Под небесами

      Россия устала.       И она поняла это только сейчас, лежа на пожухлой от времени траве и смотря в безмятежные небеса, что простирались над ее головой. Как бы она хотела вернуться в то время, в безмятежную юность, когда трава казалась мягкой и зеленой, а небо безупречно голубым. Когда она, не зная о своем предназначении, о своей тяжелой судьбе, играла с любимыми сестрами, бегала босиком по опушке, ловила светлячков и засыпала под колыбельные мамы в их маленьком, но столь уютном доме, не думая о том, что однажды это закончится.       После смерти Гардарики на ее плечи легла ответственность за своих людей. По мере роста Россия надеялась, что став старше она сможет построить отношения с остальными странами, добиться того, что войны будут обходить стороной ее земли, и конечно же дружить, ведь что может быть важнее дружбы?       И она действительно была дружна с несколькими воплощениями… пока ее просто не бросили умирать перед лицом врага, тогда она впервые ощутила, как же больно, когда тебя предают. Но она продолжала верить, верить, что может принести в этот мир что-то хорошее, что она может защищать других, раз уж теперь у нее такие большие территории, что она способна помочь любому, кто нуждается…       Но реальность и мечты — слишком разные вещи.       Что ни век, то Россия ощущала, что просто разочаровывается во всем, что делает. Почему же когда она делает что-то во благо, то происходят неприятности, почему страны готовы разорвать друг друга за жалкий клочок территории, почему союзники готовы оставить тебя на поле, лишь бы спасти свою шкуру.       Аня прикрывает глаза, ощущая мутную пелену на глазах. Последние алые маки цветут возле ее лица, и их аромат снова и снова навевает ощущения, что ей однажды пришлось пережить.       Она прощала, прощала и уходила с улыбкой, пряча слезы.       Последней каплей стало то, что ей сожгли сердце. Заживо, без жалости и сострадания, не замечая ни слез, ни агонии. Именно тогда Россия ощутила пустоту, все, что было в ней хорошего, все, во что она верила. Выжгли все, оставляя лишь недоверие и жестокость к врагам.       Никто больше не видел настоящую Россию, только фарфоровую куклу, что пряталась за безумной маской и леденящим душу взглядом аметистовых глаз.       Может, оно к лучшему?

***

      Когда Бог Грома признается ей в чувствах, Россия ощущает лишь одно желание — сбежать прочь, и только собственная гордость не дает ей покинуть это поле боя с позором. Хотя… Там явно было бы легче, хотя бы потому, что тебе не особо важны трупы под твоими ногами, но от яркого взора, в котором вспыхивают искры небесного пламени, Аня не может натянуть на свое лицо маску.       Он знает, какая она может быть.       Нет, Россия хорошо помнила, как признавались ей тысячи благородных мужей, ожидая того, что она кинется в их объятия, все это Анна вспоминает с умиленной улыбкой, ведь желания обладать большим у воплощений, как и у смертных — хоть отбавляй. Вот и ее красоту они воспевали, словно соловьи во все голоса, в надежде что лесть однажды обернется трепетом в ее мертвом сердце. Она не была никогда создана для любви. И воплощения, как бы их не идеализировали, остаются со своими людьми.       Сменялись века, а тех, кто был влюблен в нее, становилось больше, как и войн, оставляющих раны на ее теле. Вот так и получалось, что Россия нужна была исключительно в качестве колонии или украшения для страны, покорившей ее сердце, она даже может назвать тех, кто до сих пор желал ее. Она привыкла к такому и постепенно перестала слушать подобные речи, ведь на деле же слова и медного гроша не стоили, везло, если после расставания не следовала война.       И вот сейчас перед ней снова, пусть и не воплощение, но вполне имеющий конкретные цели мужчина. Разве что было в этой ситуации одно "но".       Рейден никогда не обманывал ее и не пытался присвоить, хотя бы потому что страны и божество-защитник имели общие цели, (в первую очередь это, разумеется, была защита людей) и разделяли власть над миром по своему статусу, и сотрудничество имело весьма долгосрочный характер. Так было испокон веков — никто не вмешивается в деятельность друг друга и, тем не менее, сохраняет баланс, образуя единую систему.       