Der Klassiker

Стеклянная луна, окружëнная ореолом бледного, мëртвенного мерцания, медленно поднималась над крышами домов. В распахнутое настежь окно, вместе с прохладным ноябрьским воздухом, струился терпкий аромат комнатных цветов и запах тëплых дортмундских сумерек, ставший родным для Марко. Вдоль узкой мощëнной улицы, освещëнной яркими лучами прожекторов, с шумом проносились редкие такси. Кое-где в окнах до сих пор горел свет, напоминавший неаккуратную золотую россыпь разбросанных островков огня, молчаливо тлеющих под неуютным, тяжëлым шатром ночи. «В таких матчах разыгрывается нечто большее, чем просто три очка. Речь идëт об уважении. И как я уже сказал – это выдающиеся игры, которые несомненно очень важны для нас морально. Поэтому, конечно же, было здорово иметь возможность одержать победу сегодня». А какого это было проиграть? «Мы увидели, что можем соревноваться с ними, но нам нужно быть более решительными впереди и лучше защищаться сзади. Мы играли наравне с соперниками, поэтому нам было больно вновь уступить», – сказал Мануэль Аканжи после игры. «Речь идëт о том, чтобы извлечь максимум из моей игры и выступлений всей команды, и тогда мы будем на одном уровне», – добавил всеми любимый Холанд. – «Но сейчас это не так, так что Бавария — лучшая команда в сегодняшнем матче и лучшая команда в мире». «Но разве именно ей проиграли шмели?» – подумал тогда Марко, и сейчас, просматривая послематчевые интервью, он вспомнил этот вопрос. – «Разве тебя обыграли мюнхенцы?» «Я никогда не буду выступать за Баварию», – не так давно сказал Марко, влюбив в себя фанатов. «Конечно же, Ройс, это же очевидно! Тебе уже 31, а ты до сих пор не чемпион мира!», – едко прокомментировало излишне любезное подсознание, – «Ведь какая разница, что ты не берëшь взятки, которые тебе итак никто не даëт?» Так кому ты сегодня проиграл? Себе? Размышления Марко прервал краткий, одновременно дрожащий, робкий и неуверенный звонок в дверь, служивший насмешливым откликом жестокой сволочи, обычно именуемой судьбой, на его риторический вопрос, который казался таковым только потому, что Ройс отказывался принять столь очевидный ответ на него. Всегда неприятный, режущий слух звон, теперь почему-то напоминающий абсолютно чистое пение лучшего хора ангелов, гастролирующих по раю, почти мгновенно замолк, и Марко, не хотевший никого видеть, будь то уставшая от перманентного безделья соседка с мужем в командировке, служба СЭС или канадцы, продающие пылесосы с тридцатипроцентной скидкой, почувствовал призрачное и чаще всего обманчивое, инфантильное чувство облегчения, что незванный гость, стоявший за дверью, свалит к чертям и их родственникам, осознав, что в квартире никого нет или никто не хочет открывать. Господи, тебе же в мае уже окончательно перевалит за тридцатник, кэп, а ты ведëшь себя как шестилетний ребëнок, оставшийся один дома! Интересно, что бы сказали на это родители? Что это очень похоже на тебя? Но надежды Марко не оправдались, и его предполагаемые назойливые посетители, однозначно желавшие ничто иное, как его смерти, никуда не ушли. Дверной звонок снова разразился привычной душераздирающей мелодией, на этот раз гораздо более уверенной и настойчивой, которая требовала, а не спрашивала и просила, не оставляя Ройсу выбора, открывать дверь или нет. Марко тяжело вздохнул, и отодвинул так и нетронутый, до краëв заполненный стакан воды, в котором шипя и пенясь, растворялись неразлучные в последнее время томапирин и викодин, превратившиеся после травмы в столь естественное дополнение привычного натюрморта, что без них, тот уже был попросту немыслим. – Уже иду! – попытался крикнуть Ройс, однако вышло откровенно плохо, так как голос дрожал и ломался от слишком долгого молчания, отказываясь нарушать всепоглошающую неестественную тишину почти что полностью пустой квартиры, которая как и еë хозяин, траурно скорбела из-за столь горького поражения. Однако поздний посетитель капитана чëрно-жëлтых понял, что Марко ещë не умер даже без тихо прозвучавшей, лениво-учтивой и заученной фразы, гораздо красноречивей которой стал шум падающих стульев, неуклюже задетых уставшим, буквально валившимся с ног Ройсом, который около двух часов сидел на одном месте, наблюдая за кружащимися пузырьками растворившихся таблеток. Дверной звонок снова забился в привычной полуистеричной лихорадке, подгоняя Марко, и