Кратосархат

Опрометчиво кидаюсь в обледенелый ольшаник, позабыв о скрытой опасности, что таит в себе Синий лес. Говорю я сейчас не об эгриотах. В Синем лесу и без них есть масса экстравагантных способов расстаться с жизнью. Поломанные ветки из мутного голубого льда хрустят и осыпаются под моими ногами. Полупрозрачные кусты крапивы острыми как бритва листьями цепляются за мои длинные волосы, будто бы норовя остановить меня. Иссиня-белые бутоны диких тюльпанов, в свете заходящего солнца походящие на мерцающие массивные алмазы, раскачиваются от любого движения и бьют мне по ногам, будто молотки по доскам. Но я упорно прорываюсь сквозь гущу леса к окровавленной руке, надеясь, что она все еще является продолжением своего хозяина, а не лежит в ветвях сама по себе. Ощущаю укол в районе ребер, когда одна из промерзших веток ольхи, раскроив сюртук и рубашку, разрезает мою кожу на боку, будто нож — кусок талого масла. Черная кровь пенится и успевает оставить на рубашке пятно размером с кулак до того, как рана затягивается, превращаясь в свежий серый шрам. Вот почему Синий лес не пользуется популярностью среди любителей прогулок и пикников. Упавший с дерева лист может разрубить вашу голову пополам. Торчащие из земли, будто ледяные копья, травинки проколют подошву ботинка насквозь вместе с ногой. Ветви деревьев, из-за ветра неожиданно накренившиеся в вашу сторону, располосуют лицо в мгновение ока так, что мать родная не узнает. И не приведи боги, если рядом с вами зацветут ледяные одуванчики. Их семена на пушистых снежных зонтиках разлетаются повсюду. Они вопьются вам в кожу, попадут в дыхательные пути, дадут корни в легких и начнут прорастать прямо сквозь ваше тело, вытягивая из вас всё тепло. Этот лес — идеальное место для поселения нэкрэса. Именно тот уровень гостеприимства, который я готов поддерживать. С большинством нежданных гостей природа разберется раньше, чем ты их заметишь. Очень удобно. Но насколько эта локация подходит нэкрэсам, настолько же она не подходит агафэсам! Пернатые слишком наивны, добры и душевны. Они спьяну поют деревьям благодарственные оды и рыдают над увядшими букетами цветов. Это и в обычном лесу делать не стоит, а то пока оплакиваешь папоротник, хищники успеют разглядеть в тебе отменный ужин. А уж в Синем — тем более. Тут и без хищников разговор короткий. Произрастающие здесь растения не славятся мягким характером. Но у агафэсов, живущих рядом с Синим лесом столетиями, все еще не укладывается в голове, что растения вообще могут нести угрозу. Даже модрэсы и пратусы, будучи сибитами, настолько не заблуждаются. А может, именно потому, что они способны общаться с растениями, модрэсы и пратусы всегда держат ухо востро. Бьюсь об заклад, они-то прекрасно знают, как опасны кусты и деревья на самом деле. Ты можешь каждую неделю поливать домашний цветок, рыхлить землю и стирать пыль с его листьев и даже не подозревать, что твой кустик в это самое время без причин и лишь от скуки желает тебе поскользнуться на ровном месте и сломать шею забавы ради. Получив еще несколько глубоких ран на теле из-за спешки и неосмотрительности, я все же добираюсь до руки Парца и заглядываю под острые синие ветви, нависающие над конечностью друга. Агафэс лежит в небольшом, покрытом инеем углублении. Его синие перья почти сливаются с прозрачными листьями. Бледная кожа лица делает его неотличимым от мертвеца. Но спина его едва заметно то приподнимается, то опускается, давая понять, что агафэс еще дышит. Раздирая руки в мясо, я разбрасываю в стороны ветви, ставшие для Парца импровизированной крышей, забираюсь к другу и переворачиваю его с живота на спину. У уголка рта парня застывшая струйка синей крови. У левой скулы даже несмотря на холод наливается темно-синий синяк. Веки с пушистыми