Ни одна смертная женщина не устояла бы, обрати внимание на нее такое божество. Конечно, Бог Грома — это весьма статусно, но тем не менее Россия — не та, кто любит играть чувствами, перебирая их словно струны на арфе, и она прекрасно знает последствия этого выбора. Из года в год Громовержец терпеливо ждет, когда с ее лица упадет маска и она даст наконец ответ.       На рубеже веков они встречаются вновь. Лицом к лицу, два бессмертных и гордых существа, которые не знают, что ждать друг от друга. В душе Ани малодушно мелькает мысль просто уйти прочь и не заставлять себя вновь испытывать боль, но сейчас Россия плюет на правила приличия, всматривается в его лицо, но не видит ни ехидства, ни насмешки в этих глазах.       Минул целый век, но Рейден все еще ждет.       Их встреча проходит тихо. Он не говорит громких слов, не делает высоких комплиментов, как ведут себя зеленые юнцы, но называет ее имя. Такое хрупкое и похороненное пеплом, звучащее нежной мелодией из уст самых близких. «Аня» — с легким акцентом, непривычное его языку, оно срывается с губ, подхватываемое прохладным порывом ветра, такое простое и одновременно трепетное, как сердце маленькой птички.       Если бы у нее было сердце, Россия бы сказала, что в тот момент оно ухнуло куда-то вниз, а боль в груди, поднявшаяся горячей волной — то самое чувство, которое смертные зовут любовью. Такое прекрасное… и недоступное ей.       На что ты надеешься?       Впервые она не знает, что сказать в ответ. И не смеет отвернуться.       — Зачем ты это делаешь? — голос больше не дрожит, но былая уверенность сходит на нет. Бог Грома хочет видеть ее слабой и разбитой? Анне он кажется лишь слепцом, коли принял ложь за искренность.       — Я жду твоего ответа, — молвит он. Донельзя правильный, идеальный до скрежета зубов. Божество, что хочет помочь каждому нуждающемуся… Россия пытается отодвинуться, когда Рейден хватает ее за руку. Несильно, без желания удержать, но все же заставить выслушать.       Ни одна женщина не может похвастаться, что вовлекла в соблазн праведного человека, оскверняя его светлую душу. И Россия не посмела… Не посмела бы, если не тысячи чувств, разгоревшихся в ее мертвом сердце.       В этот момент она ненавидит себя за свою же слабость.       Терпкий поцелуй обжигает губы, и она подавляет с трудом нервную дрожь, горит от стыда и собственной уязвимости. Они у него сухие, обветренные и очень тонкие — не сдерживаясь, она чуть прикусывает, заставляя отодвинуться и ощутить соленый привкус крови.       Лицо его совершенно невозмутимо и спокойно, словно морозный день. Словно поцелуй — лишь обыденность, простое действие. Казалось бы, она должна разбудить в божестве бурю, однако нет и малейшего проявления гнева.       Бог Грома ничего не требует взамен своих чувств, и России стыдно, стыдно за свою малодушность. Неужели она теряет себя, отдавая волю своей злости? В чем виноват он…       «Виноват!» — озлобленно рычит где-то внутри тьма, и Аня ощущает ее холодное дыхание возле виска. Если бы было ему не плевать, разве он посмел равнодушно наблюдать за тем, как люди уничтожают сами себя? Разве он не сделал бы что угодно, желая предотвратить то, что случилось с ней и с другими странами? Они проливали кровь на полях боя, они теряли своих собственных детей, они пытались выжить и воссоздать мир заново, а он…       Наблюдал, видел все это, но не смел вмешаться, допуская, чтобы миллионы легли ради нового мира? Бог — Защитник, который не видит дальше своего носа, полагая, что угрозы извне — это все, что может угрожать, и при этом предпочитает не замечать, что люди однажды просто самоуничтожат себя, а для этого нужна лишь одна красная кнопка…       И даже они, воплощения, прожившие века и наделенные силами этого мира, не смогут однажды это предотвратить. Пусть им и сейчас удается с трудом, но поддерживать хоть какой-то баланс.       Россия опускает глаза, когда замечает, что взор мужчины направлен на нее, на ее руки, теперь уже не покрытые толстыми кожистыми перчатками. Белые тонкие руки выглядят, как будто побывали в мясорубке и сшивали их заново, сетка шрамов покрывает их, отчего кожа напоминает испорченный тысячами трещин фарфор.       Спрятать руки в карманы ей не позволяет этикет, потому приходится через силу улыбнуться и наблюдать за тем, как умаляется строгость в этих сияющих глазах, уступая место страху.       