когда тот с грехом пополам и разнесëнной квартирой оказался в прихожей, он внезапно как-то устало и измученно осознал, что ненавидит ту настойчивую, но явно невоспитанную скотину, с которой его разделяла лишь вмонтированная строителями лет пятьдесят назад дверь и банальное чувство такта и уважения. «Если это журналист или очередной гуманист, который из-за своей великой, неизмеримой любви к социуму и человечеству продаëт дерьмо только по пятидесятипроцентным скидкам, я уже не выдержу», – панически констатировал про себя Марко, находясь в отчаянии, смешанном с неподдельным смятением, что в последнее время стало привычным состоянием. Однако монолога, исполненного праведным гневом не последовало, и вслух Ройс произнëс лишь заученное, усталое «Сейчас, одну секунду» и дрожащими руками истерично принялся открывать дверь. Но прокручивая всегда заедавший, ржавый замок, который не безосновательно казался ровесником старого доброго Бисмарка, (однако при этом, наш сподвижник железного канцлера всегда был повернут на два оборота до щелчка, во избежания курьëзных ситуаций), Марко и представить себе не мог, кто же ожидал его на пороге собственной квартиры. И поверьте, лучше бы этим посетителем оказался ненавистный всеми и вся журналист. – Привет. – неуверенно и как-то особенно неловко, чуть ли не робко поздоровался парень, державший правую руку на старой, покрытой осыпавшейся штукатуркой кнопке дверного звонка, а в другой сжимавший торт. И пусть добрая половина вселенной продала бы свою душу, чтобы увидеть на своëм пороге этого красавца, Ройс не особенно радовался столь несвоевременному и, будем честны, неприятному возвращению блудного сына. Однако Марко просто молчал, пытаясь вспомнить, читал ли он когда-нибудь статью о том, что же надо делать, если в твою квартиру ломится ни больше, ни меньше – Роберт Левандовски. Хотя, в официальных документах Ройс предпочëл бы назвать его «старым другом, который почему-то уже давно перестал им быть». Да, звучит это немного похуже, чем бомбардир Бундеслиги и человек, переспавший с кубком Лиги Чемпионов, но в реалиях Марко, это наименование было хотя бы, по меньшей мере, честным. Поэтому, не вспомнив нужной статьи по данному вопросу, не особо размышляя, Ройс положил остывшую ладонь на полированную и отдающую холодом дверную ручку, сжав еë до такой степени, что его кисть побелела. – Марко, стой. Перед тем, как ты закроешь дверь, я бы хотел сказать... – начал Роберт, но его словам было не суждено сложиться в единую фразу: перед его носом мгновенно захлопнулась дверь, а из прихожей раздался яростный звон бьющегося стекла, эхом доносящийся даже до лестничной клетки. – Ну Марко! – будто ребëнок, не получивший желаемого, крикнул Левандовски. – Марко, пожалуйста! Я же тебе торт принëс! Последнее напоминание явно стало лишним, и устрашающие звуки крушения всего живого сменились сдавленными всхлипами. – Марки... – немного тише сказал Роберт, несмотря на это уверенный, что Ройс услышал его. И он не ошибся: дверь медленно распахнулась с до боли неприятным, привычным скрипом, и на пороге появился Марко, без капитанской повязки и команды совершенно не похожий на привычного всем одиннадцатого номера дортмундской Боруссии. – Пришëл позлорадствовать? – равнодушно поинтересовался он, невидящим взглядом смотря сквозь своего бывшего одноклубника. – Нет. Приехал проверить, сменил ли ты адрес с тех пор, как мы вместе снимали квартиру. – частично солгал, частично проигнорировал некоторые детали Роберт. – И поэтому ты захватил с собой этот грëбанный торт? – всë так же спокойно спросил Марко, переведя глаза на привезëнную Левандовским причину поговорить. – А это так важно для тебя? Считай, я просто приехал проведать свою старую квартиру. Быть в Дортмунде и не заехать в этот клоповник – преступление. – не теряя одухотворëнности в интонации, выкрутился всеми любимый нападающий и переступил порог своего «чëрно-жëлтого» дома, закрыв за собой дверь. – И почему же ты ещë не съехал? – довольно риторически осведомился Роберт, пока Марко, ковыляя, тащил торт, напоминающий некачественную взятку, на кухню. – И ты ради этого пришëл? – ответил вопросом на вопрос Ройс, вернувшись в маленькую гостиную, которая от этого не превратилась в уютную и была одинокой. Или, точнее, стала такой. Роберт промолчал, и тяжело вздохнув, уставился в распахнутое окно, за