Кратосархат

Не верю, что говорю это, но в бессмертии есть как минимум один неоспоримый плюс: все твои обидчики, если будет такова твоя воля, получат по заслугам, потому как рано или поздно ты доберешься до каждого. Несмотря на уверения фольклора в том, что месть лучше подавать холодной, то есть выждать, распланировать и преподнести ее человеку неожиданно и хорошо бы даже со спины, я на сей счет имею иное мнение. Куй железо, пока горячо. Мсти, пока ярость клокочет в тебе с такой мощью, с которой можно сворачивать горы. Или шеи. Я-то бессмертный, а вот моя злость, к моему счастью, уже нет. Мне потребовались годы для того, чтобы научиться хотя бы отчасти миловать людей за всё, начиная от кинутых в мою сторону неприятных фраз и косых взглядов и заканчивая членовредительством и умелым потрошением моего бренного тела. Нет, я далеко не святоша. Навык повсеместного прощения я развивал в себе не для того, чтобы всем вокруг сходило с рук их бесчестие. Я делал это для собственного успокоения. Потому что нельзя двадцать четыре часа в сутки вариться в обидах и фанатично вспоминать, кто и какую боль тебе причинил заслуженно или нет. И мстить каждому — жизни не хватит. Помилование окружающих людей стало не столько их спасением, сколько моим. Но на этот конкретный случай мое благомыслие я распространять не собираюсь. Соэр перешел черту. Прощать его за такой поступок равноценно поощрению. Если большинство моих обидчиков концентрировали внимание на мне и делали со мной то, что делали, лишь потому, что я нэкрэс, с Соэром дела обстоят иначе. Я могу пустить на самотек удар по мне, но не позволю пострадать кому-то помимо. Ведь сегодня больной интерес Соэра направлен на меня. А завтра что? Кто станет его новой жертвой? Юная агафэса, что не сможет дать отпор? Застигнутый врасплох пратус? Или гордая, уставшая после тяжелого дня модрэс? А может, и кратос. Сдается мне, Соэр из тех типов, которые стоически игнорируют границы дозволенного и даже гордятся этим. Потому его надо проучить. И проучить его следует как можно скорее, потому что через день-другой я и вовсе забуду о произошедшем и снова окунусь в свою личную боль. Мстить следует, пока мои обиды еще свежи и обильно кровоточат. Потому я стремительно выхожу из крепости и направляюсь прямиком к когда-то заброшенной, но теперь уже облюбованной кратосами тренировочной площадке. Кратосы весьма педантичны, когда дело касается поддержания и совершенствования боевых навыков. Поднимаются с постелей с первыми ящеропетухами, а возвращаются в свою крепость уже после того, как солнце скроется за горизонтом. И их тренировки отличаются от тренировок агафэсов, которые предпочитают большую часть времени обсуждать боевые стратегии, а не махать мечами. Отличаются они и от «дружеских» боев пратусов и модрэсов, которые на тренировочные площадки выходят лишь с затупившимся оружием. Кратосы друг с другом дерутся так же неистово, как если бы находились на настоящем поле боя. От лязга стали встретившихся сабель звенит в ушах. От резких ударов сыплются искры. И раны, что получают противники во время тренировки, позже годами напоминают о себе толстыми шрамами. Мое появление на тренировочном поле не остается без внимания. Я мгновенно ловлю на себе с десяток вспыхивающих золотом взглядов. В них не прочитаешь ни жалости, ни страха, ни отвращения. Лишь смесь подозрения и интереса. Площадка поделена на несколько отдельных зон, на каждой из которых дерется по паре, реже — трио противников. Остальные кратосы наблюдают за своими собратьями, наспех перевязывая только полученные неглубокие раны или переговариваясь по поводу разворачивающегося перед глазами