Ане хочется рассмеяться, то, что ее считали идеальной внешне, ни для кого не было секретом. Воплощения — вечно юны и прекрасны, подобны небожителям, они занимают особое место как в сердцах людей, так и в истории. Каждое по-своему уникально, но красота всегда является отличительным признаком. Нет у смертных таких ярких глаз, как у них, нет стольких талантов и возможностей…       Они воплощают лучшее, что есть у людей.       И сейчас Рейден видит другую сторону: время все же властно над ней, и каждый шрам, каждая маленькая царапинка — роспись истории на протяжении двадцати веков, вечное клеймо, напоминающее о победах и поражениях.       «Уже не такая идеальная», — хочется пошутить ей, когда Бог Грома чуть отстраняется от нее. В глазах нет разочарования, лишь вина, чистая вина за все эти страдания. Голубое сияние проходит по руке, желая облегчить боль, но даже у божества не хватит силы залечить шрамы.       — Не нужно, — злость отступает, и Аня мягко одергивает руку. Чуть вздрагивает, когда легкий разряд проходит по кончикам пальцев, синее пламя слегка ласкает кожу, но она не чувствует его на руках. Ожоги заживут через пару секунд, не оставив и следа. Грустная улыбка само собой расцветает на губах. — История не терпит сослагательного наклонения, помнишь?       — Я не хотел этого, — его голос звучит обреченно, отчего Россия покачивает головой. Повинуясь порыву нежности, укладывает маленькую ладошку на покрытое морщинами, суровое лицо. Не жалость, но сострадание испытывает она по отношению к голему Высших Богов.       — Принимай это как должное, — проводит по щеке, чуть хмурится, замечая выбившиеся из хвоста седые локоны. А затем легко отстраняется.       Она любит его за молчание. Россия долго не признается себе, но рядом с Богом Грома она действительно чувствует себя под защитой. С одной стороны это столь непривычно, столь дико, все же она не привыкла прятаться, но с другой… ей кажется, что она действительно хочет быть слабой с этим мужчиной.       Подходит со спины, аккуратно сжимает в своих ладонях большую горячую руку. Мерно выдыхает, ощущая, как становится легче дышать. А в груди тепло, тепло, словно ее мертвое сердце вдруг забилось спустя столько лет.       «Как тогда, в далеком детстве».       — Ты согласен ждать? — спрашивает, поднимая глаза.       — Сколько угодно, — в голосе слепая покорность. Россия знает — наглецов Бог Грома не терпит, и терпение его испытывать не стоит. Но она не видит злобы в нем, лишь желание помочь и действительно трепетное желание защищать этот бренный мирок. Она видит его взор, устремляется в небосвод, небо над ними свинцовое, хмурое.       — А если я не отвечу? — рука сама собой ложится на грудь там, где спит мертвое сердце, что никогда более не забьется. Нет у холодной снегурочки слов для него, лишь голос, поющий о чувствах, которые ей никогда не познать, да нежная улыбка, чарующе-теплая и легкая, словно поток ветра.       Огни вспыхивают в глазах, и неясно — то ли это ярость, то ли безмолвная горечь.       — Я бессмертен так же, как и ты, — громогласность в его голосе исчезает. — Мне не нужно ждать, ведь ты сама придешь ко мне. Не сердце скажет это тебе, а твоя нить, что тянется между мной и тобой сквозь эти тысячелетия.       России хочется смеяться, но улыбка растворяется на ее губах, стоит лишь подумать о том, что он только что сказал ей. Да, не было и слова о любви, но нить, алая нить, что обвивала их запястья есть нечто большее, чем просто чувства.       Он никогда не скажет ей, что любит ее, никогда не поставит свой долг выше чувств, никогда не поведет ее к алтарю, дабы навсегда скрепить их союз узами брака.       Они оба выше этого и ни к чему пустые разговоры.       Любовь — это удел смертных. Это они вольны любить и быть любимыми.       Над бессмертными же жизнь любит шутить. А если откровенно говорить - насмехаться, причинять боль, напоминая каждый раз о неисправимых ошибках. Их история — сплошной круговорот взлетов и падений, а его шрамы и ее незатянувшиеся раны — лишь жестокая правда о том, что и смерть может быть для них роскошью.       Синие искры вспыхивают за спиной девы. Лорд Рейден покидает ее, оставляя одинокую фигуру среди цветущих полей горечавки. Ласковый ветерок мерно обдувает девичий стан, играя подолом легкого платья. Россия смеется, но нет больше грусти в этом смехе. Ей радостно, по-настоящему радостно.       Небеса над ее головой синие-синие, и лишь где-то на востоке среди темных скоплений облаков отдаленно слышен, вторящий ее веселью, подобный отголоску грома смех…