которым тëплым, бодрящим туманом плыла родная дортмундская ночь, а черепицы домов складывались в неповторимый узор, такой дорогой сердцу. Знакомый вид. Знакомое ощущение. Та же гостиная, тот же пейзаж за стеклом. Но совершенно другие Марко и Роберт, чужие на этом холсте. Левандовски отвëл взгляд в сторону, не в силах осознать столь значимую перемену, которая навсегда безжалостно перечëркивала прошлое, выжигая со старых снимков Роберта, жëлтая футболка которого теперь была предана забвению и анафеме. И непонятно кем: им самим или же слепым, мерно текущим сквозь пальцы временем. Гостиная, знакомая до самых мельчайших деталей, и всегда ассоциирующаяся у мюнхенца с Дортмундом, ничуть не изменилась. Казалось, даже слой пыли, который уютно покрывал все предметы интерьера, выполненные в истинном духе холостяцкого икеевского минимализма, оставался прежним до самых миллиметров. Ничуть не поменялся и нелепый, неряшливый диван, который неизменно раздвигался с пренеприятным скрипом, до сих пор являющимся в худших кошмарах Роберта. – Помнишь, как к нам приходила та тëтка, которая жила под нами, и жаловалась, что мы раздвигаем диван в пять часов утра, мешая ей спать? – предался настольгии Левандовски, сев рядом с Марко. – «В следующий раз я вызову полицию, молодые люди». – устало, но как всегда очень красиво улыбнувшись, передразнил бывшую соседку Ройс, подражая еë дичайшему, до жути смешному акценту. – Да, такое сложное забыть. Не каждый день тебя в открытую называют гомосексуалистом. – О, это был прекрасный вечер. – вспомнил Роберт. – Кстати, наша дорожащая сном фрау до сих пор живëт здесь? Я думаю, ты должен знать. – Она переехала два года назад. С тех пор, весь дом дышит с облегчением. – сообщил Марко, ничуть не жалея о потере вечно брюзжащей чопорной мымры. – Теперь квартира пустует, так как она выгнала своего непутëвого племянника, а квартиранта так и не нашла. Конечно, какой человек в здравом уме согласится на такие условия? – Печально. Ничто не вечно в этом мире, даже жалующиеся на соседей старушки. – не особо переживая по этому поводу, сказал Роберт. – Кстати, а ты помнишь, как мы купили эти подушки? Марко искренне рассмеялся, впервые за несколько месяцев, и последовав примеру сидящего рядом гостя, взял в руки аляповатую, безвкусную подушку с торчащими во все стороны нитками и разнопëрыми полосками. – Ты просто влюбился в них. – вспомнил Ройс, покрутив набитую ватой ткань в ладонях. – Ходил по магазину ноя, как маленький, говорил, что в жизни не видел ничего прекраснее. – Кроме тебя. – подправил рассказ Роберт, и Марко удивлëнно отметил, что тогда он действительно сказал именно так. – Да. А потом добавил, что в доме у твоей бабушки были точно такие же обои. – продолжил Ройс, всë шире улыбаясь. – Я даже помню, как это звучит по-польски. «Выглода як тапэта». – коряво процитировал он, просияв, будто ребëнок. И пусть Левандовски в жизни не встречал худшего произношения, он никогда не был таким счастливым, потому что ещë ни разу не осозновал, что может вернуть тот мир, из которого когда-то был любезно вычеркнут, возможно, даже собственными стараниями. И если нет ничего более чужого, чем бывшее своë, то Роберт старался не следовать этой распространëнной тенденции. Ведь Марко был отчасти прав: он пришëл сюда вовсе не ради того, чтобы позлорадствовать или просто немного предаться настольгии. Он искал встречи с одним блондином, и знал, а честнее будет сказать надеялся, что найдëт его здесь, хоть и до последнего момента верил, что тот не откроет дверь, при этом в глубине своей души больше всего на свете желая увидеть улыбку Марко, услышать его голос и смех, самый прекрасный во всëм мире. – А помнишь, как ты напился в одном баре? – спросил вдруг Ройс, рассматривая третьесортную ткань дивана, покрытую так и неотстиравшимися пятнами. – На следующий день, как мы выбрали эту квартиру. – Если честно, немного смутно. – признался Роберт, для которого этот эпизод был весьма расплывчат. – Конечно. Если бы я так нажрался, я бы тоже ничего не помнил. – пожал плечами Марко, поднимаясь с дивана, и на его лице расплылась снисходительная улыбка. Он взъерошил свои всегда идеально уложенные волосы и тепло посмотрел на недавнего соперника, который сейчас сидел на его же диване в его квартире. – А что, всë было настолько плохо? – уточнил Роберт и получил не самый утешительный