начало мая, 2 курс
тот же день, ночь
Веном закрывает ему глаза. Как обещал. Отключает зрение. Но он не может закрыть до конца связь. Сейчас она нужна им обоим как никогда - крепкая, прочная, обоюдная. Поэтому он не видит, но - чувствует, вспышками. Запах чужой крови, хруст чужих костей, вкус горячего мяса на острых зубах. Он не был готов даже к меньшему тогда, под Рождество, не готов, если задуматься, и сейчас, но задумываться им, по счастью, некогда. А ему и вовсе как-то… всё равно. Видимо, измученный мозг всё же включил очередную ступень защиты: на сей раз - безразличие, не позволяя ему съехать с полным пониманием происходящего вокруг в тот кошмар кровавого безумия, которое творит, если задуматься, его второй. Тины с ними уже нет - она на берегу, спрятана в надёжном укрытии за пределами границ Фонда. Пока в подземных коридорах творилась неразбериха, учинённая вторжением этих двоих, которых на пути к их цели - сюрприз! - не остановили все тщательно рассчитанные инженерами и наёмниками меры предосторожности, и пока Фонд стягивал к сектору со взломанной камерой-сейфом свои прочие основные и резервные силы, они вынесли громко матерящуюся про себя девушку из этих катакомб на руках, вплавляя в черноту мощной туши отчасти, пряча от пуль, воя звуковых ружей и обломков, раскидывая множеством чёрных щупов всех тех немногих из местного отряда, кто ещё не валялся в отключке возле бетонных стен, но не трогая их иначе. Это то, что они сделали для неё. Но теперь, когда Тина уже там, у дальней кромки воды, ждёт их возвращения из недр лабораторий уже втроём, Веном наемников Фонда не щадит. Им так нужно. Им некогда тратить время на возню. Нужно действовать быстро. Пока профессора не придумали вывезти отсюда вовсе, к примеру. Пока никто ещё здесь не сообразил до конца и не высмотрел через оставшиеся камеры, что клинтарец сменил хоста и человек, с которым он явился сюда, бродит где-то тут неподалёку, и не додумался послать отряд обшаривать берег. У них нет права завязнуть здесь, в бесконечных коридорах, действуя вполсилы, милосердно оставляя за спиной тех, кто секундой спустя ударит в спину. И ещё - им нужны силы. И Эдди принимает это, снова. В этот момент, в этом чёртовом муравейнике, с этими честными их жертвами - он принимает это для них обоих. Симбиот пытается срастить ему кости, когда в очередном коридоре вроде бы наступает временное затишье, но, сменив точку концентрации, тут же пропускает пару звуковых залпов из-за угла и чуть не пропускает сквозь них несколько пуль. Слушается мысленного: “Оставь. Это потом, сейчас просто убери нас всех отсюда.” Только как будто мимолётно гладит воспалённый разум хоста изнутри, всё же немного унимая живущую в нём боль. И больше не останавливается, безошибочно по памяти следуя по подсмотренному на пульте охраны маршруту, приводящему их к стеклянному боксу со спящим на прозрачной стеклянной же “койке” пожилым мужчиной внутри. Профессор выглядит не то, чтобы очень, но и серьёзных опасений его состояние на первый взгляд не вызывает. Эдди чувствует радость клинтарца - радость узнавания, радость успеха. Внутренне выдыхает, ощущая мысленный импульс: с доктором всё хорошо, им просто нужно его забрать. Охрана стеклянного куба в живых остаётся недолго, а сам супер-прочный, наверняка “непробиваемый” бокс клинтарец проламывает, швыряя в него со всей силы какой-то тяжёлый, нашедшийся неподалёку и вырванный ими с мясом прибор. На мгновение Эдди чувствует импульс тревоги - профессор не просыпается даже от звона осыпающегося стекла и скрежета покорёженных стальных опор, но запах, который слизывает из воздуха разбитого куба их чуткий язык, тот самый, приторно-горьковатый, ставит всё на места: Чарльз Миллер, как и те буянящие в своих стеклянных клетках бродяги, спит здесь не просто так, не сам. “Веном?..” - чтобы хоть немного привести пожилого мужчину в чувство им требуется пара минут, и с каждой секундой симбиот нервничает всё сильнее: чем больше времени дать на осмысление происходящего этим ублюдкам, тем лучше они