Стальной венец

В Золотом дворце вовсю кипело торжество. Дамы в роскошных туалетах медленно курсировали по мраморным залам с высокими расписными потолками, чем-то неуловимо напоминая фрегаты на военных смотрах. Пламя тысячи свечей отражалось в зеркалах, заставляя загадочно мерцать алмазные орденские звезды и золотые эполеты. Отовсюду слышался смех, приглушенный разговоры и звон хрусталя. Стояло большое празднование – коронация. Три дня назад пожилой император Морольф умер, завещав Престол внуку. Его выбор несколько обескураживал, так как многие заядлые царедворцы делали ставки на его внучатого племянника, крепкого солдафона герцога Вевельсбургского. Менее дальновидные придворные даже поспешили начать налаживать с ним контакт, и были жестоко разочарованы, когда был оглашен Манифест, о передаче короны тихоне герцогу Пфальцскому. О нем мало что было известно: старый император трепетно относился ко внуку, оградив его от придворных интриг в далеком поместье. Ходили слухи, что Его светлость довольно слаб и болезнен, другие клялись – что наследник умственно отсталый, третьи их поддерживали, добавляя, что он еще и уродлив внешне. Каково же было удивление, когда сегодня утром в Соборе святого Константина они увидели мальчика, еще и двадцати нет, с гордо поднятой головой и высокомерно-презрительным взглядом. Что-то было в нем, что невозможно передать словами. Некая аура царственности, так что даже старый архиепископ нервничал, если не сказать робел. Когда юный император совершал ритуальный проход сквозь толпу, все замолкали, а особо впечатлительная дама даже потеряла сознание под брошенным пристальным взглядом зеленых глаз. Стоило монарху сесть в карету и медленно направиться ко дворцу, где уже заканчивались последние приготовления, толпа взорвалась криками почти фанатичного ликования. Генерал фон Фахбах, присутствующий на церемонии, уронил скупую старческую слезу. Ему почему-то показалось, что началась новая эпоха для всей Империи. Прекрасная эпоха. Никто из присутствующих здесь нескольких десятков тысяч людей не обратил внимания на губы, сжатые отнюдь не в презрительном жесте (в тяжелой золотой короне трудно держать голову поднятой) и то, как император малость покачнулся у самой кареты. Немудрено, в августовскую-то жару, в подбитой мехом темной бархатной мантии, поверх черного строгого костюма. Высокий воротник должно быть нещадно сдавливал шею, как и удавка галстука. И сейчас, вечером, когда в резиденции шло торжество, и император Бонифаций I должен был присутствовать в Малой короне, он вместо этого сидел в своих покоях. Вряд ли кто-нибудь узнает его сейчас: плечи опущены, голова понурена, руки дрожат. Взгляд направлен в пустоту. Как же он устал… Никому из этих коршунов внизу не дано знать, как тяжела корона, каково давать клятвы пред богами не зная, возможно ли их сдержать, выдерживать тысячи взглядов, будто животное в цирке… Как это больно!.. Сейчас в зале ждали его появления, но ему было страшно. Он чувствовал себя неимоверно маленьким, будто любой из этих напыщенных вельмож может легко его раздавить. И все стараниями деда. Он, несчастный, думал, что его любят, но все это оказалось огромной шуткой Морольфа I. Его никто и никогда не готовил к трону. С малых лет он остался сиротой: мать умерла при родах, отец был застрелен во время дипломатической миссии. Дед увез его из столицы, в отдаленную резиденцию герцогов Пфальцских, и растил там, оградив от мира. Это было старое поместье в глуши. Из слуг там было всего пять горничных, повар с помощником и пожилой лакей Сим, служивший еще его матери. Воспитанием занимался он, и изредка сам император, в преподаватели нанимались молодые, подающие надежду ученые. Это накладывало определенный отпечаток: герцог рос несколько замкнутым и не по годам развитым ребенком. Он куда более комфортно чувствовал себя в компании взрослых, чем сверстников, и любой компании взрослых предпочитал старую библиотеку. Сколь бы не ограждал его дед, как член августейшей фамилии герцог обязан был присутствовать на важных мероприятиях и некоторых балах, которые