ресницами-перышками дрожат. — Парц! — хлопаю я его по щеке. — Парц, очнись! Миниатюрные перья вздрагивают, и агафэс вяло приоткрывает глаза. Увидев мое обеспокоенное лицо, он слабо улыбается. — А ты… Ксэт… Был прав… — выдавливает он с усилием. И новая порция синей крови стекает по уголку его рта. — Мне действительно не… Стоило… Задавать глупые… Кха-кха… Вопросы. — Не трать силы! Молчи! — рявкаю я, осторожно беря парня на руки. — Я отнесу тебя к лекарю, и все будет хорошо! — заверяю я Парца, не без усилий выбираясь из углубления. Парень тяжелый, а мое тело слишком болит, потому каждый шаг с такой ношей дается мне с большим трудом. Очередная ветка ольхи впивается в меня и обламывается. Острый край так и остается в моем правом боку. Плевать. Растает. — Дурацкие… Вопросы… — слышу я шепот друга, а затем он судорожно выдыхает и обмякает у меня в руках, теряя сознание. Смерть — это благо. Смерть — это покой. Смерть — это лучшее, что может произойти с человеком. Но только в случае, если он сам так решил. Парц — не я. Он никогда не хотел умирать. Он мечтал дослужиться до старшего кэтэрота. Жениться. Завести детей. Для него эта жизнь толком и не началась! И я не позволю ей так просто оборваться из-за чьей-то прихоти. Вопросы, значит? Одно дело — умереть на войне в бою, но от руки союзника… Эгриоты бы не оставили его в живых и не бросили бы в паре метров от стены. Дикие животные Синего леса — тем более. Вопросы… Вот причина произошедшему. А значит, виновники ран моего друга — свои. Однозначно. И я этого так просто не оставлю. Но сперва… Отношу Парца за стену. Ловлю на себе многочисленные взгляды. Но ни единая живая душа не предлагает мне помощи. Даже агафэсы. Не думаю, что дело в безразличии. Скорее всего, они пугаются моего разъяренного вида. Нэкрэсы апатичны. Равнодушны. И малоэмоциональны. В основе своей. Но это не значит, что нам чужд гнев. И вскоре об этом узнают все. Вваливаюсь в лазарет, укладываю Парца на кровать и наблюдаю за тем, как наш иэтрэс без лишних слов бросается к парню и начинает беглый осмотр. — Плохо, — бормочет он, качая головой. — Очень плохо, — знахарь ловко собирает на голове гибкие ветви с небольшими листиками в хвост на затылке и берется делать какое-то снадобье. Я же сижу рядом с Парцем, зачем-то сжимая его руку. Будто данный жест ему чем-то поможет. Надо бы пойти и разобраться с его обидчиками, но я не могу оставить его. Боюсь, лишь переступлю порог лазарета и потеряю друга навсегда. Иэтрэс вливает в рот агафэса дурно пахнущее темно-зеленое зелье. Тот начинает кашлять и дрожать всем телом. — Плохо, — продолжает причитать иэтрэс, при этом и не думая останавливаться. Хватает Парца за левую руку и острым древесным когтем большого пальца царапает на голубоватой коже руны одну за другой. Руна «тэрэспэн» — «без боли» — похожа на стрелу с недорисованным наконечником. Руна «стэрторэт» — «стабильность» — издалека напоминает корону. Руна «энэктэс» — «восстановление» — череп. Хотя я почти в любом символе готов углядеть что-то, связанное со смертью. Я и сам знаю большинство этих рун от этого самого иэтрэса, имя которому Цэрп. Раньше я часто пользовался руной «тэрэспэн» — в те далекие времена, когда она мне еще помогала. На руках моих, если приглядеться, еще можно найти пару десятков потускневших рунных шрамов. — Позвоночник сломан, — оглашает вердикт знахарь, покрывая рунами левую руку Парца от запястья до самого плеча. — Ну-ка помоги мне перевернуть его на живот. Только очень осторожно, — предупреждает он. Цэрпа моя раса не смущает. Общается он со мной так же, как и с любым другим жителем крепости. Иэтрэсы поклоняются жизни с таким же усердием, с каким нэкрэсы восхваляют смерть. Но это не мешает нам сосуществовать в мире. В отличие от некоторых… Вместе мы меняем