боя. На одной из площадок Соэр только-только победил своего соперника — кратоса в маске из черепа горного льва. Поверженный противник держится за обильно кровоточащую рану на бедре, а Соэр с надменным видом наворачивает вокруг него круги, жонглируя саблями. Напыщенный и самовлюбленный. Он силен. Ему нравится ощущать свое превосходство над другими, и он без стеснений демонстрирует наслаждение от очередной победы. Но лишь я оказываюсь в его поле зрения, и на лице кратоса надменность сменяется злостью. Но вопреки читающимся в его взгляде эмоциям, на губах Соэра появляется уже знакомая неприятная улыбка. Всё как обычно. — Ну что? Как он? В твоем вкусе? — кидает он мне, потеряв всякий интерес к предыдущему противнику и теперь шагая в мою сторону. — Кто? — я планомерно кормлю клокочущий внутри меня гнев. Вспоминаю раз за разом произошедшее всего несколько часов назад. (А кажется, будто прошла целая вечность.) Специально представляю, что бы случилось, не появись в коридоре Джаэр. Не получи он рану на тренировке и не реши заглянуть в лазарет. Смакую фантазию о том, как бы чувствовал себя после того, как пришел в себя от содеянного. Уверен, мне бы было куда хуже, чем прямо сейчас. Фантазии становятся все изощрённей и омерзительней. Почти физически ощущаю на себе руки Соэра. Прикосновения его губ. Тяжесть тела и горячее дыхание. И мою всепоглощающую беспомощность. Противно настолько, что меня начинает подташнивать. И я с таким упоением подстегиваю себя к действиям, что не способен провести параллели и понять, о чем говорит Соэр. — Джаэр, — выдыхает кратос и морщится, будто его раздражает одно только произношение этого имени вслух. — Как по мне, так он скучноват. — Не понимаю, о чем ты, — бросаю я, скрипя зубами. Понимаю, конечно. Но лучше бы не понимал. С другой стороны, мне следует сказать Соэру спасибо за еще одно бревно, подкинутое в пламя моей бесконечной ярости. Жаль, я не в том состоянии, чтобы ворваться на тренировочную площадку кратосов так же красиво, как до того я появился в трапезной ради разговора с модрэсами. Во мне слишком мало сил, и боюсь, если я растрачу их на духов, затем слягу и уже никогда не смогу встать с постели. Потому вся надежда на Пшёнку. Знаю, было расточительным тратить силы шакала на то, чтобы донести Джаэра до лазарета. Этим поступком я уменьшил свои шансы на победу над Соэром. Можно было бы повременить. Подождать пару дней, пока Пшёнка восстановится, а я отдохну. Но причину, почему я не хочу оттягивать неизбежное, я озвучил выше. Шанс того, что я вернусь к этому вопросу позже, невелик. Да и мне лучше явно уже не станет. Нет, этот гештальт следует закрыть здесь и сейчас. — Понимаешь, — Соэр щурит золотистые глаза. Его крестообразные зрачки при этом расширяются, начиная походить на четырехлистные клевера. — Скучный любовник. Неженка. Постоянно сыпет вопросами а-ля «Все ли с тобой в порядке? Могу ли я это сделать? Ты уверен?» Тоска-а-а, — протягивает кратос, демонстративно закатывая глаза. — Впрочем, с тобой, возможно, он перестал быть таким тактичным. Тебя-то можно брать как угодно. С тобой ничего не будет. Меня аж передергивает. И откуда только вывалилась эта скотина? И куда важнее, откуда бы ему вообще знать, каков Джаэр в постели?! Ты ходишь по тонкому льду моего терпения, Соэр. По очень тонкому! — Не ровняй его с собой. Между нами, безусловно, ничего не было, — рычу я, сжимая кулаки с такой силой, что ногти вонзаются мне в ладони до крови. — Он не ты, и никогда бы не опустился до такой мерзости, — произношу я, одновременно с тем ненавязчивым движением подзывая к себе шакала, что следовал за мной от самого лазарета. — Не