в тайне ненавидел. Он наизусть знал Святую Книгу и легко цитировал целые главы из поэмы «Бергольф» на мертвом языке оригинала. Увлекался романтической поэзией и зачитывался мрачными романами эпохи Карла Психопатического. Сутки напролет проводил в дальних уголках библиотеки и радовался, если удавалось найти какой-нибудь малоизвестный или вообще неизвестный исторический документ. Любил посидеть один в дальней части сада, где никого не бывало, кроме него, в беседке, овитой розами. У юного герцога был собственный небольшой мирок, куда практически не доносились звуки бушующей за оградой жизни. Его не учили нравиться окружающим, вести переговоры, балансировать на грани между величием и падением, вести неспешные светские беседы… Да чего уж говорить, вопрос о престолонаследии даже не поднимался в его присутствии, и он, как и многие, был убежден, что его троюродный брат герцог Адриан займет трон. Он как нельзя лучше подходил для этого: высокий, мускулистый, душа компании, прямой, как мачта, лихой вояка, на короткой ноге со всеми, зачастую против их воли. Несколько грубый, правда, да и общий уровень культуры приближал его к варвару, но такой как раз и нужен Совету, да и народ наверняка был бы вдохновлен таким «рубахой-парнем». Но покойный император решил по-другому. Теперь же восемнадцатилетний Бонифаций фон Офтердинген-Зигмаринген сидел в императорских покоях и трясся в истерике. Он не может… он не вынесет… он недостоин… Дальнейшее погружение в бездну самобичевания было грубо прервано стуком в дверь. Новокоронованный сразу напрягся, возвращая на лицо маску холодного безразличия и сцепив руки в замок, надеясь скрыть их дрожь. -Да. Дверь открылась, и с поклоном в спальню вошел... Не может этого быть!.. Это… не он… Невозможно… -Ваше величество, на прием просится старый друг. Прикажите пустить? Император улыбнулся, несколько неуверенно, но искренне, как никому не улыбался. Почти никому… ******************** Это была старая часть дворца, постройки эпохи Людвига IV Безумного. Здесь мрачность сочеталась с изяществом сводчатых потолков и резных колонн, а свет, проходящий через витражи, создавал атмосферу загадочности. У громадного камина в резном кресле черного дерева сидел император, пристально смотря в пламя. Чуть поодаль стоял в почтительном полупоклоне старый теперь уже фельдмаршал фон Фахбах, с беспокойством следя за своим повелителем и не узнавая его. Всего каких-то пять месяцев назад это был властный, высокомерный, высокородный, высокопарный политик, с повадками удава, но сейчас… Он постарел лет на двадцать, и теперь двадцатидевятилетний мужчина выглядел на пятьдесят, если не больше. Тяжелое лицо с грубыми чертами, так не подходящее этому философу, посерело и осунулось. Когда-то яркие рыже-золотые волосы цвета заката потускнели и фельдмаршал с ужасом заметил седые пряди. Но наибольшее впечатление произвела кисть монарха, с музыкальными длинными пальцами, безжизненно свисающая с подлокотника, как у куклы с обрезанными нитками. В кресле сидел живой труп, лишенный своей Империи, в охваченной мятежом столице, обладающий призрачной властью, преданный всеми. - Ваше величество? Император рассеяно обернулся, будто только что заметил фельдмаршала. - Ваше величество, мятежные войска на подходах к Кенигсбергу. В самом городе беспорядки. Шестая армия генерала Боффа отказалась выполнять ваши приказы… - Как и третья фон Гердта до того. И конный батальон Краузе ранее. И Карлсрузская крепость месяц назад. О, не стоит забывать о партии герцога Адриана, объединившей половину знати полгода назад. Я что-то упустил? - Ваше величество, я понимаю, что сейчас настали темные времена для всех, но, быть может, все еще образумится? Войска подходят к столице, но еще можно попытаться их разбить! - Фельдмаршал, вы же в курсе, что я не сторонник тактики шапкозакидательства? - Я не об этом говорю. Соберите верные войска, бросьте клич народу! Оставьте столицу и переберитесь в Ставку главнокомандующего в Санкт-Эйбоне. Там ужи дожидается корпус генерала дю Валлона. Стяните в кулак все силы и нанесите по