положение тела Парца. Слышу тихий скулеж со стороны друга. Знахарь разрывает одежду на его спине и начинает рисовать новые руны. Я же не вижу, но чувствую, как дыхание агафэса замедляется, а тело его начинает слегка заметно светиться голубым. Иэтрэс этого не видит, продолжая колдовать над бедным парнем. Свечение обычным смертным недоступно. Сам я его вижу лишь благодаря своей двойной радужке. Такой свет появляется в момент, когда дух готовится покинуть тело. Нет! Не смей! — Быстрее! — шиплю я. — Он умирает! — Знаю, — кидает в ответ знахарь, рисуя и рисуя руны. — Но я не успеваю. Физически, — выдыхает он, выцарапывая символ за символом и вливая в них свою энергию. Руны вспыхивают красным и зеленым, давая понять, что работают. Вот только толку от них мало. Серьезные раны ими не излечить. Да и несерьезные тоже вряд ли. Они лишь могут подавить симптомы и на короткий промежуток времени держать больного в стабильном состоянии. Духовный свет, обволакивающий тело Парца, усиливается, и я вижу, как прозрачная рука духа агафэса отделяется от плоти и поднимается над нею. — Черт, — бормочет иэтрэс. — Сердце остановилось, — сообщает он неуместно будничным тоном, а затем хватает рунный пергамент, надкусывает большой палец, чертит на нем своим соком сложную руну и со смачным шлепком опускает ее на спину агафэса. Весь лазарет заполняется зеленым светом активированной руны. Она мощная настолько, что я улавливаю исходящие от нее еле заметные вибрации. Тело агафэса вздрагивает. Дух сперва резко погружается обратно в плоть, но процесс отсоединения не прекращается. Лишь замедляется. Цэрп этого не видит, но и без того прекрасно понимает: дела плохи. Иной лекарь, скорее всего, уже прекратил бы суетиться и опустил руки. Но наш иэтрэс упорный. Продолжает рисовать на Парце символ за символом, пытаясь стабилизировать его состояние и дать себе время на то, чтобы сделать какое-нибудь сильное снадобье. Но никакая руна дух в тело вернуть не способна. Если он уходит из тела, это конец. Пути назад нет. Если только… Хм… Никогда такого не практиковал. Даже не читал о подобном. И не думал… Но я ведь нэкрэс. Способность управлять духами у меня в крови. И если я могу заставить призрака поднести мне чашку с чаем, есть ли вероятность заставить его не покидать умирающее тело? Времени на размышления не остается. Хуже все равно уже не будет. Концентрирую силу в правой ладони. По пальцам, приятно покалывая кожу, начинают бегать черные молнии. Мои незаживающие раны отзываются на подобные манипуляции тягучей болью. Сжимаю руку в кулак, стараясь сконцентрировать побольше энергии в середине ладони, а затем резко разжимаю пальцы, укладываю руку поверх нарисованной знахарем руны и впускаю свою энергию в тело агафэса. Черные молнии мерно расползаются по Парцу, беспощадно жаля рвущийся из плоти дух и загоняя его обратно. Руна иэтрэса рассыпается в пепел. Лекарь переводит на меня недоуменный взгляд фиолетовых глаз с белыми зрачками, мол: «Ты что делаешь?!». Ему недоступно то, что открывается мне. Свечение угасает. Молнии спаивают дух с телом, не позволяя ему уйти в иной мир. Но заключить дух в мертвую плоть — полдела. Следует ко всему прочему вернуть к жизни и тело. Вряд ли Парц обрадуется невероятной возможности побыть в роли ходячего трупа. Благо тело еще совсем свежее, а значит, и здесь я могу помочь, верно? Раз я способен поднять мертвеца на ноги, выходит, могу и заставить биться его сердце? Гипотетически. Вокруг моей руки, помимо черных молний, появляется темно-серая пелена, походящая на маленькое грозовое облако, сотканное из энергии смерти. Раны на теле начинают ныть сильнее. Хуже остальных болит левый глаз. Точнее, дыра на его месте. Боль расползается по всему моему телу, и мне начинает казаться, что нет в этом