Кирс не знает, чем она тогда думала и к чему внутри себя прислушивалась, но теперь уже поздно останавливать эту глупую — совершенно идиотскую — затею. Командир Гончих на её кровати тяжело дышит во сне и что-то хрипит, пытаясь выдавить какие-то звуки. Какой бред ему видится — Кирс заклинает себя — ей не интересно. Человек, совершенно не подходящий к её принципам и правилам, всё ещё остаётся человеком — лепечет она оправданием, когда покидает его (её) комнату-самоделку, лишь ширмой огороженную в единственной комнате дома. Риелит позволяет ей оставить этого человека в их с сыном доме, и Кирс благодарна уже за это.
Доктор, как-то спасший её на улице, находится через пару дней после ночного падения Бранденбурга — она называет произошедшее так даже в мыслях. Совсем не хочется вспоминать тёмную ночь, тяжёлое тело, рваную форму и яркую кровь, которую она не один час отмывала, мечась по всему дому. Доктор хмурится, когда видит раненого, и отказывается помогать бесплатно. Кирс поджимает губы, стискивает кулаки и срывает с шеи фамильный медальон. Она не позволит этому человеку просто так умереть после всего, что она сделала для него. Доктор вертит в руках украшение, со вздохом убирает в карман и выпроваживает её за ширму. Кирс молчит.
Риелит смотрит с пониманием, но всё же поджимает губы и делает вид, будто в её доме нет командира Гончих, который лишь чудом не рассёк ноги её сыну. Кирс понимает, что это стоит больших благодарностей, а потому молчит, не жалуясь на глупое стечение обстоятельств, на дурацкую его вражду со всем миром. Она даже не предполагает, что пока она спит или отсутствует, женщина избавляет её от не самой благородной части ухода за лежачим больным. Мерло поглядывает обидчиво, но всё больше с тоской: хочется подойти к сестрёнке, как несколько дней назад, взять за руку и потащить на какую-нибудь глупую прогулку, но он лишь дуется. Кирс это понимает, улыбается время от времени и сдерживает желание потрепать его тёмные мягкие волосы. Первое же посещение доктора оказывается последним, но она благодарна уже за то, что тот не отказал в помощи совсем, расписал, как ухаживать, что давать, даже оставил необходимое количество лекарств — и как только может столько носить в своей сумке. Ей кажется, что всё идёт слишком хорошо для такого человека, как Бранденбург. Но всё идёт хорошо лишь потому, что это делает она.
Бранденбург мечется во бреду, сбивает простыни, подушку, хрипит, будто горло его изгрызло изнутри тысяча псов, но глотает жидкую похлёбку, почти не открывая глаз. Кирс разрывается между желанием придушить его здесь же и взять за руку, но кусает губы и поправляет в сотый раз откинутую простынь. Перевязывает рану, меняет в тазу воду, обтирает пот, кладёт другое холодное и влажное полотенце ему на лоб, вкалывает лекарство, расталкивает ложками таблетки, смешивает с каплями кипячёной воды и жидкой кашицей скармливает.
Ей бы злиться, протестовать, отказываться подходить к бешеному псу, да только она не умеет отступать, а забота берётся сама из ниоткуда.
Она ночует там же, сидя на стуле и устраивая голову на его ногах. Первые дни он ворочается, будит её своими движениями, и она, заспанная, не отдохнувшая, зажигает свечку, осматривает ранение, обтирает тело, меняет полотенце и вновь пытается отдохнуть, но через час снова подрывается, нашаривая в темноте единственный источник света.
Через неделю он спит уже спокойнее, хотя всё ещё не приходит в себя полностью. Съедает уже треть тарелки похлёбки, глотает целые таблетки и едва хмурится от уколов. Рана уже не открывается от его беспрестанного ворочания во сне, выглядит не так пугающе и вселяет надежду, сменяемую смутным волнением. Вряд ли Бранденбург обрадуется, узнав,
где он провалялся полмесяца и
кто ухаживал за ним.