драматизируй, — ухмыляется Соэр. — Признай, тебе понравилось, — и не думает он смущаться. А уж извиняться — тем более. Гнильё. — Невозможно признавать то, чего не было, — парирую я и смотрю на Пшёнку, что, усевшись у моих ног, тихо угрожающе рычит в сторону Соэра. Его призрачный загривок встает дыбом, давая понять, на каком взводе дикое животное. Я его прекрасно понимаю, так как сам испытываю точно такие же эмоции. — У нас немного времени, — произношу я тихо, укладывая руку на макушку шакала и благодаря возникшим вокруг моей ладони черным молниям слегка поглаживая его по голове. Даже столь незначительное обращение к моей силе приносит уже привычную боль. Но это того стоит. Мимолетная нежность с моей стороны заставляет друга поднять ко мне морду. — Сделаем это, — произношу я, стараясь не думать, как мой диалог с духом выглядит со стороны. Для зевак я сейчас глажу воздух и разговариваю сам с собой. Хотя какая мне разница, у кого и какие мысли могут возникнуть по поводу моих действий? Меня будут считать ненормальным независимо от того, дам ли я для этого основания или нет. Пшёнка отталкивается от земли и впрыгивает в мое несчастное умирающее тело. Я знаю, этот процесс для него неприятен и причиняет боль. Я в неоплатном долгу перед тобой, мой дорогой друг. — Как понимаю, твой разум окончательно ослаб, — предполагает Соэр, наблюдая за мной. Его искренне забавляет складывающаяся ситуация. — С моим разумом все в порядке, — не соглашаюсь я, входя в тренировочную зону и тем самым давая кратосу понять, что намерен драться. — Сказал нэкрэс, решивший кинуть вызов кратосу, будучи безоружным, — фыркает Соэр, сжимая эфесы сабель сильнее. Послабления из-за того, что я пришел с пустыми руками, у меня не будет. Но кратос не знает, что мое оружие кроется глубоко внутри меня. Пшёнка не умеет управляться с косой, потому я ее и не взял. Мы вместе победим Соэра моими голыми руками. Или потерпим поражение и уползем в мою комнату зализывать раны. Это уже не так важно. Я лишь хочу показать этому мерзкому типу, что ни одно его действие не окажется без последствий. И если даже я проиграю, я постараюсь сделать все для того, чтобы Соэр из этого боя хотя бы не вышел невредимым. Сражения в других зонах тренировочной площадки резко завершаются. Кратосы стекаются к нам. Хотят посмотреть поближе стычку между нэкрэсом и кратосом. — Я тебя жалеть не стану, — замечает Соэр, демонстративно жонглируя саблями. — Мы тоже… — произношу я тихо, чувствуя, как мой дух мерно сливается с духом Пшёнки. Очень странные ощущения. Я будто бы все еще я. Но кроме себя я еще и кто-то другой. Мои воспоминания о парном домашнем молоке и отсечении моей головы начинают мешаться с воспоминаниями шакала. Вот я бегу за диким кроликом, одним толчком сбиваю его с лап и вгрызаюсь в мягкое горло. Вот ощущаю запах молодой течной самки. У нее нет пары, значит ее парой стану я и наш союз разорвет только смерть. У животных все просто. Вот я облизываю морды еще слепых щенков. Вот увожу людей от нашего укрытия. Вот оказываюсь пленен этими людьми. И вот меня уже нет. Я смотрю на собственное окровавленное тело. Была жизнь и ее не стало. Ох, Пшёнка. Обещаю, когда-нибудь мы вернемся в медную пустыню и обязательно разыщем твоих уже повзрослевших щенков. А быть может, и самку, если она еще жива. Но сперва нам необходимо проучить Соэра. Я расслабляю мышцы и позволяю шакалу взять частичный контроль над моим телом. Ведомые его желанием, мы садимся на корточки и загребаем пальцами рыхлую, пропитанную кратосовской кровью землю. В нос ударяет запах противника. Взгляд устремлен только на него. На напряженные мышцы кратоса. На блеск