мире ничего кроме нее. Мне приходится стиснуть зубы сильнее, чтобы подавить рвущийся из меня болезненный стон. Рано. Парц еще не спасен. Терпи, Ксэт. Какая разница, насколько тебе больно, если это может спасти чью-то жизнь? Если это может спасти жизнь твоего единственного друга! «Бейся», — приказываю я, впуская в тело Парца «грозовое облако» вслед за молниями. И чувствую ответный удар. Удар сердца. Сердцебиение возобновляется. — Не знал, что ты на такое способен, — говорит знахарь и вновь начинает суетиться над агафэсом. Любой другой на месте лекаря наверняка уделил бы новому применению моих невероятных способностей куда больше внимания. Но Парц для него сейчас на первом месте. Наш иэтрэс — чуть ли ни единственный после моего друга, кому я действительно доверяю. — Я тоже не знал, — цежу я сквозь плотно сжатые от боли зубы. Борьба за жизнь агафэса продолжается. Несколько стабилизирующих рун появляются на теле Парца уже через минуту, после чего Цэрп берется делать какое-то сложное снадобье, в котором по моим подсчетам не меньше сотни ингредиентов. Я продолжаю держать руку на спине агафэса, внимательно наблюдая за любыми изменениями в его духе или теле. …За следующие пять часов Парц почти умирает еще трижды. И трижды я проделываю то же, что и раньше. Вливаю в друга свою, казалось бы, губительную энергию, не давая духу выйти из тела. Не позволяя его сердцу остановиться. Гоняя кровь по его организму вопреки законам природы. Мы с иэтресом буквально заставляем его жить несмотря ни на что. Но я не смогу управлять духом постоянно, равно как и сердцем. Слишком устал. Энергии еще в достатке, но боль становится настолько невыносимой, что мне приходится сесть на пол рядом с Парцем, ибо стоять на ногах я больше не способен. Но и сидеть мне больно. Мне больно дышать. Больно думать. Я будто бы попадаю в ловушку из бесконечной агонии, из которой не могу выбраться, как бы этого ни хотел. Знаю, прекращу удерживать Парца в этом мире, и мне полегчает. Но это будет физическое облегчение. Что же при этом я испытаю на духовном уровне, боюсь даже представить. Потому и терплю. Не позволяю себе расслабиться и отключиться. Не позволяю себе малодушно отпустить ситуацию. Но выдержка моя не безгранична. Она медленно тает. Еще немного, и я потеряю над собой контроль. Потому выживание Парца зависит от лекаря и только от него. — Выживет, — произносит иэтрэс со вздохом облегчения, когда в окно лазарета начинают бить первые лучи восходящего солнца. Он вымотан. Я тоже. Мы сидим по обе стороны от агафэса, тяжело дыша и потеряв счет времени. Я, с заминкой, но все же убираю занемевшую руку с Парца. Прислушиваюсь. Даже без моей помощи он все еще дышит. Хвала богам. — Мы сделали это, — выдыхаю я с облегчением, чувствуя, как ужасающая боль во всем теле становится чуть слабее. — Спасли его. — Да, — кивает иэтрэс, смахивая со лба желтоватые капли сока. — Вот только… — он мнется. — Вот только что? — хмурюсь я. — Повреждения позвоночника достаточно обширны. Конечно, я сделаю все от меня зависящее, но пока не могу гарантировать, что он сможет ходить. Плавая в собственной боли, я понимаю значение его слов медленнее, чем мне бы хотелось. — Лучше бы тебе пойти отдохнуть, — советует мне Цэрп. Отдых действительно мне бы не помешал, учитывая, что я не спал уже двое суток. Вот только… Парц может остаться инвалидом?! Да, мы его спасли, но о звании старшего кэтэрота он может больше не мечтать. Да и построить семью в таком состоянии почти невозможно. И к чему же были все эти усилия? Мы правда спасли агафэса? Или, быть может, приговорили к жалкому, полному разочарования, существованию? Страх за жизнь Парца, который я испытывал всю ночь, утихает. На его место приходит иное чувство. Такое же неприятное, но куда более разрушительное. Более