смогут перегруппировать силы, и тем сложнее им самим будет вырваться из лабиринтов Фонда. Но просто так уйти со спящим они не могут - что, если сам он уже не проснётся? Что, если нужен будет кто-то и что-то, чтобы его разбудить? Тогда им придётся включать в свои планы ещё и поиски какого-нибудь яйцеголового с антидотом. Но, к счастью, профессор, пусть и не сразу, но всё же приоткрывает глаза, кажется, до сих пор не особенно осознавая, что наркотический сон уже покинул его, и вокруг - реальность. - “Печально встретить тебя вот так, мой друг. Тебя тоже сюда.. принесли? Я.. не знаю, как здесь оказался, я вообще, кажется, плохо помню последние дни… А.. сколько было тех дней, ты знаешь? Сколько я уже здесь? И где это - здесь? Это место, где раньше держали тебя? Они вообще ничего не говорят, а я.. Я всё время сплю. Голова кружится… И чем это пахнет странно, как будто.. кровью? Я, если признаться, всё ещё так хочу спать…” “Нельзя спать сейчас, Чарльз Миллер,” - глухой голос клинтарца, кажется, всё же заставляет мужчину открыть глаза шире, чуть лучше ощущая себя во времени и пространстве, и начать озираться по сторонам, осознавая и проломленный куб, и брызги крови на стенах и стёклах. - “Все вопросы потом. Главное - мы нашли тебя и ты жив. А сейчас нам всем нужно уходить отсюда.”***
Профессора - его рассудок - они не щадят так, как Тину, прорываясь с ним наружу, оставляя за собой кровавый след и разорванные, обезглавленные тела. Он выдержит это. И, так или иначе, поймёт. Впрочем, наёмников Фонда на их пути попадается как-то удивительно немного. Это не внезапное везение, не совпадение - Веном слышит это: муравейник Фонда как будто вымер здесь, где они пробираются к выходу из недр горы. Поняли, что бесполезно терять людей? Решили отступить?.. Это не слишком-то похоже на местных самоуверенных головорезов, и такое затишье настораживает и смущает их срощенный разум, и, как оказывается - не зря. Стоит чёрной фигуре выпрыгнуть вслед за выбитой дверью нижнего коридора на забетонированный неширокий берег, как перед ними, за ними, вокруг них разверзается с шипением слепящая огненная стена. “Если не остановится - сжечь его нахрен, это приказ!” - чей-то звенящий от напряжения и сосредоточенной решимости выкрик достигает их слуха. Кажется, дело совсем плохо. Кажется, Фонд предпринял последнюю, отчаянную попытку остановить созданного отчасти ими монстра, уже не заботясь о сохранности и экспериментах. Приоритеты их “босса” явно круто изменились всего-то за пару часов, и теперь наёмникам отдан приказ не “поймать”, а “уничтожить”. По связи холодной волной растекается страх. Эдди чувствует это из глубины, в которой дрейфует его сознание. Его второй сейчас в замешательстве и смятении, скалится на огненные всполохи, пятится дальше от жара. Веном запаниковал, ещё бы, - здесь целая грёбаная армия этих психов и у каждого в руках - грёбаная преисподняя. Они не ждали этого. Не ждали, что Фонд пойдёт на крайние меры. Играть в кровавые догонялки в паутине лабиринтов, не даваясь в руки наёмникам, и разламывать голыми лапами стальные двери - теперь это кажется легкой забавой в сравнении с задачей выстоять и выжить под смертоносным ударом огненных струй. Веном пятится по кругу, закрывая профессора чёрным щитом, но ни этот щит, ни вся чёрная шкура не выдержат прицельного напора огненной мощи. “Послушай меня, эй, послушай,” - тихий голос вплывает в отравленный страхом, теряющий силы его разум, крепнет уверенностью всё больше с каждым словом, твёрдо зная, что вот сейчас - нужно очнуться от безразличного небытия. Сейчас - они должны быть в полную силу. - “Эй, Ви, я знаю, нам страшно. Я помню всё это, про огонь. Они нашли, чем нас запугивать, хах, умные, сволочи. Но страх - это не мы, любимый. Та старая боль - это не мы. Мы - это сила, текущая в нас, просто прислушайся, ты почувствуешь - её в нас сейчас столько… Я знаю, как она досталась нам. Не вижу, но знаю. Она опасная, злая, кровавая, но сейчас она - это наш шанс. Она кипит в нас, она горячее любого огня, почувствуй, ты