армии вашего брата сокрушительный удар. Кенигсберг еще не вся Империя! - Как и я, дорогой. Видите ли, толпе всегда нужны символы, которые гораздо честней людей. Кенигсберг. Сердце империи. Символ господства. Все всегда стремятся именно к нему. А я всего-навсего император, один из. Сотни были до меня и тысячи будут после. Если я сейчас покину столицу, это будет немедленно расценено, как бегство, коим, в сущности, и является. Бежавший государь – превосходный символ для режима Адриана. Нет. Я останусь. Здесь я положил начало всему, здесь же и закончу. - Но, Ваше величество!.. - Фельдмаршал. Я назначил вас руководить обороной столицы. Если бы я сам хотел этим заниматься, то назначил бы вас командующим армией . Делайте, что вашей душе будет угодно. Ведите конницу в атаку, укрепляйте батареи, сдавайтесь в плен, сожгите город, только оставьте меня в покое! Император махнул рукой, отпуская фельдмаршала. Последние месяцы он был раздражителен, в перерывах между затяжными приступами апатии. Полгода назад герцог Вевельсбургский собрал вокруг себя недовольных переменами дворян, и начал Гражданскую войну. Все конечно были прекрасно осведомлены, что за ним стояли бывшие члены Совета. Мятеж под лозунгами «Долой тиранию» подобно опухоли быстро охватил огромные территории. Многие стали переходить на сторону восставших, в том числе и народ. Но все-таки основную опасность составляли территории, открыто не поддерживающие ни одну из сторон, постепенно отделяясь от государства. Их, к слову, было больше всего. Они перестали подчиняться указам из столицы, присылать отчеты и пополнять казну. Власть там захватила местная мелкопоместная знать, наконец-то получившая свободу действий. Империя расползалась на лоскутки, как старое одеяло. И единственный человек, который мог бы удержать ее от падению в бездну, медленно погружался в собственный Ад… ******************** - Отто… - Ты не забыл мое имя, - улыбнулся мужчина лет двадцати пяти, в темно-синем мундире гвардейца. - Вот, решил навестить венценосного друга, если позволишь так себя называть. Или теперь надлежит падать ниц и раболепствовать? - Голубчик, ты видел меня застрявшим на дереве. Тебе можно все. Что ты здесь делаешь, ответь мне лучше? - Беспокоюсь о своем государе, разумеется, который должен был предстать перед двором еще полчаса назад. И который вряд ли сделает это в следующие тридцать минут. Офицер окинул своего друга пристальным взглядом, подмечая и неестественно ровную спину, напряженно сложенные руки, лихорадочный блеск в глазах. - Да… Да, разумеется. Я сейчас спущусь. Не беспокойся. Но гвардеец широкими шагами пересек комнату, заставив императора сесть обратно на низкий пуфик и ища глазами графин. - Что ты делаешь? - А на что похоже? Выпей. Поможет успокоиться. - Я спокоен, - хмуро заметил Бонифаций. - Конечно. Но это поможет тебе стать еще спокойнее. Проследив, чтобы император сделал пару глотков, Отто Галле улыбнулся. - Что такое? – удивленно склонив голову набок произнес монарх. - Ты совсем не изменился. - Увы, не могу сказать того же о тебе. Офицер Императорской гвардии. Тебе идет мундир. Следует понимать, именно сюда ты подался, после того как исчез? - Я не исчезал. - Извини, у меня нет другого слова, чтобы описать события той весны. Мог бы открытку прислать, что ли. - Я хотел, правда. Но первый год для курсанта – самый трудный. Здесь же отпрыски благородных семейств пользуются большим спросом, чем кухаркин сын. Мне приходилось выкручиваться и выгрызать себе место. Я отказывался от увольнительных, посвящая все время подготовке. Дома меня-то никто не ждал. Мать умерла. Отец… А! «Тебя ждал я», - хотел сказать Бонифаций, но такт помог ему промолчать. - Зато ты смог достичь своей мечты. - Благодаря тебе, Буффи. Император хохотнул. - Ты еще помнишь. Но при чем тут я? - Именно ты всегда говорил мне, что происхождение не имеет значения. И еще та книга, ты читал мне ее. Как бишь она называлась? - «Слуга царя» Михельсена. - Точно. Ты так смеялся, рассказывая о старинных правилах этикета и сословных предрассудках минувших эпох. И сейчас