сабель, что он сжимает в руках. Сконцентрированы на его дыхании и взгляде. Шакал видит этот мир иначе, нежели я. Я словно в легком дурмане. — Хотелось бы узнать, — подает Соэр голос, продолжая играться с саблями, — что мне будет за победу? Какой самоуверенный. — А чего бы ты хотел? — произношу я, а вслед за тем с моих же губ срывается тихий предупреждающий рык шакала. — Станешь моей собачонкой, — отвечает кратос, не прекращая улыбаться. — Сделаешь все, чего бы я ни попросил. Захочу вина, принесешь вина. Захочу острые клинки, раздобудешь их для меня. Захочу удовольствия… Надеюсь, ты умеешь раздвигать ноги? — Он ни на секунду не сомневается в своей победе. И именно это приведет его к поражению. — А если проиграешь, оставишь меня в покое, — тут же ставлю я свои условия, стоически проигнорировав его последний вопрос. — Не проиграю, — обещает мне Соэр, а в следующее мгновение срывается с места и с такой молниеносной скоростью оказывается рядом со мной, что мы не успеваем среагировать. Моя позиция неожиданно невыгодная. Прежде чем я что-то предпринимаю, получаю сильнейший удар ногой в грудь. Мощный пинок, выбив из моих легких весь кислород, отправляет меня за границы зоны боя. Я пролетаю несколько метров и падаю на землю, вместе с тем услышав сперва хруст моих ребер, а затем, после падения, и шеи. Ужасающие переломы, которые, к счастью, тут же начинают срастаться. Я вновь поднимаюсь на ноги и трясу головой, приходя в себя. Пшёнка еще только привыкает к моему телу, а я все еще перенаправляю его энергию, потому реакция наша заторможенная. Но времени для принятия друг друга нам не дают. Лишь я поднимаюсь на ноги, как получаю еще два удара: один в скулу кулаком, второй — саблей в живот. Соэр протыкает меня острым лезвием насквозь, давя на оружие до тех пор, пока эфес оружия не вжимается мне в живот. От боли темнеет в глазах, но я, скрипя зубами, отгоняю от себя желанную негу смерти. Не сегодня. — Я знаю, ты сейчас слишком слаб, — выдыхает Соэр мне в губы, прижимаясь ко мне всем телом вместе с оружием. — Духи тебе не помогут. Никто не поможет. Неправда. Если бы здесь был Джаэр, он бы наверняка за меня вступился. И Парц. Я не один. Но почему-то понимаю это только теперь, когда перед глазами мутнеет от дыхания смерти, а на губах горьковатый привкус крови. Дело не в том, что меня некому защитить. Дело в том, что в этот самый момент я сам должен защитить себя. Иначе тот страх, что поселился во мне в мгновение, когда я потерял контроль над собственным телом и начал жаждать прикосновений Соэра, на самом деле этого не желая, укоренится внутри меня и будет планомерно расти всю мою жизнь. Если я не задушу это чувство на корню, не преодолею его, не покажу себе всю мощь не тела моего, но духа, я никогда не смогу положиться на себя. А есть ли в этой жизни что-то хуже подобного? Пшёнка взмахивает моей левой рукой, и на щеке кратоса появляются три глубоких ссадины. Ногти нэкрэсов такие же твердые, как и волосы. Темно-серые пластины остры, как лезвия ножей, и почти так же опасны, как у кратосов. Но справиться с их длиной мне проще, чем с длиной волос. Ногти я хотя бы могу отгрызть. Волосы свои я тоже разгрызал, но, как понимаете, такой метод неэффективен. Соэр отпрыгивает от меня, оставив саблю красоваться в моем животе. Я хватаюсь за эфес и, сжав зубы, чтобы не демонстрировать того, насколько мне больно, нарочито медленно вытягиваю длинное лезвие из себя, а затем выпрямляюсь и одним выверенным движением стряхиваю с сабли крупные капли черной крови. Соэр морщится. Я слаб, ты прав. Но все еще бессмертен, глупая ты голова. Меня невозможно убить. И в это самое мгновение эта мысль, вопреки привычному негодованию, вызывает во мне воодушевление. Впервые мое бессмертие оказывается издевкой не только для меня. Отбрасываю саблю в сторону и вновь сажусь на корточки. Пшёнка, кое-как сообразив, как действует мое тело, рвется в бой. На этот раз не Соэр, а мы оказываемся рядом с ним непростительно быстро. Он замахивается на нас с саблей, но мы одним выверенным движением ударяем его по правому колену и, прорвав кожу его штанов, оставляем глубокие кровавые порезы. Под мои ногти забивается коричневая кратосовская плоть, блестящая золотом крови. Соэр шипит и замахивается на меня вновь. Полосует саблей спину, но прорубить копну моих волос у него не выходит, потому я чувствую лишь сильный тупой удар. Мы в ответ поднимаемся на ноги и целимся Соэру в горло. Он замечает наш маневр и успевает уклониться, и тогда в ход идет самый обыкновенный удар ногой в челюсть. Это уже мой опыт. Надо же показать шакалу, что и я чего-то стою. Впрочем, удар недостаточно сильный. Соэр лишь пятится, но остается на ногах. Он злится. Видно, что кратос начинает терять самообладание. Вторую саблю, которой он все это время орудовал, Соэр в раздражении отшвыривает от себя и цепляется за ремни, стягивающие его грудь. Между пальцами кратоса появляются кинжалы. Благодаря Пшёнке ближний бой Соэру не подходит, потому он рассчитывает держать между нами дистанцию с помощью метательного оружия. Всё это бесполезно! Ты не сможешь меня побед… Я резко откидываю голову назад, чувствуя жуткое жжение в правом глазу. В моем единственном глазу. Вот же скотина! Хотя чего еще я мог ожидать от опытного воина? Что он будет водить вокруг меня хороводы? Конечно, мой глаз — слабое место. Я, как и большинство иных рас, первым делом ориентируюсь на информацию, полученную через глаза. У кратосов все иначе. Я не единожды видел, как они дрались, завязав глаза черной тканью и залив в уши воск. Для ориентира им достаточно чувствовать запах противника и вибрации воздуха при его движении. Но если неприятеля не вижу я, то теряюсь и не знаю, что делать. В отличие от Пшёнки. Хватаюсь за кинжал и вытаскиваю его из глазницы. Боль ужасающая, но я ее почти не замечаю на фоне ударов, что пропускает мое бренное слабое тело один за другим. На что я только рассчитывал, когда шел против кратоса? Я правда решил, что раз Соэр — скотина, то должен быть слаб и неопытен? Ведь характер и навыки — вещи разные. О чем я только думал? О мести. Эта мысль хлесткой пощечиной приводит меня в чувства от нахлынывающей беспомощности. Хватит себя жалеть, Ксэт. Достал. Хватит винить себя во всех грехах по десять раз на дню. Хватит себя ненавидеть и оправдывать бессовестные поступки окружающих, прикрывая их собственной сомнительной родословной. Да, ты нэкрэс. И нет, это не налагает на тебя вину за все, что с тобой делали, делают и сделают. Ты ни в чем не виноват. Твоя серая кожа и черная кровь никому не дают право поступать с тобой так, как к тебе привыкли относиться окружающие. Ненавидеть людей можно за подорванное доверие. За подлость. За предательство. Но ненавидеть за цвет кожи и глаз? Насколько надо быть узколобыми? Мой глаз еще в процессе восстановления, когда я ощущаю, как Пшёнка бьет Соэра, судя по всему, по ногам. Слышится звук падения. Мы вскакиваем и взбираемся на кратоса сверху. Мое зрение возвращается в момент, когда я прижимаю одной рукой Соэра к земле. Второй же выуживаю из внутреннего кармана своего плаща припасенную фляжку с водой, которую одолжил у Джаэра. Срываю зубами пробку и, прежде чем кратос соображает, что я собираюсь сделать, выливаю содержимое фляги Соэру на лицо. Он фыркает и начинает плеваться. Его