чувствуешь?.. Нам нужно собраться, Ви, нужно ещё немного - защитить тех, кто нам важен, кому больше никто кроме нас не поможет. И покончить со всем этим, чтобы они свои чёртовы руки больше к нам не тянули! Давай, наша злость больше, чем любой наш испуг, это просто фигня, мы со всем этим справимся. Куда они против нас с этими их.. зажигалками! Да пошли они нахрен с их клетками, опытами! Они думают, что могут тащить в них кого угодно - людей с улиц, наших друзей, нас! Так вот - пошли они вместе с их боссом и их грёбаной типа-вообще-не-крепостью, да мы не только от них - от всей этой грёбаной срани здесь камня на камне не оставим! Ты должен выпустить это сейчас - то, что горит в нас, любимый. Чтобы хрен им всем лысый, а не мы вот так запросто и на блюдечке!”***
Они уже почти ликуют - способ остановить это был крайним, но, наконец, сработал. Они уже почти готовы доложить наверх об успехе. Загнанная огнём тварь трусливо бегает по кругу, шарахается от залпов, как зверь от хлыста. Каждый из них чует это особым чутьём, что выработалось за годы их специальной службы, - что противник слабеет, что противник напуган, что готов сдаться. Стоит только ещё чуть-чуть надавить, чуть-чуть дожать, чуть-чуть больше показать свою силу и превосходство - и успех операции у них в кармане. Чёрная фигура останавливается резко посреди огненного кольца, будто слышит что-то, недоступное их ушам. Расправляет мерзко перевитые мышцами-верёвками плечи, будто бы даже становится чуточку больше, чем и так была. Вдруг воет так, раззявив клыкастую пасть, что кто-то рядом матерится испуганно, инстинктивно пятится на два шага назад, а кто-то и вовсе вздрагивает, опуская огнемёт, почуяв всё тем же безотказным чутьём, что инопланетный опасный хищник вспомнил себя, оставив свой страх в стороне. Вспомнил, кто он и кто - они. И - нападает, расплескиваясь разом сгустками черноты в толпу, выдавливая собственной плотью огонь, рыча от ран не трусливо, но яростно, и покрывая себя пятнами глубоких ожогов в той же мере, что и заливая свою шкуру чужой горячей кровью.***
Они сажают профессора в катер, что пришвартован тут же, недалеко, и даже ключи на месте - кто ж его, хах, здесь угонит?.. Профессор старается не оборачиваться. Его задело немного в этой мешанине когтей, клыков, выстреливающих в людей в той толпе чёрных лент и огненных вспышек, но эти царапины явно не смертельны, хотя шипящий сквозь клыки от боли в глубоких дымящихся незарастающих пятнах на чёрной шкуре клинтарец даже успевает извиниться, что не поможет - слишком слаб сейчас, после всего. “Умеешь управлять, Чарльз Миллер?” - Веном отступает от катера на шаг, назад, на берег, давая понять, что забираться в лодку заодно он не станет. - “Там, возле раздвоенного дерева на мысе - видишь? - должна ждать Тина, она узнает тебя. Забери ее, Чарльз Миллер, и увози в город, в старые доки, там вряд ли сейчас кто-то есть. Мы найдём вас, позже. Сейчас нам нужно найти того, кто всё это начал. Иначе он не отпустит нас. Не сможем быть в безопасности.” И, развернувшись, без лишних слов скрывается в два прыжка в резких тенях догорающего на берегу пожарища. “Вспомню как-нибудь… Н-да. Так. Что здесь у нас?..” - бормочет профессор больше для себя, чем в ответ скрывшейся черноте, призывая воспоминания бурной молодости, в которой ему и не только катером доводилось управлять, и поворачивая ключ в замке. Чёрная фигура, тяжело опираясь об обгоревшую в пламени огнемётов стену, смотрит на быстро удаляющуюся к условленному месту моторку и поворачивает назад, в ненавистные лабиринты Фонда.***