ты получил шанс это исправить. - Извини? Ты о моем новом статусе? Император Бонифаций – смешно. У дедушки было превосходное чувство юмора, ни разу ему не изменившее. Увы, не изменило и ныне. Ну, скажи, пожалуйста, какой из меня государь? Я слишком эгоистичен для этого. И еще замкнут, и скучен и… - И что в этом плохого? Твои предшественники были поголовно «грамотными по праву рождения», так? Если я правильно помню твои уроки истории, ни к чему хорошему это зачастую не приводило. Теперь же Престол занял философ-гуманист. Человек, который превыше ставит благо других людей. Разве это плохо? Бонифаций тяжело вздохнул. Внезапно он почувствовал руку на своем плече. Руку Отто. Плечо как будто обожгло. - Буффи. Ты – самый умный, светлый, лучший человек из всех, которых я знаю. Никто лучше тебя не подойдет на этот пост. Просто… Никогда не меняйся, и знай, что бы ты не сделал, я всегда буду на твоей стороне, друг. Бонифаций вновь улыбнулся. Слова разжигали в нем пламя, опасное, которое может его уничтожить. Или вознести на вершину счастья. Офицер убрал руку. - Ваше величество, пора. Гости заждались. Отто Галле не мог видеть боли, отразившейся в изумрудной глубине глаз молодого правителя, как не мог видеть в них и слабой искорки надежды. А ведь он прав. Кто такие люди внизу? Да, вне всяких сомнений, они опасны, но он тоже. Теперь да. Как там, в официальных документах? Божьею предшествующей милостью, Император Вазарийский, Король Леместорпский, Светлейший Герцог Витгенштейнский, Титулярный Король Талмурийский и прочая, и прочая, и прочая. И теперь настала его эпоха. Через десять минут двор приветствовал нового монарха, в старинной темной короне с острыми зубцами. Она, должно быть, нещадно впивалась в кожу головы, причиняя боль, но лицо императора выражало лишь царственное спокойствие. Василисков взгляд заставлял самых опытных царедворцев мямлить и заикаться, из-за чего никто не заметил, как он регулярно отыскивает в толпе высокого гвардейца с ободряющей улыбкой. И тогда в глазах цвета колдовского леса, где-то в глубине, будто блуждающий огонёк, загоралась робкая надежда, призрачная и опасная... Началось правление, которое навеки войдет в историю, как одно из лучших, и одно из самых кровавых… ******************** …Тишину зала разорвал грохот, будто бы сотни фейрверков разом запустили за городом. Это артиллерия ударила по наступающим войскам. Или по городу. Все зависит от того, с чьей стороны вступила она в бой. Но вне зависимости от данного факта, штурм Кенигсберга начался. Крещендо в симфонии его правления а, возможно, и жизни. Императора называли диктатором, тираном, деспотом, извергом. Его обвиняли в жестокости, бессердечности, беспринципности и всех смертных грехах заодно. Его боялись и ненавидели. Но задумывались ли они о другой стороне вопроса? Чего он смог добиться за эти десять лет? Империя полностью расплатилась по внешним долгам, произошла окончательная централизация власти, искоренено своеволие провинциальных властей, значительно был сокращен старый бюрократический аппарат, создавались повсеместно учебные заведения, принимавшие представителей всех сословий, ликвидирован дефицит, валюта стала одной из самых твердых в мире и список преимуществ утопического государства можно было еще долго продолжать. Разве этого мало? Государство вернулось к довоенному уровню, а в некоторых аспектах даже превзошло его. Да, порой его методы были жестокими, и направлены зачастую как раз таки на запугивание населения, но ведь это все было ради всеобщего блага. Шутка власти в том, чтобы не дать народу осознать его силу, ведь если народ восстанет, ни одна армия, ни одно полицейское заграждение не сможет его остановить. А толпу можно держать в повиновении только страхом, ибо лишь страх – достаточно сильная эмоция, способная влиять на поведение социума. Но у него есть один недостаток: чем он сильнее, тем быстрее развеивается. Хороший политик должен уметь держать напряжение народа на оптимальном уровне, когда и волки сыты, и кобыла не задумывается о революции. Увы, он – император Бонифаций – не