тихо. Только бекасы хлопают крыльями в небе. И фазаны. И зайцы снуют бурых зарослях… Но на зайца уже нужно брать собак.       – Ваше сиятельство, – вновь прервал грезы голос премьер-министра. Диктатор потемнел лицом сильнее, чем раньше, но ничего не сказал.       – Ваше сиятельство, – продолжал министр, судорожно поправляя галстук, – спешу доложить, что вчера в стране проходили выборы. Закончились, то есть.       – М-м, – без интереса проговорил диктатор, – кого выбирали?       – Вас, – шепнул министр и снова испугался. Шепчущее эхо, будто поднялось куда-то вверх, к необъятным, украшенным лепниной потолкам и вновь спустилось, затихшее и интимное.       – Меня? – ясные голубые глаза диктатора были широко раскрыты и целиком направлены на премьер-министра. Изумительные тарталетки с красной икрой не смогли удержать его внимания. Даже ароматный кофе перестал его занимать.       – И как? – спустя долгую минуту спросил диктатор.       – Выбрали! – выдохнул министр. – Вас выбрали, конечно. Выбрали с большим отрывом, так сказать, вы уж не волнуйтесь!       Вновь легкий завтрак завладел вниманием диктатора и роскошная тарталетка отправилась прямиком к нему в рот.       – Удивительно! Что меня выбирать? Вот он я, к вашим услугам, – посмеивался он, пока министр подливал ему кофе, – Пока живу, буду служить. Выполнять долг, да. Что за странный народец…       Диктатор замолчал, мысленно зарываясь в леса. Хорошее предурожайное время. Необъятные леса насквозь пропитаны ароматом цветущих трав, в которых кишмя кишит живность. Звери там как в раю – резервация-то охраняется. Живут и плодятся как черти, будто готовясь к сезону охоты. У диктатора ежегодно случается такой сезон, когда в конце лета на него нападает небольшая ипохондрия, которую он лечит, обычно, в загородном доме, прямо-таки на опушке огромного, дородного леса. А как хорошо там…       Но тут министр в третий раз неловко кашлянул, напоминая о себе. Теперь диктатор уже рассердился.       – Ну что там еще у тебя? – вскричал он.       Министр побледнел, затем покраснел и растерянно залепетал:       – Там люди…       – Ну и что, что люди? – гневался диктатор. – Ну быстрее, быстрее!       – Люди… Вышли на улицы.       – Чего?       – Протестуют, – министр по-особому жалко развел руками, мол, что поделать?       – Протестуют? Гм. Скажи им, что зарплаты после сбора урожая поднимем. А пока пусть гуляют.       – Но они не по этому во… – мямлил министр.       – Ах не по этому, – потерял терпение диктатор, – значит водометами их разгонишь и всего делов! Понял? Выполнять! Стой, – добавил он тише, – приготовь машину. Я в восточную резиденцию еду. Свободен.       Когда дверь захлопнулась, диктатор закончил завтрак, не потеряв аппетита. Кофе грел тело, а душу согревало предвкушение чудесного дня.

***

      Охота оказалась действительно бесподобной. Успех настиг диктатора в первые же часы охоты и он, плюнув на всех и вся, остался в резиденции еще на три дня. Обратно, правда, уехать не удалось. Министр сообщил, что дороги перекрыты и тут же, чтобы не доставлять неудобства, лично прилетел на вертолете – забрать правителя. Диктатор обрадовался, потому как все три дня упорно не хотел трястись в душном автомобиле. А тут удача сама распорядилась прокатить его с ветерком.       Пролетая над страной, он с интересном глядел в окно и постоянно приговаривал:       – Гляди-ка! Ишь… Какова страна! Моя страна.       Одно его немного смутило: чем ближе вертолет подлетал к дворцу, тем больше людей становилось на улицах. Они текли по ним неровным слоем, словно кровь по жилам столицы, сливаясь в огромные человеческие реки, а в центре… Яблоку было негде упасть.       Завидев вертолет, людское море взволновалось и зашумело, как шторм моря настоящего. Затем шум понемногу организовался, стал стройнее и четче и диктатору даже послышалось одно слово: «уходи».       – А кому они кричат это «уходи»? – с интересом спросил диктатор.       Министр стремительно побледнел и почему-то упал в обморок.       Так и не узнав кому было адресовано это слово, диктатор пожал плечами, а затем позвонил куда надо, чтобы разогнали этих балагуров.       – Общественный порядок это такая штука… – назидательно говорил он.       Трубка все время смущенно молчала, а затем, когда диктатор хотел завершить звонок, лихорадочно выпалила:       – Ваше сиятельство, разогнать митинг не представляется возможным!       – Очень даже представляется, – диктатор не подал виду, что не понял новое слово. – Водометики, газы там слезоточивые… Вы что, голубчик, первый день на посту?       – Никак нет! – рявкала обреченным голосом трубка. – Но использование водометов может повлечь за собой давку и новые беспорядки.       – Да черт с ними! Господин Карайченко, мне ли вам объяснять, что делать? Применить все возможные средства, а тех, кто будет упрямо продолжать беспорядок, в СИЗО или тюрьму там. Приказ ясен?       Трубка замолчала, будто человек по ту сторону не решался что-то сказать. Затем крякнула и просипела:       – Ваше сиятельство, тюрьмы переполнены.       – Кретин! – диктатор завершил звонок, так и не дав указаний по устранению беспорядков. Как-то рассосется.       Это известие не занимало его слишком долго, как и любое государственное известие.       Пролетая на такой высоте, диктатор почему-то так повеселел. Ему захотелось, как то делают мальчишки, плюнуть с большой высоты прямо кому-то наголову, но он сдержался. Посмеиваясь этой мысли, диктатор разнежился, затем вспомнил о бекасах, которых он везет с охоты, о том, как чудесны они будут, приготовленные в винном маринаде и неожиданно задремал.

***

      – То есть как это не верят?       Диктатор был в бешенстве. Тень с его лица пробегала и распространялась по лицам всех присутствовавших в зале совета, заставляя их боязливо опускать глаза. Министры стояли перед ним, словно провинившиеся школяры.       – Это все телевидение ваше! Да, господин Побрехенько?       Министр пропаганды отчаянно замотал головой. Его обвисшие студнем шеки дрожали в такт движениям головы.       – Что вы, ваше сиятельство! У нас все только за вас и про вас! Все каналы, все газеты…       – А интернет? – рявкнул диктатор, произнеся его через «е».       Минпропаганды развел руками так жалко и беспомощно, что во всем его виде читалось: «Это же интернет…»       – Нечестные выборы! – бушевал диктатор. – Да с чего они взяли, что выборы нечестные?       – Фактически, мы не очень придирчиво считали голоса, – начал было премьер-министр, но диктатор послал ему такой гневный взгляд, что тот осекся на полуслове и заблажил совершенно о другом. – Враги, ваше сиятельство… Происки зарубежного госдепа.       – Запад значит! – вскричал диктатор, вспоминая что-то. – Я так и думал. Мне давно строят глазки из-за океана, это вполне может быть. – он надолго замолчал (министры все это время стояли тут же), а затем проговорил:       – Значит так, – голос диктатора стал тверже. – Мобилизовать нацгвардию и прогнать этих демонстрантов. Затем пустить по масс-медиа разоблачения и ввести награду за выдачу шпионов полиции. Доносы приветствуются.       – Может подтянуть к столице войска? – спросил, потея, министр обороны.       – Зачем? – снисходительно улыбнулся диктатор. – Это всего лишь кучка западных крыс. Их припугнешь – они сами разбегутся. А на валюту долго не проживешь. Ограничьте прием валюты в обменниках, кстати… Да. Без еды посидят и опомнятся. Никакой идеологии! Не то, что мы. Они готовы родину за валюту продать, а наши люди годами без зарплат работают, – диктатор звучно рассмеялся своей же шутке. Ему вторили сдержанно-уважительные смешки министров.

***

      Протесты охватили всю страну. Не только в столице, но и в двух городах-миллионниках, семи административных центрах и бесчисленных государственных производствах люди страйковали, бойкотировали и просто отказывались молчать. На ту же стезю подались и журналисты, но с ними дело было легче. От крикливого репортера избавлялись обычной машиной без номеров и толпой спецназа. Нередко журналисты не успевали понять, что произошло, как им прямо-таки в машине пришивали дело и срок. Свободных журналистов не осталось. Они либо сидели в острогах государственных каналов, боясь сказать лишнего, либо пребывали в местах, не столь отдаленных с совершенно неожиданными статьями на пять, семь и десять лет.       Минпропаганды устраивал встречи диктатора с народом. Для этого он со всей страны свозил бюджетников, которые банально не могли или, прости господи, не хотели бороться с режимом. Целые колонны автобусов полные идеологически правильно надрессированных граждан стекались к столице. Большинство из них были бабушками, готовыми на все ради пакета гречки. Однако часть этих самых бабушек устроила саботаж, коварно поправ заученные лозунги и совершила чудовищный мирный пикет прямо перед объективами камер.       – Бабушки против ОМОНа! – кричали они и ошалелые ОМОНовцы нерешительно бродили вокруг них, не смея прикоснуться к этим развалинам.       О, как же ненавидел диктатор этих бабушек. Прямо налетел и разорвал бы! В потертых плащиках и пиджачках, а карманы, небось, рвутся от валюты.       Диктатор почувствовал, как его глаза наливаются кровью. В бессилии он распотрошил собственную кровать, подняв в воздух столб первосортного пуха. Позор! Враги уже скалятся от удовольствия по ту сторону границы, а он ничего не может сделать.       В конце концов ОМОН смяли эту великовозрастную толпу и куда-то дели. Однако, словно эхо, за бабушками поднялась еще большая волна протестов. Экономика начинала крошиться в пыль.       – Ничего, – шептал диктатор, закрывая воспаленные глаза, – кушать захотят и станут как шелковые.

***

      Похожий на бабушкин саботаж совершили рабочие одного завода. Диктатору, несмотря на гордость, приходилось лично посещать своих союзников.       Так, в простеньком пиджачке и кожзамовых туфлях он заявился на какой-то завод. Директор с красной лысиной и мокрыми ладонями встретил его со всем радушием и, пока персоналу читали агитки, провел экскурсию по едва не разваливающемуся заводу. Его свиные глазки нервно бегали туда-сюда, будто он боялся, что где-то в самый неподходящий момент, к примеру, отколется кусок стены. Всякое бывает…       Всех сняли со смены и согнали в один цех. Тут же, на входе пищал металлоискателем ОМОН. А диктатор на постаменте, гордый и романтичный, словно король Артур оглядывал своих верных подданных. Вдохновившись патриотичной музыкой, он перебил игравший гимн на полуслове и что-то заговорил в микрофон. Бойко и проникновенно, что-то про нацию, духовность, врагов… Диктатор был в ударе. Сердце забилось чаще, щеки раскраснелись и глаза заблестели. Он летел над этими людьми. Он был их богом. Он осмеивал врагов и эти люди смеялись вместе с ним. Он говорил о нации и они переговаривались между собой. Он говорил о духовности и они смеялись ему в ответ.       Диктатора как обухом по голове огрели. Спина похолодела от чудовищной правды, липкой жижей, вползавшей в его мысли – они все предатели. Они смеются не вместе с ним, а надним. Он шатнулся куда-то назад и приземлился на заботливо подставленный стул. Рабочие его освистывали.       Побледнев как висельник, он прошептал одними губами:       – Всех… уволить.       Тем же вечером всех рабочих, даже тех, кто не был на смене в тот день, забрали черные машины без номеров и увезли в неизвестном направлении.

***

      Да, говорить диктатору приходилось много, так что он, устав орать с воинственной рожей на баррикадах из шин, поставил людей, запала которых хватило бы даже собак научить отдавать честь флагу. Они орали и размахивали руками. Одному черту известно сколько раз они повторяли один и тот же лозунг, но два слова они вставляли без числа, будто бы для связки предложений: «позор» и «измена».       Диктатор устроил все так, что ему нужно было только присутствовать на этих представлениях и значительно кивать головой. Но вскоре он перестал делать и это. Послушные пенсионеры и пламенные речи утомили его.       Результата не было.       После долгих размышлений он приказал мобилизовать все войска и, упав без сил на кровать, погрузился в душный лихорадочный сон.

***

      Диктатор в бешенстве. В дворце нет ни грамма осетрины.       Этим прескверным утром, когда с запада дул холодный ветер и моросил дождь, диктатор ужасно захотел откушать осетрины. Помимо прочего, разумеется.       Придворные повара – ребята понятливые, в полчаса стол диктатора ломился от всякого рода блюд: горячего, холодного, закусок, выпечки, вин, икры, да чего только не было! Лакеи выносили их под металлическими колпаками, чтобы ни грамма ароматного пара не утекло и яства не остыли. И все же, в столовой стоял чудесный аромат. Но осетрина почему-то не спешила выплывать из кухни. Диктатор лично заглянул под каждый колпак. Все было не то.       Настроение начинало портиться, но диктатор проявлял такт и терпение. Молча вошел на кухню и вцепился сверкающими глазами в шефа. Тот заблеял, что знать не знает, как так могло выйти, что осетрины нет на столе и уверял, что ее, должно быть уже вынесли.       И действительно, блюдо стояло у самого края. Диктатор с тенью довольной улыбки положил кусочек рыбы в рот и тут же, почернев лицом, выплюнул. Вместо рыбы ему подали какое-то протухшее желе.       Ситуацию прояснил премьер-министр. Ерзая галстуком как удавкой, он сообщил, что соседи ввели санкции на ввоз определенных товаров. Повара в свою очередь раскаялись, что эту рыбу нашли в каком-то богом забытом общепите.       Диктатор долго орал:       – Война! Они войны хотят, ей-богу! Так они ее получат… Свяжитесь с министром обороны и снарядите мне машину. Я в третий штаб.       – Ваше сиятельство, – зашатался премьер-министр, – улицы перекрыты…       Диктатор побагровел от злости. Впервые в жизни его потянуло к рукоприкладству.       – Так вертолет подавай!       В военном штабе все ждали приезда диктатора. Неоднократно он ловил на себе сочувствующие взгляды салютующих ему солдат.       В трех словах диктатор объяснил министру обороны свой план.       – Они санкции, скоты, вводят, так мы покажем с кем они дело имеют! Забыли про наши боеголовки? Значит шандарахнем по их бюджетам, нашим атомом шандарахнем!       Министры с трудом отговорили его от этой затеи.       – Ну хотя-бы учения проведем? – не унимался диктатор.       – Проведем, – уклончиво сказал министр обороны.       – Я начинаю видеть связь, – продолжал диктатор задумчиво, – эти митинги, потом санкции… Что-то тут нечисто. Что-то замышляют за океаном. Верно?       Министр обороны, а с ним и премьер-министр многозначительно кивнули.       Итак, было решено провести учения, дабы все, кто так неусыпно наблюдает за Страной, узрели ее настоящую мощь. Узрели и сполна расплатились с диктатором за осетрину!       Поступил запрос на доставку к полигону десяти ядерных боеголовок. Как дитя диктатор тешился будущим бабахом. В детстве он жутко любил петарды…       Шли дни, недели, со стола диктатора пропало еще несколько зарубежных блюд, а запрос не был выполнен. Ни ответа, ни отчета. Как будто ошиблись номером и заказали бомбы не у министерства, а у ателье.       – Да сколько это может продолжаться! – выругался диктатор и приказал снова связаться с хранилищами.       На этот раз никто даже не ответил. И снова, оседлав вертолет, диктатор с несколькими министрами отправились к тем самым хранилищам. Перед ними отправилась бригада спецназа. «Чисто» – прошипела рация и заглохла.       На площадке их никто не встретил. Не встретили и на дороге.       Амбары скрипели несмазанными воротами. Все как один раскрыты настежь и только ветер гуляет в проемах.       Спецназ стыдливо открыл перед диктатором первый амбар. Все действительно было чисто.       – Крысы! – прошептал один из министров.       – Даже ящиков не оставили, – шепнул другой.       Диктатор остервенело смотрел на голые стены хранилища, стоявшие так, по-видимому, не первый год.       – Диверсия… – выдохнул он и грохнулся в обморок.

***

      Войска вошли в столицу. Просто вошли, без предупреждения, как к себе домой и начали стрелять в спины протестующим. ОМОН делал это и раньше, но теперь диктатор лично благословил это дело.       – Враги стояли у границ все это время! Враги пускали слюнки на наши прекрасные земли! Враги пытались уничтожить нашу экономику и сломить наш дух! Мы молчали. Но теперь они хотят забрать самое дорогое, что у нас есть! Они уже сейчас ходят по нашим улицам… – диктатор кричал это на баррикадах, стоя в лоснящейся военной форме, орал это телекамерам, внушал всем и каждому в публичных и личных разговорах, используя единственное оставшееся у него оружие – слово.       Куда пропали румяные щеки, спокойствие духа и добрая улыбка? Он истощился и похудел – враги. На левом глазу кровоизлияние, голос осип.       Диктатор лихорадочно запрещает все, что может. Запрещает митинги, запрещает даже собираться вместе. Больше троих – уже незаконное собрание. Многодетные семьи пришлось расселить. А что делать? Враги.       Ввели комендантский час. Патруль. Пропуски. Но какие-то маргиналы каждую ночь, рискуя быть задержанными или убитыми, прокрадывались на улицу и огромными литерами везде, где только можно писали: «Уходи.»       – Как уходи? Куда уходи? – вопрошал диктатор у телекамеры. – а страну куда деть? Страну в карман не положишь, – он запнулся, – то есть, так вот не оставишь! Ведь она такая чистая, такая прекрасная, любимая… – диктатор даже смутился и с жаром выпалил, – а любимую не отдают!       Диктатор понял, чего хотят враги. Эти прекрасные просторы, эти ресурсы, эта душа – враги хотят все это загробастать и уже сколько лет. А шиш им! Он один не дает им это сделать. Он – защитник, он – мессия!       С тех пор он неоднократно говорил:       – Другие выборы будут только после моей смерти!       Диктатор знал, что враги подтасуют любые выборы.       Дальше у него что-то спрашивали… Или ему чудилось? И он снова нес какую-то околесицу про долг, про врагов и про любимую.

***

      Все смешалось во дворце у диктатора. Давно прошли те светлые деньки, когда воля единственного человека управляла страной. Сейчас же каждый тянул одеяло на себя…       Беспорядок, подобно заразной болезни перекинулся с улицы на чьи-то грязные брюки, с брюк на немытый пол, а от пола заразилось все остальное. Диктатор сидел в кабинете посреди бумажного бедлама и смотрел на свои пожелтевшие нестиранные манжеты. В этот момент, деликатно скрипнув дверью, вошел премьер-министр в смятой рубашке и доложил что-то.       – Что? – переспросил диктатор. Словно в тумане он видел как премьер поднял на него свои уставшие глаза.       – Министр внутренних дел повесился. Вчера.       Диктатор покачивался, вперившись взглядом в премьер-министра, будто снова не расслышал его слов.       – Предатель! – взревел он наконец и почему-то схватился за прислоненный к стене автомат. И хоть тот был без магазина, премьер-министр словно ветром сдутый выскочил из кабинета, не успев доложить еще и о том, что министр зарубежных дел сбежал из страны, министр обороны, считавшийся пропавшим без вести, был взят на границе с ворованными деньгами, еще пять министров перешли в оппозицию и многие военные, помимо всех прочих, последовали их примеру, сбегая в количестве нескольких тысяч штук в день.       Но диктатору не нужно было ничего больше. Он без того знал, что вокруг враги. Схватив автомат, он помчался по дворцу, распугивая им оставшихся слуг.       – Предатели… Всюду предатели, – бормотал он самому себе, – проплаченные госдепом, крысы! Забирать, забирать своих и бежать из этого кодла. Сын!       Диктатора осенило. Впервые за долгое время, он вспомнил, что у него есть сын. Какая жалость, вылетело из головы! Сын-то уж точно его не предаст. У него был сын. Что за чудная новость. Вот для чего рожают детей!       С трудом отыскав детскую, диктатор прогнал своим страшным видом гувернера и, прижав к себе испуганного подростка, зашептал:       – Собирайся сынок. Пора! Мы еще повоюем… А ты никому не доверяй, никому!

***

      Пригородная резиденция стала последним оплотом диктатуры в Стране. К ней одной диктатор сам знал дорогу и попал в нее, не привлекая никого.       Испуганный подросток сидел, забившись в угол дивана, не отрывая глаз от отца. Диктатор ходил по роскошной гостиной в одних портках и домашней рубахе. В его глазах горел лихорадочный огонек, а в руках вертелся настоящий огнестрел.       – Возьми его, сынок, – пихнул диктатор сыну автомат, – возьми-возьми. Вот так вот… Враги повсюду. Свергнуть меня хотят. Сами выбирали, а теперь свергнуть. Но мы еще поборемся.       На улице раздались выстрелы. Мальчик вздрогнул, а диктатор, не обратив на это внимания, в каком-то полубреду продолжал:       – Ведь это все тебе, сынок! Умрет твой папка и тебе все это достанется. Поля, гейзеры, столбы… А они украсть у нас это хотят. Так вот я им умру! – диктатор сжал руку в кукиш, аж костяшки побледнели и слабо засмеялся.       На двенадцать ноль-ноль пополудни были назначены сборы. Собрание государственных мужей больше походило на семейный совет. Румяный испуганный юноша, одетый, по настоянию отца, в военную форму, диктатор в резиновых тапочках и премьер-министр в каком-то потертом спортивном костюме. Последний, будучи и ранее худым, сейчас походил на иссохшую мумию. Каждая косточка проступала на его тщедушном теле. Тонкая пожелтевшая кожа обтягивала его лицо, как чучело из анатомического театра.       – Итак, господа, по моим последним данным, – начал диктатор, как в старые добрые времена,– экономика нашей страны пребывает в плачевном состоянии. Многочисленные атаки и провокации, исходившие от ближнего и дальнего зарубежья, привели ее к этому. Какую контратаку вы предложите? Сын, я хотел бы, чтобы ты, как непосредственный наследник, принял непоср… Я хотел сказать, участие в нашем обсуждении. – диктатор повернулся к министру своим кровавым глазом. – Ты же знаешь, что это мой наследник? Поклянись! Присягни ему на верность как мне!       Министр слабым голосом прочитал по памяти текст присяги. Диктатор нервно барабанил пальцами по столу, как в трансе. Восседая здесь, на диване, он был серьезным и собранным, будто забыл, что он не в гостиной… Затем встрепенулся и что-то решал, и говорил, обращаясь то к сыну, хлопая его по бронежилету, то к министру, отвечавшему спокойно на все его каверзные вопросы, то еще черт знает к кому…       Но шум извне прервал бурное обсуждение.       – Какая дрянь шумит, когда мы решаем судьбу страны? – крикнул диктатор и вышел, прихватив револьвер, на балкон.       За лужайкой для мини-гольфа и бассейном, трещала решетка – по ней были пущены остатки электрического тока. По ту сторону ограды плотной цепью стояли остатки верных режиму воинов. Они были в шлемах, но их испуг чувствовался даже в особняке.       Это шумела толпа. Поступь сотен, тысяч людей отдавала дрожью в стеклах. Но ни один из них не проронил ни слова. Они были печально-молчаливы. Море людей. Их было не счесть. Они были повсюду. Они окружили диктатора.       Военные вскинули автоматы, но это было бессмысленно. Люди были безоружны. На их добрых лицах читалась невероятная тоска и следы пережитых бед, собравшиеся в уголках глаз. Эти люди шли беззлобно, расцепив кулаки и подняв руки.       Вот мы. Беззащитны. Безоружны. Вот мы. Не стреляйте братья, братоубийство – большой грех. Вот мы. У вас не хватит патронов убить всех, но, дай бог, чтобы вам хватило совести. Вот мы.       – Враги! – заорал диктатор. – Глупцы! Глупая провокация! Хорошая шутка!       Смешно, – говорили их печальные глаза.       – Огонь! – скомандовал диктатор и сам выпалил в воздух.       Огонь зажегся. Тысячи огней. Тысячи сердец.       Строй военных болезненно разомкнулся. Слезы текут по их лицам. Кто-то уронил оружие. Кто-то сам упал на колени. Они в шлемах, но даже в особняке чувствуется их скорбь. Печальные люди подошли к ним. Только пожурили. Беззлобно – они же братья. Помогли подняться. Снять клеймленную форму. Бросить оружие. И вот, уже одни люди стоят вокруг особняка диктатора. Они развернулись спиной к трещащей от напруги ограде и просто ушли. Нечеловеческие крики диктатора долго летели им вслед.       – Диверсия! Саботаж! – диктатор долго кричал им вслед, разражаясь проклятьями, палил им в спины, а затем неожиданно взвертелся на месте и выстрелил себе в висок.