Они опоздали, конечно же. Коридоры насквозь, до глубины тихи и пусты, из уцелевших динамиков по-прежнему воет мерзкая пожарная тревога. Персонал здесь обучен быстро реагировать, в том числе - уносить ноги. Они даже пробираются на пульт охраны, снова, пытаются высмотреть хоть кого-то на сотнях сменяющихся кадров, но всё, что они видят - пустота, стекло и бетон. Даже наёмникам, кажется, сверху скомандовали отступить. Оно и понятно - чего уцелевшим-то лезть в буквальном смысле в пекло, раз оказалось, что они не в силах контролировать ситуацию? Лучше уж проиграть сражение, зализать раны, продумать новую стратегию с учётом всех новых вводных, разработать план… “Хрен им!” - доносится из глубины сознаний звенящий злостью голос. Веном чувствует всей связью, как мальчишку потряхивает от адреналина, усталости, напряжения, разочарования… Неужели всё, что они смогли, - дать себе небольшую отсрочку, и эти снова, и снова, и снова смогут отравлять им жизнь, угрожать друзьям, ведь они чуть не погибли здесь, и что, дальше - всё будет так же?! - “Хрен им всем, а не планы, не их чёртова армия, не их лаборатории и исследования! Ви, надо уничтожить здесь всё, что сможем, чтобы они и думать забыли вообще про нас, чтобы у них ничего не осталось - ни разработок, ни средств, ни клеток, вообще нихрена! Чтобы здесь копы каждый дюйм перерыли, чтобы вся местная пресса здесь была, чтобы всё, что они тут творили - всё выплыло на поверхность! И тогда пусть этот милашка из телека попробует отвертеться! Даже если его не поймают - пусть! Пусть себе там отдыхает на своих карибах, но хрен он сделает теперь хоть шаг вообще без слежки!” “Есть идея, Эдди,” - усмехается низкий голос. Веном согласен с разозлённым хостом. Отмотать для этого проклятого места время на годы и годы назад, лишить их возможности действовать, вскрыв во всеувидение всю местную гниль - может, это хоть как-то и сработает. - “Нужно немного времени и ещё немного сил, ты потерпи ещё больную руку, любимый. Так вот, как думаешь, тот их космический корабль, что стоит снаружи, - вряд ли он сильно совершеннее того, который привёз сюда меня? А у него были такие смешные, старые двигатели, которыми не пользуется уже ни одна развитая раса во вселенной, ведь им нужно столько опасного топлива…” Через час они швыряют в дверной проём нижнего коридора последние бочки, разливая ракетное топливо по каменным полам. Веном подхватывает с бетонного берега чей-то уцелевший откатившийся огнемёт, направляет дуло туда, в недра завывающего далёкими динамиками сигналок подгорного муравейника, жмёт лапой на гашетку. И, не медля ни секунды, ныряет с разбега в толщу воды, всей шкурой ощущая дрожь и грохот прокатывающихся по побережью Сан-Франциско одна за другой мощных взрывных волн.***
Когда они добираются в старые доки, небо над заливом уже светлеет ранним майским рассветом. Тина полощет футболку где-то неподалёку в заливе, отмывая хоть как-то запёкшиеся пятна крови, а доктор Миллер не может не смотреть, как большая чёрная фигура, покрытая местами неотмывшейся чужой кровью и пятнами ожогов, только что без капли сомнения буквально разорвавшая небольшую армию наёмников Фонда, выбирается, оскальзываясь на прогнивших деревяшках, на пирс, отделяется от своего носителя, подхватывает не очень держащегося на ногах совсем ещё мальчишку, бледного, в синяках, с запавшими, лихорадочно горящими глазами, заключает в осторожные объятия, опускается на землю, устраивая хоста на своих коленях, сворачивается вокруг него в жесте трогательной заботы. Берёт распухшую кисть, на которую, если честно, страшно смотреть, в когтистые лапы невыносимо бережно, заставляя кости срастаться, а багровый кровоподтёк бледнеть и исчезать на глазах. Парень кривится, но руки не отнимает, видимо, полностью доверяя покалеченную конечность заботе симбиота. Смотрит на повернувшуюся к нему, вероятно, на мысленный зов зубастую морду так, как сам доктор смотрел на миссис Миллер в их лучшие годы, улыбается чему-то слабо, кивает, согласно прикрыв веки, ведя безмолвный диалог. Тянется здоровой рукой к кошмарному оскалу, нежно ведёт кончиками пальцев по челюсти вдоль линии острых клыков, тихо произносит: "И я тебя.." Тянет к себе уже вылеченную ладонь, не разнимая сцепки их рук, целует чёрные пальцы, прикрыв глаза, пока клинтарец второй лапой притискивает его к себе ещё крепче. И, внезапно, скривившись, тихо плачет, пряча лицо в изгибе чёрной шеи, вздрагивая плечами, как будто осознав только сейчас, что