смог этого сделать. Не сумел держать напряжение на должном уровне. Перегнул палку. Теперь же эта палка направлена против него. В чем же причина? Быть может, сказалась наследственность? Династия Зигмарингенов во всем мире была известна как носитель чистого сумасшествия, приобретавшего самые различные формы, от жестокости Людвига Безумного до бесшабашности Рудольфа Свирепого. Последний, к слову, развязал одну из самых кровавых войн в истории, которая закончилась полнейшим разгромом имперских войск и годами политической и экономической кабалы. Не удивительно, что сам император был убит, в результате дворцового переворота. Это не редкость для Вазарийской империи. Можно сказать, естественным считалось унаследовать корону, убив своего предшественника, будь то дядя, брат или отец. Причина была всегда одна – безумие начинало терять берега, правда, зачастую, свергнувший неминуемо уподоблялся свергнутому, рано или поздно. Как пример: император Луитпольд I пришел к власти благодаря пузырьку с ядом, влитому в горло собственного пиропомешанного дяди, Людвига IV. И знать, и чернь ликовала. Так же они будут ликовать три года спустя, когда параноидальный Луитпольд будет зарезан собственным сыном, будущим императором Карлом-Адольфом. Из века в век тянулась эта кровавая родословная, пока наконец власть не принял сын покойного Рудольфа, Фридрих-Вильгельм I. Он был уравновешенным, образованным человеком, сумев объединить в себе телесное и ментальное начало. Он мог бы войти в историю Великим, если бы не его страх сойти с ума, подобно предкам. Его первым серьезным указом было ограничение императорских полномочий и создание Совета, принимавшего на себя почти все бремя верховной власти. Мысль хорошая. Увы, император не учел, что этим воспользуется знать и буржуазия, постепенно разваливая и без того шатающуюся Империю, обогащаясь самим и оставив ответственность на монархе. Все тяготы послевоенной жизни, все лишения и невзгоды, во всем народ винил бедного императора. Он почил в глубокой старости, передав Престол сыну – Адольфу, который как мог старался улучшить жизнь подданных и ведя ожесточенные бои с коррумпированным Советом. Был убит при подавлении восстания в одной из провинций – император всегда лично присутствовал в войсках и с раннего детства проводил много времени в казармах гвардии, лелею мечту о воинских подвигах. Его преемник – Морольф I, был гораздо более сдержанным, при этом обладая крайне неприятным нравом, что не помешало ему достичь некоего подобия соглашения с Советом, что привело к крайне неприятным последствиям: двоевластию. С одной стороны существовал Генеральный Совет, контролирующий весь разветвленный чиновничий аппарат и вместе с тем финансы, а значит – почти всю жизнь страны; с другой – император, де-юре контролирующий войска, а де-факто – горстку гвардейцев, но имеющий огромный авторитет и деградировавший Жандармский корпус в придачу. Эти две силы постоянно вели неравную борьбу, так как неизменно верх одерживало золото, точнее, тот, кто его контролировал – Совет. Когда император Морольф Справедливый приказал долго жить, Совет втайне ликовал. Последний серьезный противник повержен, а новый монарх – Бонифаций I, вряд ли сможет оказать им достойный отпор, этот странный мальчик с волчьей улыбкой невпопад. Как же они ошибались. В первый год император отправил в отставку Имперского канцлера, графа фон Блума, заменив его мягкотелым виконтом де Грасси. Сезар де Грасси обладал очень редкой особенностью, чрезвычайно полезной политику, (его конкуренту), его интеллект (за неимением лучшего слова) гораздо превышал интеллект овцы, но самую малость уступал ослу. Еще перед назначением, он был призван в кабинет к императору, где провел около получаса. Неизвестно, о чем они говорили, или точнее, что говорил ему император, но когда виконт вернулся в свою столичную резиденцию, то был самым ярым монархистом страны. С помощью такой полезной фигуры, как глава Совета, молодой император за пару лет сумел полностью подавить его, вновь возвращая себе власть. Параллельно шли масштабные «уборки», как