взбрыкивания подо мной тут же слабеют. Как бы ни было всесильно существо перед тобой, у него всегда найдется слабое место. Благо, уязвимость кратосов всем известна. Живительная влага, которой многие народы поклоняются, для них подобна яду, вытягивающему из них все силы. Знаю, это подлый маневр. И я жду, что кратосы, что наблюдают за нашим боем, сорвутся со своих мест и разорвут меня на части за бесчестный поступок. Но ни единая душа не двигается с места. Они продолжают наблюдать. Хорошо. — Это тебе за все те гадости, что ты успел мне наговорить, — шиплю я и ударяю Соэра аккурат по его самодовольной роже. Бью с такой силой, что чувствую хруст и не могу понять — это челюсть кратоса или мои пальцы. Кулак взрывается болью, но я и не думаю останавливаться. Сейчас Соэр для меня не просто очередной задира, не дававший мне прохода. Он нечто большее. Символ всех тех людей, которые когда-либо что-то мне делали. Делали, но остались безнаказанными по моей глупости, доброте или из-за страха. Сегодня я говорю милосердию «нет». «Нет» убежденности в своей вине за происходящее. «Нет» вере в то, что человека можно ненавидеть лишь потому, что он родился другой расы, будто бы у него был выбор. Нет. — Это тебе за удар по моим незаживающим ранам, — продолжаю я колотить Соэра по лицу. — А это за то, что напоил меня своей кровью! — вновь удар. Но я бью кратоса по челюсти, так как верхняя часть его лица скрыта маской. Мне этого недостаточно. Потому я хватаю череп черного тигра за все еще острые клыки и срываю его с лица Соэра. И на мгновение замираю. Мой кулак останавливается в паре сантиметров от его неожиданно молодого лица. Я думал, что дерусь с мужчиной, но… глазам моим предстает совсем еще мальчишка. Поведение Соэра мне казалось ребячеством, на которое способны разве что подростки. Но сейчас… Соэр, может, и перестал быть подростком, но все еще является слишком юным, чтобы считаться взрослым. Я поражен неожиданной молодостью своего противника, зато Пшёнка не теряется. Потому последние три прицельных, хлестких удара по лицу Соэра наносит шакал. — Надеюсь, ты помнишь о нашем уговоре, — нагнувшись к Соэру совсем близко, шепчу я. Молодой парень с подбитым левым глазом и переломанным носом лишь выдыхает в ответ что-то невнятное. — Я не расслышал, — рычу я, не подавая вида, насколько обескуражен возрастом Соэра. Ребенок или нет, это также не должно оправдывать его поведения. Я заслуживаю лучшего отношения. От представителя любой расы, пола и возраста. — Они… вернулись? — раздается тихое в ответ. Я не сразу соображаю, о чем говорит Соэр. Лишь понимаю, что смотрит он не на меня, а в небо. Я также невольно поднимаю глаза к небосводу и вздрагиваю. Среди кружащих в небе птиц четко вырисовываются боевые соколы с голубыми лентами на лапах. Те самые, которых с собой взял наш ушедший в Синий лес небольшой отряд разведки, состоявший из модрэсов, пратусов и агафэсов. — Отряд приближается к стене! Открыть ворота! — слышится издалека приказ. И эти слова почему-то вызывают у меня беспочвенный приступ тревоги. Нет. Так быть не должно. Что-то не вписывается в эту ситуацию. Но что? Я поднимаюсь с Соэра, полностью потеряв к нему интерес. Я отомщен и больше нам с ним говорить не о чем. Конечно, я бы мог потребовать еще и прилюдных извинений, но мне этот цирк не нужен, окружающим — тем более. Мнение обо мне они не изменят, даже если сами правители поселений встанут передо мной на колени. — Потерпи еще немного, — прошу я Пшёнку, прекрасно понимая, как плачевное состояние моего тела измотало бедного шакала. Тем не менее мой друг не бежит из меня, а прислушивается к моей просьбе. Я пересекаю