всё, наконец, закончилось. Чёрная шкура идёт рябью: симбиот забирает эмоции, деля на два. Гладит осторожно чёрной лапой напряжённую спину, рычит что-то уже вслух, успокаивающе. Доктор Миллер чувствует себя будто подсматривающим в замочную скважину: неловко, но слишком любопытно, чтобы отвернуться. Хотя странную пару чужое присутствие, вроде бы, не смущает совершенно. Ничего не смущает и Тину, отмывшую, наконец, руки и одежду. Она подбегает, не таясь, сыплет словами так же быстро, как размахивает мокрой тряпкой, что недавно ещё была футболкой, сбиваясь и чуть не перескакивая на свой второй, явно более удобный для такого случая язык: "Ну офигеть, явились они, наконец-то! Вы что там, вы вообще как?? Вы знаете, как мы тут все охренели, когда вот там у вас как всё вот это вот ё… кхе. Взорвалось! Хотя вот вы, профессор, может и не охренели, вы уж извините, я это.. На нервах! Но я - охренела точно! А вдруг это не вы, а вас?? А там уже вон вертолёты! Хотя я в вас, конечно, верила, да и профессор сказал - всё у вас там уже пучком!" Щурится, не получив на эту свою тираду никакой законной реакции, присматривается, хмыкает весело, обращаясь к замершей чёрной фигуре: "А-а. Вы в порядке, значит. Это он ревёт. И вот он всегда так! Чуть что - ревёт, и как ты его терпишь вообще? Эй, Эдди, эй, чего ты тут развёл? Мы, между прочим, тебя там спасали не чтоб ты тут весь пирс затопил слезами, давай-давай, смотри, всё хорошо, все уже здесь, стоим тут, смотрим на тебя! Так что ты это, улыбнись, поцелуйтесь, кстати, а как вы это делаете вообще? И давайте уже, вперёд, точнее, назад, у меня вообще зачёт завтра!" Мальчишка отлипает от чёрного плеча, шмыгает носом, вытирая мокрое лицо рукавом, уже улыбаясь невольно сквозь невысохшие слёзы, беззлобно шлёт подругу по известному адресу, получая в ответ довольное: "Ну вот, теперь вижу, что ты в порядке, чувак!" Что-то тихо говорит, рефлекторно наклонившись ближе к клинтарцу, сопровождая слова мимолетным касанием пальцев под зубастой челюстью, отвечает на безмолвный вопрос: "Уверен, Ви. Не волнуйся, так безопаснее для нас." Поднимается на ноги, все ещё пошатываясь, уже в видимом одиночестве, только по кистям между тонкими пальцами, если присмотреться, перетекают чёрные нити. Бросает на профессора какой-то смущённо-косой взгляд, потом все же улыбается лучезарно и, делая пару шагов навстречу, протягивает мужчине руку, в пальцах другой бесконтрольно теребя край толстовки: "Привет, я Эдди, а вас я уже знаю, доктор Миллер. Мы, в общем, вас спасали, эм.. Вроде получилось, а миссис Миллер, кстати, замечательная, она обрадуется теперь, а то всё плакала, в общем.. Вот. Она ничего не знает, не переживайте, с ней я говорил, сам, просто сказал, что ваш студент, а там она сама все рассказала, мы и поняли, что вы у них.. Так что.. Как домой добираться будем?" Чарльз Миллер непроизвольно широко улыбается в ответ, пожимая тонкую кисть и говорит искреннее, тёплое и единственно нужное сейчас "спасибо", запрятав все свои вопросы и всё научное любопытство куда-нибудь на дальнее "потом".***
Они ловят такси. Таксисты в этом городе видели многое, и двое подростков, даже весьма потрепанного вида, даже в компании с таким же потрепанным в непонятной робе пожилым мужчиной вопросов не вызывают. Машина высаживает друзей возле кампуса, увозя биолога дальше, к дому. Профессор берет с них слово заглянуть как-нибудь на чай с лимонным пирогом миссис Миллер, потому что "раз уж всё вот так - было бы крайне интересно как-нибудь пообщаться, молодые люди!" И совсем по-озорному подмигивает. На развилке между их корпусами, до которой они бредут молча, Тина останавливается, хлопает парня по плечу, смотрит пристально. Потом, вздохнув, притягивает к себе, крепко обнимая, отстраняется, хмуро смотря из-под пушистых бровей. "Если ты ещё раз меня так напугаешь, идиот, я тебя придушу, понял?" - девушка дожидается подтверждающего кивка и отчаянно зевает, потирая замерзшие плечи. – "Ладно, Брок. Я вообще ещё нихрена не поняла и не догнала, и нам с тобой, а, извини, с