назвали их люди. Горожане, приказчики, столоначальники, бургомистры, губернаторы, наместники, даже министры, всего из-за одного анонимного доноса лишались в лучшем случае должностей, в худшем – жизней. Увеличилось число смертных приговоров, а Тайная полиция вновь приобрела былую силу и мощь, подчиняясь непосредственно императору. Наконец, спустя два года, в годовщину коронации, император Бонифаций издал свой Августовский эдикт (в народе ехидно названный «Подарок-сюрприз»). В ночь с 13 на 14 августа был подписан указ о роспуске Совета и передаче всей верховной власти императору. Тогда же были подписаны приказы об аресте пятерых видных его членов, по подозрению в государственной измене. Был созван специальный Трибунал, судивший их при народе. Предъявлялись железобетонные доказательства, зачитывались громкие имена, назывались громадные суммы. К концу его работы народ был полностью разочарован в старом Совете и почти боготворил «справедливого императора», посему закономерный смертный приговор был встречен единодушным одобрением. Следующие девять лет Возрождения Империи пусть и были обагрены кровью, но это была малая, малая доля той, что пролилась бы, если народ сам начал стараться улучшать свою жизнь. Теперь же десятилетие его правления названо «Царством террора», а сам он рискует войти в историю, как Бонифаций Безжалостный. Но самое противное то, что ему абсолютно все равно. Грохот канонады уже не затихал и явно приблизился. Император скривил уголок губ в некой форме усмешки, граничащей с легким пренебрежением. Такого исхода следовало ожидать… ******************** - Я рад за тебя, Отто. - Спасибо, Буффи. Я сам еще не до конца могу поверить в собственное счастье! - Охотно верю, дорогой. Когда назначена свадьба? - Мы думаем, где-то в конце сентября. Император не без ехидства заметил про себя, что его друг уже употребляет местоимение, свойственное влюбленным идиотам. - Я чрезвычайно рад за тебя. Анна де Булонь – наследница фамилии, уже около трехсот лет поставляющей офицеров моей гвардии. Прекрасная партия. Но чего ты хочешь от меня? - Я… мы с Анютой просим у тебя благословения. Ты – самый близкий мне человек. Император во время всего двадцатиминутного разговора, или скорее монолога, посвященного восхвалению добродетелей невесты Отто, не отрывался от документов. Это позволило ему скрыть волнение. Он еще не привык, что даже самые близкие уже не могут угадать по лицу его эмоции. Кажется, всего три года он занимал трон, но управление столь мощной державой накладывало свой отпечаток, и лицо превратилось в ледяную маску спокойствия. - Приятно слышать, дорогой. Что ж, благословляю сей брак. Многих лет счастья господину полковнику гвардии и его прекрасной жене. И чтобы Карлов дворец был заполнен детским смехом. Учти, буду проверять. Майор потерял дар речи. - Не может быть… Благодарю, Буффи, но не стоит! Я не могу… - Можешь! Можешь. Это мой свадебный подарок. - Спасибо! Большое спасибо тебе! Я должен обрадовать Анюту. Я могу… - Идите, полковник. Передавайте мой сердечный привет очаровательной госпоже де Булонь. И вот император вновь остался один. Наверное, когда разрывается сердце, нужно рвать и метать? Крушить мебель? Рыдать? Проклинать? Увы, Бонифаций позволить себе этого не мог. Поэтому он продолжил заниматься документами, как ни в чем не бывало… Отчет, донос. Утвердить, казнить. Бюджет, расход. Подпись: «Bonifatius Rex»… Внутри он кричит, срывая голос и захлебываясь слезами... Сердце выламывает изнутри ребра… Государь сидит в воем кабинете и перебирает стопки документации. Лицо носит печать высокомерия и хладнокровия королевской кобры. Движения выверенные и точные, как лучшие фракийские часы… Душа выгорает вместе с остатками истерзанных чувств… Император выслушивает доклады министров. У него дела. Он занят. Империя нуждается в нем… Никто не знает, что позже вечером император будет сидеть в спальне, как тогда, в день его коронации, и единственная слеза соскользнет по его щеке. Романтики говорят, что любовь окрыляет. Чепуха. Любовь тупым ржавым клинком вырезает по живому