Кирс заметно волнуется, кусает губы, рассеяно смотрит вокруг и думает об этом. Что если Бранденбург хотел умереть? Нет. Кирс отрекается от этой мысли, запихивает её в угол своего сознания и выбрасывает из головы всё, кроме ухода за раненым. Она усмехается, представляя как Бранденбург отрицает своё положение «больного». Даже в её голове это представляется нереальным и смешным. Но вот он — лежит перед ней, уже спокойно дышит и страдает. И Кирс замирает, убирая с лица усмешку. Что с Гончими? Разве они не должны искать своего капитана?
Она срывается с места, хлопает дверью и бежит по улочкам и улицам города, надеясь встретить Инеса вне штаба, и с невероятным везением наталкивается на него возле рынка, одного, неспешного патрулирующего улицу. Она выравнивает дыхание, не упуская из виду красную форму, и нагоняет Инеса, помахивая рукой в знак приветствия. Блондин как обычно замирает, хмурится и кивает в ответ. Она замечает у него мешки под глазами и слегка помятый рукав рубашки, торчащий из-под красной формы. Она заводит разговор о чём-то постороннем, считая в голове минуты — стоит ли оставлять Бранденбурга надолго? — и неспешно следует за Гончим. Он односложно и кратко отвечает, и она постепенно подводит к странному отсутствию её встреч с их капитаном — уж не приболел ли он часом. Инес замирает на секунду, сильнее сводит брови и несколько раз оглядывается, прежде чем тяжело вздохнуть. У Кирс сердце мячиком скачет в груди и ладони становятся влажными.
Инес рассказывает ей о том, что он и ещё несколько проверенных Гончих не могут найти капитана и держат это под секретом. Для всех остальных, включая горожан, Заксен Бранденбург на каком-то особенном задании то ли за стеной, то ли в Верхнем мире. Кирс поражается такой откровенность. Видимо, Инес слишком много взвалил на себя, потому она в спешке делится тем, что знает, выжимая клятву молчания у ошарашенного Инеса, и возвращается в дом.
Бранденбург смотрит на неё исподлобья своими серо-фиолетовыми глазами, хмурится и ждёт. Кирс застывает, не ожидая увидеть его так скоро пришедшего в себя — доктор, кажется, говорил что-то о месяце, — но берёт себя в руки, не обращая внимания на жгущее желание убежать, наставительным тоном говорит ему прилечь, деловито поправляет простынь, трогает горячий лоб и меняет полотенце. Бранденбург, впервые растерянно оглядывающийся, слушается её, молчит и наблюдает за действиями внимательно. Горло стягивает сухость, живот пульсирует, и он сжимает зубы.
Кирс замечает это. Да и как можно не заметить изменения на лице, за которым сутками следишь, то и дело прикасаясь осторожно кончиками пальцев, готовясь в любой миг одёрнуть руку за спину. Кирс уходит с тазом в руках, чтобы заменить воду, но возвращается быстрее, ставит стакан на стул — единственную мебель здесь помимо кровати — и вновь исчезает за белым полотном.
***
Кирс чувствует себя повзрослевшей на несколько лет, когда одёргивает занавеску и наблюдает всё ещё не привычную пустоту. Она вздыхает, садится на кровати и водит рукой по белой простыне, не торопясь поправлять скомканное пару часов назад одеяло. Бранденбург оставляет этот дом — её одну — через пару дней после пробуждения, не сказав ни слова. Ей думается, что это лучший исход из всех возможных: во всех остальных ею воображаемых кто-то из них непременно умирал, но внутри что-то скребётся и скулит уже вторую неделю. Кирс близится к тому, чтобы самой вскрыть грудную клетку и вынуть неясный ком тяжелеющих чувств, но отходчивый Мерло не позволяет ей забыться. Она благодарна этим людям и порывается назвать их семьёй, но всё ещё чувствует давящую недоговорённость с Риелит. Несколько дней назад женщина получила крупную сумму денег от бледнеющего работодателя и, конечно, первым делом взяла материал, чтобы сшить одежду быстро растущему сыну и что-нибудь сменное для Кирс.