вами, предстоит до-о-олгий разговор о том, что это было, какого хрена вообще всё вот это было, и - да-а-а - о твоих, блин, "предпочтениях"! И о том, какого хрена ты всё это время молчал и ничего не говорил старой доброй Ти! Но - не сейчас. Сейчас я, пожалуй, пойду, разбужу соседку, напьюсь с ней, постараюсь убедить себя, что мне вся эта ночь приснилась, и хрен с ним, с зачетом, как-нибудь. А ты чеши домой и... В общем, сами разберётесь." Девчонка похабно ухмыляется, заставляя-таки парня покраснеть. "Да ладно тебе, я имела в виду - отсыпайся! И тоже.. приходи в себя. Я полюбому зайду завтра, но если что - пиши-звони. А ты, клякса-переросток," - обращается она к прищурившейся маленькой зубастой башке, появившейся из-за плеча в потрепанной толстовке, - "Ну ты, конечно, вообще-е-е.. Но я хотела сказать - береги его, в общем. Он с тобой аж до противного счастливый." И, махнув рукой, убредает к себе, продолжая зевать и ёжась на ночном ветру.***
Корпус ранним утром ещё крепко спит, взрывы были слышны на побережье, но не здесь. И в коридоре, да и на территории, им везёт никого не встретить. Перед дверью маленькой комнаты, их комнаты, Эдди замирает в нерешительности. Жмёт на дверную ручку. Серое приоткрытое окно, отсвет уличного фонаря на стене, все так же путающийся в занавесках весенний ветер, его конспекты горкой на подоконнике рядом с любимой кружкой, их кровать с вечно скомканным одеялом. Всё по-прежнему, будто он просто в очередной раз вернулся с занятий. Он был уверен, что больше сюда не вернётся. Парень сползает по стене прямо на пол возле двери, сворачиваясь, упираясь лбом в колени, закрывая голову руками. Его трясёт, глаза противно щиплет, а к горлу подступает душащий комок; в голове отчего-то вместо облегчения или радости сплошь картинки того, как могло бы быть: холодное стекло лаборатории до конца жизни или бесстрастное дуло в лоб и его любимое существо, которое он больше никогда не увидит, неизвестно где и с кем и.. Он не верит до конца, что он здесь, в безопасности, что всё это - не очередная шутка воспаленного сознания, что он не очнется через минуту от лязга тяжёлой двери и резкого окрика. Слезы всё же проливаются жгучими дорожками по щекам, рвутся из груди горькими всхлипами, и Брок понятия не имеет, чего он вдруг, почему так больно и жалко себя, и своего второго, и доктора с его женой заодно, раз всё в итоге хорошо, но, кажется, вместе со слезами понемногу растворяется и глухая мутная пелена страха прошедшего дня. Тёплые щупы касаются вздрагивающих плечей невыносимо робко, тихий шёпот на краю сознания, кажется, соткан из вины и сожаления: "Прости, Эдди... Прости, что оставил, из-за меня твоя боль, обещал защищать всегда, не справился... Пойму, если больше не поверишь, прости..." Парень вцепляется в черноту на своей коже до боли в сжатых пальцах, как в единственное доказательство реальности, и плачет ещё отчаяннее, ощущая всю холодную безысходность, которую симбиот безуспешно пытается скрыть, выдыхает сквозь рваные всхлипы: "Ты.. Идиот кос.. мический!" Веном в замешательстве: обидные слова мешаются с невыносимой нежностью. Сложная смесь. Как всегда. Одно кажется бесспорным - его Эдди не хочет его прогонять. Нет злости, разочарования, недоверия. Только стремление навстречу и страх разлуки. Черные щупы становятся смелее, обнимая, укутывая теплом, мокрый язык осторожно слизывает солёные дорожки. Боль отступает одновременно: не сразу, но - уходит, вытесняясь невысказанным счастьем от возможности вновь чувствовать друг друга, кожей и мыслями, вновь восстановленной их связью. "Зачем ты полез туда снова, глупый?" - Брок сердито хмурится, вздыхая судорожно, чувствуя, как отступает тяжесть и горечь в груди. - "Ты мог пострадать, попасться, ты не знаешь - они хотели ставить опыты над нами обоими! А если бы мы там.. не справились?.. Нужно было найти подходящего человека - среди чёртовой толпы землян есть хорошие люди, уехать куда-то, а не соваться в крепость, напичканную оружием специально против космических паразитов!" "Ты как-то