на спине грубые очертания крыльев... а потом сбрасывает с утеса, на милость судьбы... Любящий человек обязан принести в жертву свой покой и свои чувства, ради того, чтобы объект его страсти мог спокойно жить и любить в свое удовольствие... ******************** Бонифаций старался всегда найти положительные стороны в любой ситуации. Да, артиллерия своим грохотом разбивает остатки его самодержавия и перебивает его мысли, но теперь, по крайней мере, не слышно гула бушующей толпы мародеров в городе. Кстати, о войне. Императора обвиняли в кровожадности и полном пренебрежении собственными подданными. Интересно! Если бы он соответствовал этому портрету, то как минимум снискал бы славу ярого милитариста. Но ведь в его правление не было развязано ни единой войны, а с соседними королевствами был подписан ряд договоров, на чрезвычайно выгодных для Империи условиях. Бонифаций I был сторонником дипломатии. В юношестве он от корки до корки прочитал «Политические диалоги» Кассия Генрижера. По сути это, конечно, была чистейшей воды пропаганда автором своей страны, порой граничащая с крайним шовинизмом, но даже там проскальзывали здравые зерна поучений старого дипломата. Немалое содействие оказывал и ораторский дар монарха. Обычно он бывал немногословен, если не сказать нелюдим, но это не мешало ему обладать нечеловеческим красноречием. Министр иностранных дел Королевства Хогберген, только покинув Кенигсберг с дипломатической миссией, понял, что подписал договор на императорских условиях, хотя его задачей было воспрепятствовать этому. А все правильно выстроенный диалог и словоблудие Бонифация, иного термина нет. Эрудиция превращала этот дар в оружие массового поражения. Ладно, была небольшая стычка на границе с Куманским халифатом на юге, когда там к власти пришел молодой амбициозный правитель, вознамерившийся объединить все государство под своей властью. Цель благая. Увы, некоторые области халифата находились в марионеточной зависимости от Вазарийской империи. Могла разгореться новая война, так как на сторону халифа поспешили перейти враги Бонифация, почитай, все соседние страны, но конфликт был оперативно вынесен на обсуждение международного саммита, созванного императором. Но это был единственный случай, и правление Бонифация можно было с чистым сердцем назвать мирным. Увы, политических противников это не останавливало. Разумеется, это все император знал из достоверных источников, но читать это в письме от единственного (и последнего) бывшего лучшего друга почему-то было больно. Шесть с половиной месяцев назад началась Гражданская война. В первые дни множество гражданских и военных чинов массово покидали лагерь императора, переходя на службу к герцогу Адриану. Среди них был и полковник Его императорского величества гвардии Отто Галле. Тогда император поклялся, что разобьет своего родича только ради того, чтобы заглянуть в глаза своего друга детства, когда его бросят в цепях к его трону. Но спустя месяц пришло это письмо. Оно и сейчас лежит на изящном столике около черного кресла, вложенное в сборник романтической поэзии (одна из самых любимых книг императора), рядом с распечатанной колодой карт. Бонифаций обожал все карточные игры, без исключения, сравняв с землей стереотипную точку зрения, что хороший политик умеет играть в шахматы. Помимо прочего, в конверт был вложен проект Манифеста об отречении. Насколько государь мог судить, составлен он был бывшим членом Совета, бароном фон Зеллем. Только этот старый бюрократ мог создать этот монумент крючкотворства. Кто же еще? Манифест сразу по прочтении был брошен в камин. Но вот само письмо… После его получения императором была забыта его клятва. Какая разница? Зачем ему смотреть в чужие глаза, если в них он не увидит ничего, кроме презрения и непонимания. За десять лет пора бы и привыкнуть, что единственным человеком с мышлением государственного мужа во всем государстве является он. У его друга же мышление не тянет даже на сытого помещика. Он назвал его лицемером, чьей маской является образ гуманиста, мол, на деле же он – палач и