Мерло давно спит, тёмной и тихой ночью Риелит делает последние стежки, чувствуя смущённый и пристальный взгляд Кирс. Женщина не может не понимать, кто передал ей эти деньги, так же, как и чувства всё робеющей перед ней девчонки. Кирс подскакивает с места и неуверенно подходит к Риелит, когда та тихо зовёт её по имени. Она осторожно берёт только дошитую женщиной вещь и хмурится. Риелит вздыхает и хлопает ладошкой по лавке рядом с собой. Кирс послушно садится, выпрямляет спину и сжимает губы в тонкую полоску.
— Это тебе. Прости, не умею как следует шить штаны, поэтому это всего лишь платье. — Девушка вздрагивает, хмурится сильнее, сжимает светлую ткань в руках и тут же разжимает, боясь помять или замарать. Риелит поворачивается к ней, берёт в свои ладони её лицо — Кирс хорошо запоминает совсем немного огрубевшую и сухую кожу — и заглядывает в её глаза.
— Ты хорошо справилась, Кирс. Не жалей об этом. Ты умница.
У Кирс дрожат губы, глаза жжёт, и она тихо всхлипывает, заливаясь слезами, упираясь лбом в худое плечо, больно сжимая кожу на лопатках женщины, нежно гладящей её спину и волосы.
***
Ещё через пару дней, ещё не тёмным вечером, Кирс встречается с Бранденбургом недалеко от рынка, в одном из переулков, когда она решает сократить путь домой. Кирс застывает, сердце ломится из грудной клетки и во рту пересыхает за секунды. Бранденбург смотрит на неё спокойно, держит в карманах руки — видимо, всё же не собирается её убивать, и она разворачивается — бежать, бежать, бежать. Быстрее, пока он не передумал, пока она не натворила чего-нибудь ещё, что точно уничтожит его минутную благосклонность.
— Стой, — командует он, и она замирает. Кусает изнутри щёки, сжимает в руке пакет с продуктами и думает о том, что будет очень жаль, если она не доставит их Риелит и Мерло. — Повернись.
Она послушно разворачивается, тут же собирая остатки гордости и смелости, хмурится и сильнее расправляет плечи, едва поднимая подбородок. Заксен смотрит на неё — долго, непонятно, странно, и она отчитывает себя в голове за желание провалиться под землю и исчезнуть из его поля зрения. Бранденбург вздыхает, хмурится, что-то ворчит себе под нос и направляется к ней.
— Зачем ты это сделала?
Кирс распахивает глаза, дёргается назад и беззвучно открывает рот. Если бы она только знала сама,
если бы только знала. Но с языка уже срывается какая-то чушь, ерунда, и она готовится к собственной казни.
— Не хотела, чтобы ты умер на улице как дворняжка. — Разум даёт ей подзатыльник, но уже поздно, чтобы остановить вырвавшиеся слова.
Заксен приподнимает брови, тихо хмыкает и ухмыляется. Вряд ли он был готов это услышать, искренне считая, что его смерти желают сто процентов населения этого мира. Как выясняется, всего лишь девяносто девять целых и девяносто девять сотых. Он потирает переносицу.
— Глупо. — Кирс молчит, не отрицая правды, кусает щёки и внимательно следит за ним, качающим головой. — Забирай. — Девушка растерянно ловит брошенный ей медальон, крепко сжимает его в руке и снова хмурится, желая задать по меньшей мере сотню вопросов. — И не попадайся мне на глаза, — бросает Заксен и уходит в противоположную сторону.
Кирс застывает, обжигаясь о фамильное украшение.