тренировочную площадку и стремительно приближаюсь к крепости. Ко мне присоединяются несколько любопытных кратосов, но большинство предпочитают вернуться к тренировкам. Соэр продолжает лежать на земле, растирая золотистую кровь по лицу. Он кажется разбитым. Так тебе и надо, глупое дитё. Я прохожу через крепость к территории, ведущей к воротам. Двери пригласительно распахнуты. Знакомый отряд бодро шагает из леса в нашу сторону. Но я не могу отделаться от мысли, что что-то здесь не так. Вновь невольно бросаю взгляд на небеса. Соколы продолжают кружить среди других птиц. Подождите. Почему? Почему они кружат среди других птиц? Соколы либо должны сидеть на плечах хозяев, либо вернуться в гнездовье. Никто бы не отправил их так просто «полетать» над крепостью, так как есть вероятность, что их примут за вражеских птиц и пристрелят. Ни один уважающий себя агафэс не стал бы рисковать своим соколом! Предчувствуя худшее, я выбегаю прямо перед воротами и смотрю в упор на надвигающийся на меня ровным строем отряд. Перья агафэсов потускнели и сыплются с них, как при линьке. Косы модрэсов расплетены, и их рыжие спутанные волосы гоняет сильный холодный ветер. Пратусы идут такой тяжелой поступью, будто тащат за собой непосильный груз. Латы всех воинов испачканы в крови и, судя по цвету, принадлежит она не эгриотам. А им самим. — О боги, — выдыхаю я, невольно закрывая рот. К горлу подкатывает ком от неожиданной мысли. — Закройте ворота! — кричу я. — Немедленно! Агафэсы, что слышат мой вопль, лишь переглядываются. Зато на отряд мой крик действует, как тряпка на быка. Соколиный вопль разрывает небесную гладь, и я вижу, как с одной стороны на меня бегут обливающиеся собственной кровью воины. А сверху на меня же летят соколы с выколотыми глазами. — Поторопитесь! — воплю я. И только теперь нерасторопные агафэсы, не скрывая недоумения, все же подчиняются и приводят в движение тяжелые, потрескавшиеся от времени рычаги, отвечающие за открытие и закрытие врат. Одновременно с тем на площадку выбегают ликующие модрэсы, пратусы и агафэсы. Они встречают собратьев с широкими улыбками. Радуются их возвращению и в упор не видят того, что вижу я. Гнилые раны на открытых участках кожи. Копошащихся в них червей. Мутные, покрытые белесой пленкой глаза. И смрад, означать который может только одно. — Отойдите от них! — кричу я боевым товарищам, но слишком поздно. Агафэсы не успевают закрыть ворота. Отряд вбегает в крепость и хватается за оружие. Испачканные кровью воины кидаются на своих же и начинают рубить всех без разбора. Настолько молниеносно, что за пару секунд мы теряем сразу человек двадцать. Слышится чей-то вопль. Сложно мириться с тем фактом, что на тебя нападает твой же соратник, друг, близкий человек. Это не физическая атака. Психологическая. Воины, за спинами которых опыт в несколько десятков лет, лишь недоуменно хлопают глазами и не отражают атак, потому что не могут осознать происходящее. Жалею, что не взял на бой с Соэром косу. Сейчас бы она мне пригодилась. Придется драться голыми руками. Бегу в самую гущу событий, параллельно с тем обращаясь к клятой нэкрэсовской силе. Противников бесполезно рубить мечом или протыкать стрелами. Необходимо разорвать связь. По моим пальцам пробегают черные и розовые молнии. Я размахиваюсь и ударяю одного из вернувшихся пратусов рукой в бок между латами. Протыкаю ставшую мягкой плоть насквозь. Ощущаю терпкий запах разложения. Впускаю в тело воина свои молнии, и мой противник падает наземь замертво. Но пока я вывожу из строя одного, с нашей стороны мы теряем еще троих. — Не пытайтесь их убить! Не тратьте силы! Это бесполезно! Удерживайте их на площадке, не позволяйте прорваться дальше! — кричу я кратосам, что пришли с тренировочной площадки вслед за мной. В отличие от агафэсов, что копались с воротами, а теперь лежат замертво, и от тех воинов, что выбежали встречать собратьев, кратосы слышат мои слова. Слышат и следуют моему совету. Я закрываю от атаки одного из агафэсов, которому успели рассечь левую щеку, выхватываю из его рук меч, пускаю по лезвию оружия розовые молнии, а затем одним выверенным движением рассекаю нападающую модрэс вертикально пополам. Та же участь ждет и поспевшего за ней агафэса с потухшим взглядом. Я произвожу удар за ударом, обезвреживая противников. Но на очередном ударе рука моя начинает дрожать. Та самая модрэс, с которой я разговаривал во время наказания напавшей на Парца воительницы. Мудрая женщина, знавшая, что идет на смерть, но все равно присоединившаяся к отряду. Стоит передо мной. С запекшейся кровью на лбу и левой щеке. С рваной раной на правом виске, из которого вырвали кусок плоти. И это зрелище невыносимо. — Ты хороший воин, — шепчу я, вспоминая слова Джаэра относительно кратос, что погибла при нашем первом патруле. Боги, ну почему она не сказала мне свое имя? Почему? «Это уже не важно», — вот каков был ее ответ на мой вопрос. И я тогда не настоял. Не убедил в обратном. Не уверил, что это важно. Для меня важно. — Была, есть и обязательно станешь вновь. Я горд тем, что воевал с тобой рука об руку, — шепчу я и отрубаю женщине голову. Раздаются страдальческие вопли. Оглушительный плач, сопровождающийся неконтролируемым потоком слез. Я продолжаю рубить одного члена отряда за другим до тех пор, пока все они не оказываются на земле. Стою, окруженный мертвыми телами людей и их птиц, попытавшихся напасть на меня. Сердце стучит, как отбойный молоток. Перед глазами мутно. В горле все еще стоит ком, а во рту пересыхает. С сабли агафэса, что я все еще сжимаю в руке, струится смесь бордовой и голубой крови наших собратьев. — Нет! Нет!!! — одна из модрэс кидается к своей подруге и обнимает ее отрубленную голову. — Ты… чудовище! — вопит она в мою сторону, еще не поняв, что произошло на самом деле. Я слышу и другие возмущенные крики. Проклятья. Кто-то кидает в меня камень. Он попадает мне в левый висок и боль от него вызывает жуткий приступ мигрени. — Союзный отряд напал на нас, — слышится голос, и судя по произношению, принадлежит он кратосу. — Мы сами это видели. Они начали убивать своих. Он нас защищал. — Неправда! Она бы никогда нас не предала! — эти слова принадлежат безутешной модрэс. — Она и не предавала, — решаюсь я вступить в разговор. — Она уже давно мертва. Они все мертвы. — Что? — по толпе выбежавших на площадку воинов проходит волна шепота. — Что он имеет в виду? — Я имею в виду, что у эгриотов есть свой нэкрэс. И он куда сильнее меня, — произношу я вслух правду, в которую и сам не желал верить до последнего. Я знаю, что это означает для меня самого, но не могу не поделиться этим с воинами. Они должны знать, что их ждет. Шепот перерастает в крики. Обвинения. Все они направлены на меня. Но я слишком устал, чтобы злиться или оправдываться. К тому же на лапе одного из мертвых соколов я замечаю маленький клочок бумаги. Письмо. Полагаю, когда отряд столкнулся с противником, кто-то из них попытался отправить нам послание, но наш враг оказался быстрее и пленил птицу. Наклоняюсь к соколу и выуживаю заляпанное бордовой кровью сообщение. Не знаю, откуда возникает такое убеждение, но мне почему-то кажется, что оставила его та самая уважаемая мною модрэс. Я раскрываю скатанный в трубочку клочок бумаги и читаю: «Один». И Боги, я без понятия, что это значит.