Say Something

Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существованье для тебя.                   Бродский. — Как только нас не станет, ты будешь ему не нужен, — говорила мама. — Что ты такое говоришь? — не столько пугали слова матери об уходе, сколько  своей ненужности в жизни брата. Мама всегда замечала больше чем остальные и, конечно же, видела все эти чувства. Чувства, что с самого начала были не правильными, но мальчику казались такими нужными. Вот они, всегда были при нем, возьми и будь счастлив, но на деле оказалось по-другому. На деле мать оказалась права. Когда их не стало мир, будто перевернулся для них обоих. Некогда дружные братья стали отдаляться друг от друга. Настолько быстро насколько это было возможно. Дончжу казалось, что единственно связывающее их эта общая квартира, что они вынуждены делить. Никакие кровные узы уже не помогут. Донмёну все равно, его будто опустошили, выжжели изнутри. Испепелили. Вместе с ним и сгорел Дончжу. От собственных чувств. Каждый раз, слыша всхлипы брата за стенкой. Когда тот в своих слезах захлебывался в чужих руках, не в состоянии даже вздох сделать. Дончжу казалось, что прямо сейчас и он с ним задохнется. Раз и все, будто всего этого и не было. Не было всех тех лет проведенных бок о бок. Одна школа, одна спальня, даже одежда одинаковая. Донмён всегда бесился из-за этого, чужие вещи прятал, а став подростком даже выкинул парочку. Дончжу помнит, как брат впервые ударил его после того, как тот поцеловал его. Невинный поцелуй тут же перерос в ссору, ставшую переломным моментом для обоих. Младший тогда долго плакал на руках у матери, что ласково гладила по волосам, обещая, что все будет хорошо. — У каждой истории есть хороший конец, — говорила она, и Дончжу верил, всей душой верил. Но в итоге так ничего и не получил. Она никогда не говорила о неправильности чувств младшего к брату, просто не могла. Но жизнь все сделала за нее. Когда один из одноклассников заметил странное поведение Дончжу, все стало ясно. Впервые его избили, на пустыре за школой, но брат не заступился. Даже тогда, когда Дончжу хрипел о пощаде, после с парой сломанных ребер отлеживаясь в больнице. Донмён не пришел, стараясь избегать проблемы, а вскоре и вовсе перевелся в другую школу, подальше от брата и его выкидонов. После смерти родителей совершенно перестал появляться в родной квартире, где Дончжу сутками не спал. Волновался о том, что с Донмёном, который трубки не брал, да и на сообщения не отвечал. В те редкие моменты, что он появлялся дома, были сущим адом и спасением одновременно. Донмён не удерживался сказать очередную гадость или поднять руку на родного брата, зажигая очередную сигарету и выдыхая дым прямо в лицо напротив, останавливаясь в паре жалких сантиметрах от чужих губ. Тогда Дончжу, правда, хотел умереть, но не мог. — Ты же этого хочешь? Ошибка. От тебя нужно было, давно избавится, а ты достался на мою голову. Даже родители не смоли стерпеть тебя! Звонкая пощечина разрывает тишину в комнате, виснет напряжением, когда у одного в глазах слезы, а у второго неистовая злость. Донмён не впервые обвинял брата в смерти родителей. Казалось, он проклинал все его существование, вкупе со своим. Донмён выбегает из квартиры словно ошпаренный, оставляя куртку вместе со всем ее содержимым. Он не вернется, оставляя рыдающего на коленях брата, что снова спать не будет. После падая без чувств в родные руки, что бережно укроют, даря единственный поцелуй в лоб, что на грани реальности будет отдавать болью в чужих ребрах, подобно бабочкам. Бабочкам, которым суждено в клетке погибнуть. Донмён вернется спустя три дня в стельку пьяный с очередной девушкой, счет которым Дончжу давно потерял. Парень возвращался еще в ту ночь, но брату об этом знать не нужно. Он снова будет затыкать уши и сгорать от желания, слыша стоны брата за стенкой. Вот только причина этих стонов далеко не он. Снова будет стоять возле окна, очевидно напугав очередную пассию, что среди ночи выйдет из комнаты, к примеру, на кухню, но после больше не вернется. Дончжу запомнил лица каждой из них и искренне не понимал чем он хуже. Будет курить одну за одной, пока Донмён в очередной раз вернется в стельку пьяным, забирая из тонких пальцев почти выкуренную сигарету, заменяя ее своими губами. Без шанса, что либо понять, выбраться из оков, что после сожмутся на тонкой шее, перекрывая доступ к кислороду. Он поступает так не впервые, всегда по больному бьет, после оставляя синяки на бледной коже, лукаво улыбаясь. Но сейчас он пойдет до конца. К стене припечатывает так, что Дончжу больно затылком ударяется, но Донмёну плевать. Всегда так было. Желание затмевает рассудок, а выпитый алкоголь служит катализатором, подкрепляя действия, вселяя уверенность. Юркий язычок проходится по ряду белоснежных зубов, исследуя чужой рот, вырывая первый стон. Голову ведет от внезапных ощущений, и Донмён чужие руки перехватывает, когда те пытаются отпор дать. Чужие губы до крови кусает, углубляя поцелуй донельзя. Так что перед глазами плывет, а легкие гореть начинают. Дончжу надышаться не может, как и поверить. Он знает наверняка, чем все закончится, но цену заплатить готов. Даже если это будет собственной жизни стоить. