Лучше не бывает

День заканчивался хорошо. Если бы не звонок Алика, разнёсший благостное состояние души Малины к едрене фене. — Хорошо, Алик, до встречи, — сказал он, отдал трубу ожидавшему приказа Щавелю и пнул ближайший к нему стол. Стол полетел в стену, тревожно загрохотав — железо о бетон гремело будь здоров. И Малина-то будет, а этот шакалиный выродок… Брага тронул его за плечо, посмотрел вопросительно — верный, умный Брага, который единственный из всех служил в ВДВ и мог оказать Малине реальный отпор в минуты сильной злости. Потому он и был в кругу самых близких — как Щавель, через которого проходили все деловые звонки ОПГ Платиновые пиджаки, как внимательный Паганини, отвлекающий игрой на скрипке от своей основной функции — запоминать детали. — У нас завелась крыса, — сказал Малина обманчиво-спокойным тоном. — Грузин этот новенький. Где он сейчас? Паганини любовно провёл смычком по струнам, кивнул куда-то назад: — Третья подсобка. Кухонная. По клубу шли в молчании. Девочки, выряженные в яркие кусочки ткани, завлекательно вращали бёдрами, какая-то новенькая крутилась в центре возле группки младших быков. Устраиваться пришла? Но Малине сейчас было не до этого. Он преодолел запутанную сеть подвальных коридоров, безошибочно и быстро следуя к цели, как акула, почуявшая кровь. Брага шёл с ним почти нога в ногу, Паганини и Щавель, как всегда, немного поотстали. — Блядский хуй! — прорычал Малина, распахивая дверь подсобки. — Где эта гнида пиздливая? Персонал тут же прыснул в разные стороны, как стая напуганных крыс. Малина поморщился от отвращения, облокотился на ручку двери (та угрожающе заскрипела) и окинул взглядом дрожащих разномастных людей, прижавшихся к стеллажам с продуктами. Все национальности Советского Союза и ближнего зарубежья были представлены тут, Малина не брезговал никем — более того, любил, когда люди обязаны ему своим успехом. Из его клуба много кто стартовал в родные города с хорошей суммой в кармане, именно потому у него были связи практически по всему Союзу. Однако, как это ведётся в любом стаде, в клуб Малины случалось забредать паршивым овцам. Таким, например, как тот скорчившийся в углу водитель-грузин, спаливший Алику координаты и путь грузовика с важным товаром. Благо, Алик с ним ещё в пять лет в одних трусах по дворам носился, избивая палкой крапиву, а потому слил предателя по старой дружбе. Если бы Малина потерял товар, развязалась бы война, и весь Катамарановск погряз в бандитских разборках. Снова. Малина любил запах крови, хруст костей, треск разрывающихся сухожилий… Однако войны не хотел — Афганистана ему в свое время хватило за глаза. А этот шелудивый пёс мог бы поставить под угрозу шаткое равновесие, держащееся на крепкой, полной духа здорового соперничества дружбе между главарями местных ОПГ. — Ты, — кивнул Малина, — шаг вперёд, шакалёнок. Грузин повиновался. Малина кивнул Браге, и тот, подхватив грузина под локоть, потащил его прочь. — Остальным выдохнуть, — махнул рукой Малина дрожащему персоналу, — проводим дератизацию. Не ссыте, никто из вас ни в чём не виноват. Он ради смеха дождался, пока все достаточно расслабятся, чтобы гаркнуть своё коронное: — ИЛИ НЕТ? Наблюдать, как целая толпа народу мотает головами из стороны в сторону, как импортные китайские болванчики, было забавно. Малина расплылся в благодушной улыбке. — Смотрите у меня. Он вышел и затворил за собой дверь. Паганини с хмурым видом ожидавший его в коридоре, наиграл на скрипке что-то кровожадное: вот же зараза рукастая, до знакомства с ним Малина вообще не знал, что скрипка может издавать такие звуки. — Зря тебя попёрли из консерватории, — вздохнул Малина, поднимаясь по лестнице, — виртуоз ты хренов, Колясик. — Не жалуюсь, — оскалился Паганини, — меня и тут неплохо кормят. Брага ждал их в подворотне возле чёрного входа в «Малиновку». Грузин лежал около мусорного бака, кашляя кровью на мокрый после дождя асфальт. Малина поднял голову, вгляделся в затянуто тучами небо. — Звёзд не видно. Дождь ещё раз будет. Щавель, нахохлившийся в своём намокшем бежевом замшевом пиджаке дворовым воробьём, прижимал к уху трубу. — К утру ближе, Михал Палыч. Брага вопросительно поднял бровь. — Работаем, — кивнул Малина, закатывая рукава. Грузин захныкал, отползая к стене, но эти звуки трогали Малину не больше, чем скулёж бешеной собаки. — Пощади, Михал Палыч, — завыл грузин, — Ты ж знаешь, что Альберт Аристархович за человек! — Честный он, в отличие от тебя, падаль, — Малина сплюнул на асфальт и сел на корточки возле грузина. Тот поднял заплаканные глаза: — Они меня заставили… Малина презрительно усмехнулся. — Брешешь. Купил тебя Алик, на продажность проверил. Ты продался. А мне шлюхи не нужны. Он встал, обернулся к Браге. — У тебя полный клуб шлюх! — вякнул ему грузин вслед. Малина кивнул назад. — Кончай его. Не хочу руки марать. Брага молча шагнул к приговорённому. — Мои девочки не шлюхи, — сквозь зубы процедил Малина, заходя в открытую предусмотрительным Щавелем дверь под аккомпанимент ехидно-весёлой скрипичной мелодии и воплей грузина, — Они красиво танцуют и получают за это деньги. Они не продаются, как ты.

***

Вернувшись в клуб, Малина заметил, что народ подтягивается к боковому цилиндру с шестом. Это было странно, ведь девочка, которая там работала, вчера через Малину на больничный уходила — болезненные месячные, аж крючило бедняжку, в таком виде на шесте не повертишься. Так кто тогда… — Давай, давай! — азартно крикнул кто-то из младших «быков», и Малина с удивлением узнал Картавого, который явно не был по девочкам. Теперь ему и самому стало интересно. Вокруг пластикового цилиндра, освещенного изнутри нежно-малиновым светом, было не протолкнуться. Кому угодно — но не Малине с его габаритами. Он раздвинул своих людей и увидел… Её. Его взгляд заскользил снизу вверх. Чёрные лакированные туфли на каблуках. Длинные крепкие ноги, затянутые в крупную сеточку чулок. Игриво-короткая чёрная кожаная юбка… Малина нахмурился и вновь посмотрел на ноги красотки, оседлавшей пилон. В ложбинке щиколотки виднелась отчётливая надпись, и, разобрав её, Малина неожиданно сам для себя покраснел. — Давай, крошка! — крикнул кто-то. «Девочка» повернулся. Спереди под юбкой явно были видны очертания члена, плоскую грудь даже не прикрывал лживый бюстгальтер с кусками поролона. Но Малина в первую очередь посмотрел в глаза, прикрытые солнечными очками-авиаторами, и одними губами прошептал: — Ко мне, блядь. «Девочка» моментально слетел с помоста, и он поймал «её» в объятия — просто от неожиданности. — Прости, — виновато прошептал «девочка», опуская глаза. Малина стиснул его руку, точно зная, что причиняет боль, и молча повёл прочь под одобрительный свист своих быков. Бисексуальность главаря им точно нигде не жала. — Щавель, — прорычал он, проходя сквозь расступающуюся перед ним толпу, как нож сквозь масло, — закроешь кабинет снаружи. На все звонки отвечай, что до завтра я занят. — Малин… — раздалось сзади жалобное поскуливание. — Молчать, — рявкнул Малина, не оборачиваясь. — Условный стук как всегда? — переспросил Щавель. — Да. Ногой распахнув дверь кабинета, Малина втолкнул туда «девочку» и обежал глазами свою банду. — В экстренном случае Брага за главного. Все кивнули. Он захлопнул за собой дверь и дождался, пока в кабинете провернётся ключ. — Блядь, Малина, ты чё твор… — Это ты чё тут творишь, маленькая блядь? — рявкнул Малина и наотмашь ударил по напудренной щеке тыльной стороной ладони. Очки-авиаторы треснули. «Девочка» вскрикнул, смахивая их остатки с лица и прижимая ладонь к щеке. — Тончик, объяснись! Он бы в жизни не догадался, кто был тот красавчик на пилоне, косящий под «красотку», если бы не проклятая татуировка, «Перемен требуют наши сердца», которую он бил своими руками этому идиоту мелкому на совершеннолетие. Тончик тогда извивался и ныл, что больно, Малина смеялся и говорил, что он сам хотел, держал эту вот стройную щиколотку, накалывая иглой букву за буквой на тонкой бледной коже… — Прикол это такой, ясно? — взмахнул руками Тончик, стягивая с себя парик — Малина толком не успел его разглядеть, заметил только цвет — блондинистый, да крупные кудри. — Потанцевать пришёл. Что, нельзя? Тончик был взрывной, как воспитавший его Жила. Щенок шакала, он кидался на всех без разбору, грызся отчаянно, как будто каждый раз стоял вопрос о его жизни и смерти. Лало любовно называл его «руворо» — волчонком по-цыгански, и Малина был готов поставить свой клуб на кон, что Лало ждал случая, чтобы заманить Тончика к себе в шатёр и выебать. Многие мечтали. О чём мечтал сам Тончик, никому известно не было. Малина ставил на то, что Тончик «как нормальный пацан» найдёт себе девчонку и наплодит с ней маленькую свору то ли волчат, то ли шакалят — один хер, псовых. Видимо, Лало и тут оказался проницательнее, хренов цыганский колдун. — С какого хуя? — взвился Малина. — Если Жила узнает, чем ты тут занимаешься, ты из банды вылетишь! Жила родного брата за это презирает! Тончик упёр глаза в пол. О ссоре братьев Жилиных в городе не знал только глухой — да и тому на языке жестов бы донесли. Приехавшего из школы милиции брата Жила застал за бурным воссоединением с Игорем Катамарановым. Скандал был до небес — Жила, сам, на взгляд Малины, неровно дышащий к некоторым мужикам в городе, обозвал брата пидором, тот полез драться, и получилось бы смертоубийство, если бы не Игорь. Разнял. Однако, зависть или не зависть в этом виновата, а попасть в опалу у Жилы было проще пареной репы, если ты — пидорок. И Тончик со всей своей юной дуростью, будучи правой рукой и будущим преемником Жилы, попёрся в бабских шмотках на пилон. Идиот. — Отъебись, — окрысился Тончик. Малина, поняв, что сказал последнюю мысль вслух, вздохнул, присев на край столешницы, и потёр переносицу — голова начинала побаливать от напряжения. — Послушай, Тонь. Вот нахуя тебе было припираться сюда в таком виде? Если хоть один из моих быков стуканёт на тебя… Тончик моментально вскинулся: — Меня не узнали! — Ты в этом уверен? Да я в первые секунды просёк! А люди у меня не тупые. Вид кипящего от злости, но не пререкающегося Тончика, признающего его правоту, успокоил нервы. Лет пять назад, когда этому шкету было шестнадцать, он, побитый и напуганный, часто приходил каяться в своём участии в очередных разборках именно к Малине. Покорно терпел обработку ран, мат и ругань, подзатыльники… А потом утыкался лбом в плечо, крепко обвивая руками за пояс, и Малина неизменно таял, потому что у него не было детей или братьев. Тончик заменил ему и тех и других. — Я не думаю, что меня кто-то узнал, — буркнул Тончик. — Про татуху максимум эти твои трое в курсе… Остальные никто. Сам знаешь, я носки высокие ношу. Малина вздохнул. Поднял руку, поманил легонько: — Иди сюда. Тончик поднял взгляд — мол, правда можно? — и прытко подлетел к нему, ныряя под локоть плечом. Прижался щекой к груди, заглянул в глаза. — Прости. — Дебил, — Малина дал ему шуточный щелбан, и Тончик дурашливо улыбнулся, — прощения будешь у прокурора на суде просить, не дай бог конечно, чтоб лишних лет не навесили. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Он трижды постучал костяшками о крышку стола. Льнущий к нему Тончик приятно согревал бок, и хотелось просто расслабиться, забыть эту ситуацию. Но нельзя было. — Тонь. — М-м? Вибрация голоса приятно отдала в плечо. — Вставай к столу. И зад отставь. Тончик медленно отодвинулся. — Ты чё, прикалываешься? Малина снял очки и положил их на стол, расстегнул пиджак, повесил его на спинку стула. — Ни капельки. Давай-давай. — Зачем? Только теперь Малина заметил, что вообще-то Тончик ещё и накрашенный. Пиздец, блядь. Ну да, в таком боевом раскрасе и парике его и мать родная, будь она жива, не признала бы. Дела это, однако, не меняло, хотя Малине чертовски понравился белый матовый отлив на обычно чуть фиолетовых от недосыпа веках Тончика. — За надом. Воспитывать тебя буду. Тончик сложил руки на груди. Шифон блузки скользил по коже при каждом движении, чёрный топ под прозрачной белой тканью оставлял простор для воображения — остыв, Малина смог оценить красоту образа. Он бы нанял такого Тончика танцевать в клубе, если бы не знал, что Алюминиевым Штанам толковый преемник главаря нужнее. — И чё, типа, выпорешь меня? Щёлкнула пряжка ремня. — Выпорю. Ремень пополз из шлевок, и Тончик сглотнул. Малина видел, как ему неуютно. Хорошо — значит, урок запомнится. — А если… — Слушай, — Малина вытащил ремень и сложил его пополам, шлёпнул себя по бедру на пробу — обожгло как положено. — Пороть тебя было некому. Жилу самого не пороли, остальные тебя, балбеса, щадили, пока ты рос. Сейчас я исправлю это недоразумение, лучше ж поздно, чем никогда. Один раз ремня отведаешь — во второй подумаешь перед тем, как куролесить. Я достаточно внятно объясняю или повторить? Тончик помотал головой, обнял себя за плечи, переступил с ноги на ногу. — П-прям на стол? Малина закатил глаза. — Просто к столу встань, господи, как будто я выебать тебя собираюсь. Щёки у Тончика вспыхнули — даже под пудрой было видно. Он тут же встал, как было велено, и отставил жопу. Малина цокнул языком. — Юбку сними. Тончик, не оборачиваясь, повиновался. Малина отвлёкся, закатывая рукава рубашки, и, увидев, во что были затянуты поджарые тончиковы ягодицы, невольно сглотнул. — Это что за блядство? Глянув через плечо, Тончик буркнул: — Трусы. Трусами это кружевное безобразие назвать было, конечно, сложно — сквозь прозрачную тонкую ткань Малина видел задницу Тончика, как если бы велел ему раздеться догола. Члену в брюках стало слегка тесновато, и Малина, кашлянув, неловко поправил его. — Дело твоё. Двадцать ударов, и ты свободен. Договорились? — Хуярь уже, — сказала вихрастая макушка. Не повернулся. Гордый. — Хорошо. Малина громко, устрашающе щёлкнул ремнём и ударил. На бледной коже моментально расцвета алая полоса, Тончик охнул и дёрнулся вперёд всем телом, натыкаясь грудью на стол. — Больно! — Терпи. Локтями об стол обопрись. Тончик повиновался и весь поджался в ожидании нового удара. Малина коротко замахнулся, опустил ремень на обтянутую кружевом ягодицу. — Блядь! — Терпи. Следующий удар Тончик встретил молча — только зашипел сквозь зубы. Малина бил даже не в половину силы, скорее, пытался заставить почувствовать стыд. Боль и стыд — так его воспитывали, так всех в СССР воспитывали. Может, и Тончика проймёт наконец. Свист ремня. Удар. Свист ремня. Удар. Малина считал про себя, сосредоточившись на порке, и даже не сразу понял, что изменилось. Тончик начал подаваться не от ремня, а к нему. Отклячивал задницу, подозрительно тихий и замерший, рвано вздыхал на каждом ударе. Что за?.. Он попробовал бить жёстче, и Тончик охал, поджимал ягодицы, но подставлялся снова. Не просто ждал — именно подставлялся. И потому двадцатый удар вышел немного неудачным — прошивка ремня, расползшаяся по краю, зацепилась за тонкое кружево. Раздался треск порванной ткани, и один из боковых кружевных треугольников раскрылся, как лепестки цветка, оголяя раскрасневшееся от ударов полужопие. — Блядь, — Тончик глянул через плечо на собственный зад, что-то пробормотал себе под нос. — Это был двадцатый, — сказал Малина, подходя ближе, и хлопнул по оголившейся ягодице ладонью, — ничего, возьмёшь у м… «Меня в комоде» так и осталось непроизнесённым. Тончик повис на нём, прижавшись жадным горячим ртом к губам, скользнул языком в приоткрытый для нового слова рот. Малина обалдел от такой наглости — Тончик подтянулся на его плечах, встал, наверное, на кончики больших пальцев, как балерины — этот фокус он умел. Влажные от пота ладони жарко обняли шею. Член дёрнулся, реагируя на близость чужого тёплого тела, и Малина, опомнившись, оттолкнул Тончика от себя. — Блядь, прости. В голосе Тончика не было и капли раскаяния. Только боль. — Это чё щас было? Малина сумел сказать это даже спокойно, хотя в душе бушевал ураган. Тончик был последним человеком, от которого Малина мог бы ждать такой подставы, при таком уровне близости он бы не пропустил интерес к себе… Или пропустил? — Это больше не повторится, — сказал Тончик и юркнул мимо него в комнату. Бандитский образ жизни заставил Малину серьёзно окопаться — у него в клубе была одна из его постоянных квартир. Вторая находилась в казино, третья, собственно, дома. Поэтому, помимо кабинета, тут были и душевая, и спальня, и даже кухня с барной стойкой, такой, какие только-только входили в моду. Тончик утёк как раз в спальню, и Малина последовал за ним. Молча пронаблюдал, как тот судорожно ищет трусы поэластичнее, чтобы натянуть на свою худую жопу. — Ты не ответил. Малина сложил руки на груди и встретил взгляд Тончика спокойно. Вот только взгляд этот не помог — такие больные, жалобные глаза Малина у него один раз видел, когда вынес из горящего дома, подожжённого сигаретой уснувшей матери-пьянчужки. Она как раз вздумала закрыть сына в наказание, и Тончик сгорел бы заживо, не проезжай мимо Малина. На память им обоим остались несколько ожогов на плечах и спине, да выжженная искрой тончикова бровь. Даже шрам остался. — Иди нахуй со своими вопросами, понятно? — Тончик потряс в воздухе кулаком с зажатыми в нём трусами. — Выпорол меня, типа, батя теперь? Вот и катись нахуй! Голос его надломился, дал плаксивую ноту, и Тончик сел на кровать, закрыв лицо ладонями. Сердце у Малины дрогнуло. Он подошёл, сел рядом с Тончиком, погладил дрожащие плечи. Плачет?.. — Тонь, ну ты чего, мелкий? Увещевания не дали толка — раньше Тончик бы уже прижался к его плечу, позволил себя утешить — хоть слёзы с ним случались изредка, слабости перед своими он не особо стыдился. Но сейчас Тончик лишь отпрянул. — Я щас оденусь, и ты меня выпустишь, понял? — Не дорос ещё мне указывать, — усмехнулся Малина нервно, но Тончика уже несло: — Или выпустишь, или я тебя убью нахрен! Глаза его горели недобрым огнём. В отношении себя Малина никогда не видел такого. — Тонь. Кулак перехватить удалось только благодаря хорошо развитым рефлексам. Тончик тут же сделал второй выпад, но его Малина уже ждал — вцепился в запястье, крепко сжал и заломил за спину, опрокидывая Тончика животом на кровать. Тонкая ткань блузки моментально треснула, и Малина рванул её, чтоб не мешала — ладони скользили. Тончик повернул голову, чтоб не утыкаться лицом в покрывало, и дышал открытым ртом. — Ты что, охуел? — спросил Малина, отбрасывая остатки блузки. — Это ты охуел, — просипел Тончик, извиваясь под ним, — отпусти, блядь! Раздражение и непонимание смешались в дурацкий ядрёный коктейль, и Малина почувствовал, что возбуждается — от этих нелепых ёрзаний под пахом. — Тонь, блядь, успокойся и скажи нормально, это чё щас было такое? Лизаться бросился, потом всечь мне пытаешься… Шиза настигла? Ну, так с этим в дурку. Прядь волос свалилась ему на глаза, и Малина сдунул её. — А ты чё? — даже будучи придавленным к кровати, Тончик умудрялся быковать, — ремень этот ебучий, власть тебе подавай, только на это и стоит, небось. Мудак ты, Малина, ёбаный мудила. Брови сами собой взлетели. — Чего? Тончик вдруг как-то хитро извернулся, столкнул его с себя — это Тончик-то с его кожей да костями! — и дал дёру в кабинет. Малина подорвался за ним — и вовремя, потому что иначе Тончик закрыл бы дверь на засов и смылся через чёрный ход, о существовании которого знал. Как-то раз они сваливали отсюда вместе — охота на Малину периодически возобновлялась, слишком лакомым кусочком были ресурсы, которые он под себя подгрёб. Град ударов Малина парировал, изловчился, рванул на себя за ткань топа — та тут же порвалась, но инерции хватило, чтобы Тончик врезался ему в грудь. Так они и упали на диван в кабинете. Тончик попытался вырваться снова, но на этот раз Малина скрутил его основательно, уже не щадя. Одной рукой удерживая за запястья, второй вдавил Тончика лицом в кожаную мягкость, пока тот не затрепыхался от недостатка воздуха. — Успокоился? Со всей этой вознёй Малине стало жарко, и он, воспользовавшись моментом, рванул на себе рубашку — хер с ними, с пуговицами. Тончик почему-то сразу отреагировал на звук, но не попыткой побега, а тем, что повернулся и незнакомо, жадно смотрел. Малина видел такой взгляд тысячу раз, но не думал, что ещё когда-то в ответ у него дрогнет что-то внутри. Тончик неприкрыто пялился на него, приоткрыв рот, и член Малины напрягся в считанные секунды — прямо под горячим подрагивающим животом, прижавшимся сверху. — Тонь? — А? Тончик вообще будто потерялся: косметика поплыла от слёз, зрачки огромные, как у обдолбыша. И Малина шлёпнул его по заду — чисто чтоб вывести из пьяного оцепенения. — Земля — Тончику, приём. — Ну чё ты опять… — тот хныкнул, дёрнул задницей — Малина почувствовал, как в бедро ему толкнулся внушительный стояк. Моментально откатило в последние несколько раз, когда чужие губы горячо шептали на ухо всякие нежности на цыганском: «лэ, камло, да, да, датэ, мишто, сыр мишто…». Потом с нежностями как-то не срослось, и прошла любовь, завяли помидоры. — Словами через рот, Анатоль, — ляпнул Малина любимую присказку Лало. — Тебя туда-сюда бросает, объяснись, будь добр. Тончик напрягся. — Нечего тут объяснять, — буркнул он, — отпусти, я уйду. Урок понял, в шмотки больше не выряжусь. Тупая была идея. Малина задумчиво погладил его загривок, слушая, как сбивается дыхание от движения пальцев, и шлёпнул по обнажённой ягодице. Тончик охнул, но даже с места не сдвинулся. — А если подумать? Он не дал ни себе, ни Тончику опомниться — рванул остатки трусов с подтянутой красивой задницы, кинул тряпку рядом на сидение и как следует огрел ладонью упругие ягодицы. Тончик задушенно охнул, вцепился в ему брючину. От желания вцепиться ему в волосы руку аж покалывать начало, и Малина не стал себе отказывать — потянулся, скользнул пальцами сквозь пушистые