мясник. Провинциальная точка зрения. Истинный гуманист – не тот, кто заботится о благе каждого окружающего в отдельности, но тот, кто печется о процветании всего общества, не считаясь с вынужденными жертвами. Сам Бонифаций понял это только когда надел корону… …Стекла грозились вот-вот вылететь. Правда, заметил это только он, так как вся прислуга покинула дворец еще неделю назад, и теперь резиденция могущественных вазарийских императоров была погружена во тьму и тишину, будто готовясь заранее к трауру по Бонифацию I Безжалостному (Или-Как-Там-Его-Назовут). Последним покинул свой пост повар Кук, тот самый, который был с ним еще со времен жизни во дворце герцогов Пфальцских. Он ушел не сам. Император был вынужден отдать ему прямой приказ покинуть уязвимую столицу. Перед этим они успели заключить пари. Бонифаций поставил свой брегет на то, что его преемник герцог Вевельсбургский специально устроит показательный суд с торжественной казнью, как сам Бонифаций когда-то казнил пятерых видных политиков Совета. Бывший моряк поставил трубку – Бонифаций будет навеки заключен в темницу, где над ним будут всячески издеваться (на самом деле, бывший кок использовал гораздо меньшее количество слов, среди которых упоминался вульгаризм, для обозначения представительницы древнейшей профессии). Императору было чрезвычайно интересно, кто же выиграет. В пустом замке особо гулко отдавались чеканные шаги гвардейцев. Из общего шума можно было виделить легкий звон, будто шпоры бьют о мраморный пол. Ага, капитан Мюллер идет. Вероятно, гвардия решила перейти на сторону восставших. Значит, это точно конец. В гостиную без стука вошла группа из пяти военных, чьим предводителем был мужчина, лицом неуловимо напоминающий лошадь, в парадном мундире, при золотом аксельбанте. - Ваше величество, вы арестованы. Фраза начиналась решительно и бравурно, но тут же начала стихать, и в конце стала абсолютно неуверенной. Император ничего не ответил. - Ваше величество?.. Извольте проследовать с нами! – теперь все прозвучало в точности наоборот. - Чьей властью? – лениво-любопытный голос императора разрезал тишину, как арбалетный болт. - Властью Его императорского величества Адриана I! - Интересно. Не вы ли только что обратились ко мне, начав с конструкции «Ваше величество»? - Да, Ва… кхм… Бонифаций улыбнулся, как улыбается удав кролику. - Определитесь уже наконец, кто из нас император, я или мой троюродный брат. О нравы… Но, не будем об этом. Я, разумеется, пройду с вами, голубчик. Какой же дворцовый переворот без традиционного заключения в подземелье? И Бонифаций I поднялся со своего кресла, как поднимается королевская ярость. На мгновение он задумался, а потом взял что-то со столика, положив в карман. Насколько сумел рассмотреть один из гвардейцев, это была колода карт. Засим владыка неспешно прошел со своими конвоирами. Никто даже не подумал заковать его. Император вел себя так, будто с охраной шел принимать делегацию послов: царственная осанка, руки скрещены за спиной, подбородок высокомерно вздернут, во взгляде скука вперемешку с легким любопытством. Гвардейцам пришлось считаться с прогулочной походкой Бонифация, а капитан все время нерешительно косился на него, будто ожидая приказаний. Со стороны это выглядело довольно комично. Проходя через Зеленую галерею, где со стен на него презрительно взирали парадные портреты его предшественников в полный рост, со всеми регалиями и атрибутами, монарх несколько замедлился, окинув их пронзительным взглядом. Его портрет тоже должен был когда-нибудь здесь появиться. Правда, теперь у императора были громадные сомнения относительно этого. Хотя, кто знает… Канонада к этому времени стала затихать и отдаляться, правда, в сторону противоположную той, откуда она впервые раздалась. Герцог выиграл. Любой другой правитель уже бы принял яд, но Бонифаций был слишком горд и эгоистичен, чтобы своим самоубийством подтвердить этот факт. Герцог победил. Император странно улыбнулся, напугав своих конвоиров. Что ж, теперь Адриану осталось лишь превратить свою победу в его, Бонифация, поражение…