липкое и менее контролируемое. Чувство, способное заглушить даже боль, что рвет меня на части. И мне следует как можно скорее выместить его на ком-нибудь. — К… Ксэт? — Парц, очнувшись, щурится и оглядывается по сторонам. Иэтрэс покрыл простынь рунами, после чего мы уложили агафэса обратно на спину, так что боли он практически не чувствует. Парц смотрит на меня и дарит вялую улыбку. — Где я? — В лазарете, — отвечаю я, облокачиваясь на спинку кровати агафэса и всматриваясь в его бледное лицо. — А что я здесь?.. Оу, — сам себя прерывает парень, видимо вспоминая, что произошло. На его лице появляется дурацкое растерянное выражение. Мне следует радоваться, что мой друг пришёл в себя. Что мой друг жив и идет на поправку. Что мой друг… …возможно, никогда не сможет ходить. И кто-то в этой крепости на самом деле считает, что может творить подобное и ему за это ничего не будет? Ох, зря. — Кто? — выдыхаю я тихо. — Ему сейчас не стоит разговаривать. Он еще слишком слаб, — прерывает меня Цэрп. Но я его не слышу. Лишь всматриваюсь в небесно-голубые глаза пернатого. — Не надо, Ксэт, — качает Парц головой. — Это была случайность. Нет. Случайно можно кого-то ударить. И убить случайно, полагаю, тоже можно. А вот в лес ты никого случайно не утащишь. Не найдешь случайно яму для тела и уж тем более случайно не забросаешь ее ветками в надежде, что никто не найдет труп. Ни черта это не случайность. Но если бы и так… Случайность не снимает с тебя ответственности. Виноват? Плати. — Кто? — повторяю я вопрос, сжимая спинку кровати с такой силой, что на деревянной поверхности появляются трещины. — Месть не решит проблем, — упрямится Парц. Он ведь еще не знает, что сегодняшняя, а точнее, уже вчерашняя прогулка на своих двоих, возможно, была последней в его жизни. Впрочем, даже если бы узнал, мальчишка все равно бы до последнего пытался сохранять мирный нейтралитет. Как же я ненавижу эту черту агафэсов! Месть не решит проблем, ха! Еще кто-то говорит, что от мести не становится легче. Или что месть не возвращает погибших людей к жизни. Так-то оно так. Вот только месть и не должна решать проблем. От нее не должно становиться легче. И на воскрешение никто и не рассчитывает. Месть существует не для этого. Достижение справедливости — вот каково ее предназначение. Ибо человек, который заставил страдать других людей и не поплатился за это, не имеет права на счастье. — Кто? — спрашиваю я в третий раз. В одном Парц прав: обычная месть ситуации не изменит. Со стадом баранов следует вести себя соответствующе. Надо напугать их настолько, чтобы они в сторону агафэсов даже не дышали. Модрэсы и пратусы. Кто-то из них ответственен в увечьях Парца, кто-то другой — в том, что остались в стороне и ничего не предприняли. Виноват каждый. — Я не стану говорить, — упорствует агафэс. — Хорошо, — киваю я со вздохом. — Тогда я изувечу всех, — выдыхаю я тихо. — Нет, — вяло улыбается Парц. — Ты добрый. И никого и пальцем не тронешь, если не будешь уверен в их виновности на все сто! — говорит друг. Я в ответ на эти слова зло усмехаюсь и наклоняюсь к Парцу ближе, чтобы он отчетливее разглядел мою розовую радужку: — Ты слишком хорошего обо мне мнения, — шепчу я. — Но кое о чем забываешь, — произношу я, наклоняясь к Парцу еще ниже, чтобы мои слова расслышал только он. — Я — нэкрэс. И если понадобится, я могу не то, что изувечить, убить кого угодно. Кого угодно или даже, скорее, всех и каждого, — выдыхаю я, после чего резко выпрямляюсь и стремительно иду к выходу из лазарета. — Модрэс! — слышу я крик Парца за спиной. — Высокая модрэс из патруля! Не трогай всех! Пожалуйста! Но и ее не трогай! Это моя вина! Только моя! Это я ее спровоцировал! Если ты хочешь кого-то наказать, тогда… Я не слушаю. Высокая модрэс, значит. Чудно.