вихры, придавливая голову Тончика к сидению дивана. Второй рукой шлёпнул по ягодицам, чувствуя, как плоть идёт волнами под пальцами. — Больно ж, блядь! Горячий стояк, пачкающий предэякулятом брючину, свидетельствовал против. — Пиздишь. Малина от души шлёпнул ещё — звук получился резкий, как щелчок кнута. Тончик охнул, уже не скрываясь, толкнулся бёдрами. — Ах, ты, маленькая блядь, — любовно пророкотал Малина, поглаживая горящую от ударов задницу, — признавайся, для чего на самом деле припёрся сюда. — Я ж уже… — Тончик ахнул от очередного шлепка, но опять не сделал ни одной попытки вырваться. — Уже напиздел, да, — Малина примерно представлял, чем закончится сегодняшний вечер, но не хотел, чтобы утром Тончик попытался слинять из-за недоговорённости, — а правду так и не сказал. Скажешь? Он скользнул пальцами в ложбинку меж ягодиц, погладил судорожно сжавшуюся дырку. Тончик даже дышать перестал. Пробормотал что-то неразборчивое, алея щеками, и чуть задрал зад, подаваясь навстречу пальцам. Малина снова шлёпнул ягодицу, сжал всей ладонью, поёрзал немного — стояк начинал причинять неудобство. — Я тебя уговаривать должен? — Блядь, — голос у Тончика был сиплый, как всегда, когда он сильно волновался, — да, я хотел, чтоб ты меня выебал! Выдрал! Трахнул! Понятно? — Теперь понятно, — Малина мягко похлопал по упругой жопе, — сгоняй за смазкой, второй ящик сверху справа в столе. Тончик поднял голову, покосился на него недоверчиво: — И это типа всё? Вот так просто? Малина вздёрнул бровь: — А ты сложно хотел? Или сделаешь вид, что не знал, что мы с Лало трахались? Мне похуй на то, что в штанах, об этом даже Жила в курсе, пацан. Авторитета просто у меня столько, что любые языки завяжет узлом. Ты пиздеть собрался или трахаться, не пойму? Тончик стёк с его коленей в процессе монолога, помотал башкой, мол, никаких разглагольствований, только дело, и подошёл к столу. Малина задумчиво посмотрел ему вслед. — Ты когда срал в последний раз, родной? Тончик аж вздрогнул. — А чё? — Хуй через плечо, — миролюбиво заметил Малина, — на вопрос отвечай. Наклонившись над ящиком, Тончик пошуршал содержимым. — Да приготовился я. Малина подавился воздухом. От одного намёка на эту мысль стало жарко. — Повтори? — Приготовился, — Тончик захлопнул ящик и выпрямился со всей доступной ему наглостью. — Пошёл к Лало за советом, он мне всё объяснил. Что ж бы я, попёрся, как дебил, не имея никакой информации на руках? И правда не попёрся бы — Малина знал его, как облупленного. Тончик был каким угодно, но не глупым. Выходит, весь этот перфоманс затевался только затем, чтобы… — Это чтобы я тебя заметил? — Малина специально медленно обвёл взглядом подтянутое худое тело, прижатый к животу кривоватый член, ноги в блядских сетчатых чулках. — Ага, — бесхитростно сознался Тончик, подходя ближе, — я ж для вас всех дитя неразумное, даром что двадцатка летом стукнет. Я не спорю, мозгов у меня маловато, но хер-то стоит, и по закону давно можно. — На меня стоит? — Малина взглянул в чернющие от расширившихся зрачков глаза и подал Тончику руки. — На тебя, — Тончик оперся о его ладони и сел сверху, широко разведя бёдра, чтоб прижаться ближе. — Тогда хороший план, — похвалил Малина, потёршись носом о напудренную щёку, — хоть и рискованный. — Кто не рискует, тот не пьёт, — поддел его Тончик его собственной присказкой и жадно прижался губами к губам. Малина сжал обеими руками его задницу, поддал бёдрами — Тончик захлебнулся стоном прямо в поцелуй. С его члена натурально текло. У Малины руки будто намагнитились — он гладил Тончика, чесал за ушами, пощипывал за бока, позволял целовать себя как угодно жадно, с чмоканьем и хлюпаньем. Тончик буквально жрал его, как оголодавший щенок, тёрся слегка членом о живот, ёрзал. — Блядь, — взгляд у него был осоловевший, — я щас от жадности лопну. Смажь меня, сам не могу. Руки Тончика тряслись, как у алкаша, которого без выпивки на двое суток оставили. Малина прихватил его губу зубами, нащупывая упавший у его бедра позабытый тюбик со смазкой, которую ему в клуб исправно поставляла ОПГ Железные рукава, и наощупь открутил крышечку, целуя Тончика в угол челюсти. Малина сам плыл: за работой он как-то замотался, давно не трахался, да и так, чтоб прям до кончиков пальцев всем телом гореть во время секса просто потому, что рядом кто-то очень желанный, не было со