сказал, что я должен бороться за тебя," - низкий голос звучит удивительно спокойно и легко. - "Ты зря мне это тогда сказал. С самого первого дня я и так не отдал бы тебя никому, никогда: человеку, другой любви или смерти. Сейчас не боюсь испугать тебя этим. Ты умрёшь - я умру. Ни других хостов, ни одиночества - только ты. Только мы, Эдди. Всегда." Парень всхлипывает от избытка буквально звенящей в ушах любви, обрушивающейся на него вместе со сказанными словами; он понимает, прекрасно понимает, что хочет сказать ему его своенравная зараза и.. он может ответить тем же. Хочет ответить тем же. Сказать, как не хотел жить с кромешной пустотой в груди и гудящей от страшной тишины головой. "Знаю, любовь моя," - тихий рокот над ухом и влажный поцелуй кончиком языка в мокрый висок. - "Так что не спрашивай.. глупости." "Я люблю тебя.." - глухо бормочет Брок в прижатые к лицу ладони. Поднимает взгляд на зависшую рядом зубастую морду и повторяет, смотря в упор в опаловые глаза: "Я люблю тебя. Черт, я каждую секунду тебя ждал, ни на йоту не поверил им, что ты не придёшь! И ты, знаешь, тоже, заканчивай с этим вот: не справился, не поверишь… Это все хрень, понял? Ты не оставлял меня - они разделили нас. И ты пришёл за мной. Только это считается." Веном, наконец, проявляется полностью, склоняясь к сидящему на полу, прижимая к себе, давая обнять себя снизу за плечи. Слушая и ощущая кожей горячее дыхание куда-то в собственную грудь, передавая спокойствие и тепло, прогоняя страшные видения. Гладит напряженную спину когтистыми пальцами, обвивая тонкими щупами плечи и ребра. Но не может до конца уловить что-то.. Смутное беспокойство? Раздражение? Как песчинка в жемчужнице. Клинтарец не помнит, откуда знает про жемчужниц и песок, но ощущения почему-то представляет себе именно так. "Надо в душ, наверное.." - каким-то странным, не своим голосом произносит Эдди, но не двигается, остаётся сидеть в горячих объятиях, только сильнее сжимая пальцы, вдавливая в чёрную шкуру до.. ощутимости. Вжимаясь в тёплую черноту как в последний раз. Или в первый. Медленно царапает широкую спину, будто случайно прижимается губами, выдыхая что-то неразборчиво, заканчивая полустоном-полувздохом, утыкается в шелковистую шкуру мокрым лбом, зажмуриваясь. Веном чувствует это неясным, скрытым отголоском. Цепляет парня когтистыми пальцами за подбородок, заставляя посмотреть в глаза, накрывая черной ладонью между ног. Горячий даже через ткань, твёрдый, на ресницах влажная пелена, брови изломаны в страдальческой гримасе. В глубине потемневших глаз плещется острый голод, под стать самому клинтарцу, только речь совсем не о еде. Зачем пытается скрывать? Симбиот подаётся навстречу, осторожно касаясь кончиком языка пересохших губ, но Эдди тут же отводит глаза, прикусывая щёку изнутри. И тихо говорит куда-то в сторону: "Не надо.." Поясняет нехотя, отвечая на волну искреннего недоумения: "Ну, я.. выгляжу как из мусорки.. И вообще.. Не самый привлекательный вариант сейчас для.. этого." "Девчонка!" - рычит клинтарец, впиваясь поцелуем в отзывчивый горячий рот, не зная, как ещё передать, доказать, что его человек желанен именно сейчас, именно таким - даже более, чем обычно, что нет ничего прекраснее в целой вселенной, чем любимое гибкое тело - взъерошенное, мокрое, в следах своей и чужой крови и разводах бетонной пыли, ощущая, как вцепляются в широкие плечи холодные пальцы, а напряжённые мышцы расслабляются под бесчисленными касаниями чёрной плоти. Тёмная волна захлестывает сознание, выключая разум, срывая последние тормоза. Секунда или вечность - и Брок впечатан спиной в гулкую стену, каким-то образом уже без одежды, со скрещенными вокруг широкой талии ногами, оплетённый чёрной сетью, задыхающийся от вездесущего присутствия горячих щупов, влажного языка, острых когтей и, кажется, местами клыков на собственном теле, выстанывающий сквозь зубы отчаянные просьбы снова вернуть ему их, снова сделать его своим, чтобы больше никого и ничего, кроме них двоих, “так нужен мне”... Вторая вечность или