ответ. – Мне пришлось тащить тебя от бара до самого дома на руках. К тому же, ты отказался идти в спальню, и пришлось вместе умещаться на моëм диване. Никогда не забуду эту ночь. По крайней мере, до того момента я никогда ещë не слышал, что являюсь красавчиком. Роберт смущëнно покраснел, однако Марко тактично сделал вид, что не заметил этого. – Я принесу с кухни торт и заварю к нему чай. Тебе как всегда зелëный? – уточнил Ройс, будто они всегда жили в одной квартире и играли за один клуб. Жили одним клубом. – И как всегда в кружке, которую мы привезли из Франкфурта, я правильно помню? Левандовски всë так же польщëнно кивнул, пока Марко, как истинный гостеприимный хозяин поплëлся на кухню, готовясь к невыполнимой миссии по нахождению чистой тарелки среди гор грязной посуды. – Ты всë ещë хранишь тот самый шарф. – печально сказал Роберт, пока Ройс разрезал торт. Его руки внезапно начали дрожать, и куски неизменно выходили неровными. – Ты о чëм, Роберт? – спросил Марко, впервые назвав бывшего друга, или не бывшего и не друга, по имени. – Ты прекрасно знаешь, о чëм я. – не сдавался Левандовски. – 17.05.2014. Та глупая фотка, над которой смеялись все, даже кому лень. Подобная формулировка вызвала у Ройса смех, однако холодный, истеричный и неискренний. Он отхлебнул явно передержанный чай и нервно покосился на журнальный столик. – Не знаю, на что ты намекаешь, но будь моя воля, я бы собственноручно задушил бы тебя этим же шарфом. – признался Марко, на что Роберт, так и не притронувшийся к слишком крепкому напитку, который он обычно любил, сильнее сжал обжигающе горячий фарфор дешëвой сувенирной кружки. – Но ты этого не сделал. – мрачно заметил он, и пальцы Ройса стали нерозно отбивать сорванный ритм по стеклу его клубной чашки с извечной эмблемой шмелей. – Да, потому что такое решение проблем не подходит даже третьесортным поэтам и оторванным от реальности женщинам, которым подобное даже в параллельной вселенной не грозит. – А как же ты тогда решил бы эту проблему, зная, что завтра я улетаю в Мюнхен? – Пожелал бы тебе мягкой посадки, а Киммиху крепкого здоровья. – с необдуманным хлопком поставив чашку на стол, сказал Марко и попытался отодвинуться от Роберта, однако тот совершенно не хотел его отпускать. – Ты был абсолютно прав насчëт того, что мне не стоило сюда приходить. – издалека начал он, положив руку на плечо блондина. – Но знаешь, Марко, перед тем, как ты закроешь дверь, я бы хотел сказать, что люблю тебя. Марко молчал. Его взгляд вопросительно скользил по Роберту, а после слов Левандовского не произошло ничего свойственного фильмам: не расцвели цветы, в их глазах не появились сердечки. Однако Роб внезапно понял, что это и вправду был его пусть далеко не первый, но однозначно последний шанс, и не думая о последствиях, он приблизился к Марко, накрыв его столь желанные губы своими губами. Да, это было во многом неумело и опасливо, Роберт сам отчëтливо не понимал, что делает, но следующие мгновения нельзя было описать иначе, как самое прекрасное, что было в жизни обоих. Они прошли свой путь вместе, и пусть их дороги разошлись, это не могло убить их. Ведь ни дружба, ни любовь не измеряются цветами. Родной, прекрасный вкус, который почему-то хотелось распробовать и полюбить навсегда. Обветренные губы напротив, море чувств и мурашек, которые обжигают гораздо больше, чем любимый Робертом зелëный чай в кружке, которую они с Марко купили в сувенирном магазинчике в Франкфурте, отмечая очередную победу, полученную и разделëнную вместе. Что-то сносит башню и снова заставляет чувствовать, обостряет грубые, притупленные годами рецепторы. Адреналин заполняет вены, и Роберт понимает, что вместе с Марко он вновь побеждает. И эта победа гораздо важнее даже финала Лиги Чемпионов. Ради таких побед стоит жить. Марко аккуратно сжимает волосы Роберта и тянет его к себе, безотчëтно боясь снова потерять. – Я... я люблю тебя. – шепчет он, и находя в глазах Роберта ответ на все свои незаданные вопросы, опять прижимается к его губам. Над крышами домов, покрытых черепицей, медленно поднималась луна. В открытые настежь окна струился терпкий аромат комнатных цветов и запах тëплых дортмундских сумерек. На улицы города медленно спускалась ночь, которая принесла с собой долгожданный финальный счëт на светящемся табло: 2:3. Но кому проиграли шмели? И проиграл ли Марко?