времён, когда они с Лало расплевались. Выдавливая смазку на пальцы, Малина усмехнулся — цыган небось думал, что Тончик к нему припёрся ебаться, научил вот, а Тонечка, верный малыш, пришёл к своему папочке. Малина обнял его за пояс одной рукой, наощупь обвёл влажными пальцами мелкие складочки вокруг дырки и толкнулся внутрь. Тончик прижался щекой к его виску, часто, тяжело дыша. Внутри было туго, хорошо, жарко, и третий палец Малина добавил уже на втором движении. Тончик расслаблялся без проблем, и рычание само собой слетело с губ, когда Малина представил, как Тончик заводит руку за спину, изгибается, трахает себя… — Блядь, пожалуйста, — всхлипнул Тончик над ухом, — только сразу не вставляй на всю, а постепенно мне нормально войдёт, Малин, давай уже… — Миша, — поправил его Малина, убрав руку и взявшись за пряжку своего ремня — какого чёрта он сразу не снял брюки? — Миша, — выдохнул Тончик и, клюнув его поцелуем в щёку, живо разделался с несчастным ремнём. Малина помог ему стащить с себя штаны — слезть Тончику всё же пришлось, трахаться стреноженным было бы неудобно — зато потом Малина ухватил его за пояс, наскоро мазнул смазанной ладонью вдоль члена и приставил к дырке головку. Входило и правда хорошо — Тончик оперся на его плечи и вообще не зажимался, заглядывал только за спину. А Малина смотрел на него: на раскрасневшиеся под смазавшейся пудрой щёки, на чёрные от потёков туши глаза, на приоткрытый рот. — Красивый, — выдохнул он, когда Тончик опустился на него на всю длину — чтоб не испугать, — какой же красивый… Тончик будто съёжился весь: он не любил привлекать внимание, но в сексе невозможно не смотреть, не дышать человеком, с которым буквально в одно целое соединяешься. Малина подцепил его под подбородок, наклонил к себе и поцеловал вдумчиво, легонько покачивая бёдрами — дразнясь, не толкаясь. Тончик зажмурился, отпуская себя, снова начал было лизаться, как щенок, но Малина усмехнулся ему в рот и начал учить целоваться не спеша, скользил языком вдоль языка медленно, тягуче. Тончик, как всегда, оказался способным учеником: успокоился, поддался и так увлёкся, что, когда они оторвались друг от друга, и Малина качнул его на себе, сжался от неожиданности и громко потрясённо охнул. — Вот так, — Малина вжался носом в приятно пахнущую чистым молодым телом шею, вдохнул так глубоко, что перед глазами на миг потемнело, — хороший мальчик, лучше, чем сахар. Подготовился, знал, что я без гондонов люблю? — Лало… Сказал… — Тончик жмурился, закусывал губы и вдруг усмехнулся, — он думал… Я его хочу. Малина неприкрыто дурел от этого: Тончик хвастался, отдавал себя не только телом. Он заискивал будто, но барьер «я не представляю его в качестве партнёра в постели» был пройден, и теперь Малина хотел — тоже только его. — Мой малыш, — Малина толкнулся чуть резче, выбивая короткий вскрик, — моя умница. — А ты… — Тончик сглотнул, бессознательно наглаживая пальцами его шею, — Ты огромный. Малина усмехнулся — ему все так говорили. — Что поделать, я крупный парень, — сказал он, подхватывая Тончика под бёдра удобнее, — держись крепче, Тонь. Тот кивнул — и Малина взял хороший, быстрый темп. Тончик вцепился в его плечи так, что было больно, откинулся немного назад и стонал на одной ноте, реагируя на каждый толчок. Бёдра шлёпали о ягодицы, Малину откровенно вело от доверия, от готовности, от того, что подготовка подготовкой, но Тончик пришёл к нему, он у него первый, и Тончик принимает всё, и размеры, и характер, блядь — приглядевшись, Малина увидел несколько царапин из-за сломанных очков на его лице. Но сделанного не воротишь, а Тончику было так искренне хорошо, что и Малина себя тут же простил. Извиняться не словами надо. Он слегка приостановился, поднял Тончика, придерживая одной рукой, чтобы не соскользнул с члена, и завалил его спиной на диван, накрывая собой. Тончик сжал бёдрами его бока, с готовностью раскрываясь сильнее, и громко охнул от нового, более глубокого в этой позе толчка. — Блядь, Миш, — выдохнул он, запрокидывая голову, — Миша… — Я здесь, — Малина зацеловал подставленную шею, ухватился за сетку чулок и всем телом начал втрахивать Тончика в жалобно скрипящий диван. Стонал Тончик звонко, высоко, подвывая немного, будто ему больно — но Малина видел, как ему хорошо, и у самого крышу сносило капитально. Растраханная уже дырка хлюпала, бёдра