секунда - и он выгибается до дрожи и хруста в суставах от резкого, несдержанного, именно такого, как нужно проникновения в жаждущее тело. Это.. не бережные ласки, не демонстрация нежности - чистые инстинкты, голые эмоции, невыразимое иначе желание обладать и отдаться. Гребаная ломка и необходимая доза для них обоих. Их связь, их единение - зависимость, с которой не сравнится ни один земной наркотик. Грубо, жёстко, больно, всепоглощающе, до кровящей искусанной губы, до расцветающих на бледной коже багровых пятен - только это заставляет, наконец, почувствовать себя живым, осознать реальность с каждым приносящим мучительное наслаждение движением вглубь, с каждым новым следом на бёдрах, плечах и запястьях, с каждым собственным вскриком сквозь глушащую черноту, запечатавшую кривящийся рот, с каждым множащимся ощущением, бьющим по их спаянным воедино нервам. Когтистая лапа сжимает сильно, ласкает не церемонясь, подталкивая замученные тело и разум за край, сдвигая неустойчивый баланс чуть больше в сторону удовольствия, ещё и ещё, пока реальность, наконец, не смывается напрочь тяжёлой и мутной волной, заставляя выгнуться, мелко дрожа, откинуться затылком на холодный бетон, распластываясь в сети тонких щупов с последним всхлипом, впиваясь собственными клыками в истерзанную губу, остро чувствуя каждый их всплеск наслаждения, перетекающий по общему, на двоих, сознанию. Разбалансированная чёрная плоть захлестывает подрагивающее тело в почти полную трансформацию, пытаясь как можно дольше остаться на горячей коже. По подбородку течёт тонкая, распадающаяся на капли красная струйка, бережно слизываемая тонким кончиком длинного языка. Эдди осознает себя до конца уже в общем душе, сидящим на корточках, прислонившись спиной к холодному кафелю, под, к счастью, горячими струями, унимающими снова охвативший его озноб. Тёплая чернота перетекает по коже пятнами, проявляется ласковыми щупами, помогающими смыть кровь, пыль и пот, бережно убирающими липнущую ко лбу мокрую чёлку. Парень блаженно жмурится, лениво размышляя о том, как они сейчас вернутся в комнату, залезут под тяжёлое одеяло, и он попросит свою уставшую заразу найти ещё немного сил и всё же побыть с ним рядом, хотя бы пока он не заснёт. И как было бы здорово проспать весь завтрашний день, но его и так уже, вероятно, потеряли на занятиях, а, впрочем... Об этом он подумает после того, как поспит хотя бы пару часов. Как и о том, что хоть Фонд и разрушен почти до основания, но Дрейка они так и не нашли, а, значит, всё же не исключено, что рано или поздно как-нибудь этот гад снова напомнит о себе. И им бы хотя бы иметь это в виду. И о том, что, наверное, здорово, что их сила помогла спасти ни в чем не виноватого человека и, может быть, они смогут помогать кому-то ещё? Не той ценой, что там, - это им тоже бы проговорить и прочувствовать ещё раз, может, и не один, вместе и правильно, чтобы ничто не приходило кошмарами в его сны. Но, может, они смогут и дальше быть нужными этому чёртову городу, вместе. Это приятная мысль. И уже в кровати, в теплых, безопасных объятиях чёрных лап, на зыбкой грани сна в его голове всплывают рождённые их неделимым сознанием слова. Манифест, кредо, непреложная истина. Такое простое осознание, которое кого-то, может, привело бы в ужас тем, что это же.. навсегда. Но только не их, нашедших друг в друге то, что искали всю свою нереально долгую или, наоборот, ещё только начинающуюся жизнь: понимание, принятие, не-одиночество, непрерывную обоюдную связь.. Любовь. Фраза отпечатывается на подкорке и не забывается ни следующим утром, ни через день, ни через неделю. Будто жжётся изнутри, как что-то беспрецедентно важное, о чем хочется кричать всему миру, не понимая, как можно удержать это, важное, в себе. И, наконец, проявляется, врастая под кожу, находя своё место на плоском животе чёрной строкой, которая, увиденная вскользь, заставит ещё не одного и не одну вздохнуть завистливо, жалея, что слова не в их честь, а повезло же кому-то, - Till I die WE ~ not THE END, just tbc ~