тяжело шлёпали о бёдра… И, как бы Малина не думал о молодости и о том, что кончить первым должен Тончик, вынесло его самого — как об бетонную стену с разгона в сто километров в час размазало. Он, кажется, рычал или даже кричал — сознание выключилось, оставив голые инстинкты, и Тончик судорожно прижал его к себе ногами и руками, как обезьянка. Когда в голове более-менее прояснилось, Малина отстранился, с хлюпом вытащив обмякший член из дырки, и сел, тяжело дыша. Тончик, прижав предплечье ко лбу, лежал, как был, уставившись в потолок взглядом просвящённого буддистского монаха. Член у него по-прежнему тяжело прижимался к животу. Малина перевёл взгляд на дырку и сглотнул. Оттуда сочилась молочно-белая сперма: её всегда было много, Малина знал, и от одной мысли о том, что Тончик сейчас полон изнутри и всё ещё не кончил, у него пробки повышибало. Его как будто пригнули головой вниз, и он схватил Тончика за бёдра, поставил затянутые в чулки пятки себе на плечи. — Миш, ты чего? — Тончик попытался приподняться на локтях, но Малина уже слизнул первые капли собственной спермы, и Тончик всхлипнул, падая на спину. Малина раздвинул трепещущие края пальцами и скользнул языком внутрь, второй рукой жадно проводя по подрагивающему животу. Когда его ладонь крепко обернулась вокруг члена, Тончик заскулил, напрягшись всем телом — но дырку расслабил. Малина трахал его пальцами, вылизывая всё ещё вытекающую сперму, надрачивал истекающий предэякулятом член, пока Тончик всё больше напрягался, как натягиваемая тетива. И в один момент он весь крупно вздрогнул и обмяк, кончая себе на живот. Малина подтянулся повыше, жадно слизывая белые вязкие капли, прихватил губами головку, и Тончик схватился за его волосы — не насаживая, просто чтобы держаться. — Блядь, — хрипло сказал он еле ворочающимся языком, — я, наверное, сдох. Малина оторвался от его члена: — Почему? Тончик смотрел совершенно охуенным, любящим взглядом — таким грудную клетку как банку шпрот вскрыть можно. И ведь вскрыл, зараза. — Я даже и не мечтал, что ты мне отсосёшь. Малина широко лизнул его член, потом длинный потёк спермы убрал с тёплой кожи росчерком языка. — Ты молодой, на второй заход минут через десять пойдёшь, если не раньше. У меня перезарядка дольше, так что ещё как отсосу. В космос слетаешь, Тонь. — Ох, блядь, — Тончик зажмурился, спрятался опять за предплечьем, — лучше б я и дальше дрочил на тебя, так же сдохнуть можно. — Но не нужно. — Угу. Малина забавлялся тем, что слизывал сперму, прихватывая губами потихоньку напрягающийся член, и забирался пальцами в сетку чулок, поглаживая бёдра. Тончик дышал открытым ртом, иногда издавая жалобные звуки. А потом, когда его член стал почти что таким же твёрдым, как до оргазма, Малина взял его в рот — сразу глубоко, до горла. О таком Лало точно не стал бы пиздеть, но рвотный рефлекс у Малины был слабенький и управляемый. А уж такой среднего размера член, как у Тончика, он мог брать без проблем. Тончик, разумеется, схватился за его голову обеими руками, больно оттягивая волосы, но Малине нравилось — правильно применённая грубость его даже заводила. И он позволил Тончику управлять темпом и глубиной, покорно двигался, повинуясь хватке дрожащих пальцев. Тончик шумно дышал, сосредоточенно пялясь на него, и, когда Малина подмигнул ему и насадился горлом глубже, хотя его оттягивали назад, обречённо застонал, вновь кончая. Во второй раз спермы всегда было меньше, и Малина не упустил ни капли, работая глоткой и языком, пока не собрал всё. Тончика, кажется, с дивана можно было только соскребать. Малина же пришёл в себя достаточно, чтобы поднять его на руки и пойти в спальню. — Блядь, ебать ты сильный, — выдохнул Тончик, расслабленно потёршись щекой о его плечо, — ебёшься как монстр, и потом ещё меня дотянуть до койки можешь. — Стар я на диване спать, — проворчал Малина, удерживая Тончика одной рукой, а другой откидывая покрывало, — да и тесно там. — Пиздец, — Тончик забрался под одеяло и держал его, пока Малина не улёгся рядом, только потом укрылся, — если это был сон, пусть я завтра не проснусь. — Это был не сон, — Малина поцеловал его в лоб, прижимая к себе так, чтобы Тончик был как можно ближе, — спи, дурачок. Когда Тончик закрыл глаза и успокоенно засопел, Малина улыбнулся ему в макушку. Да, день заканчивался хорошо. Лучше просто не бывает.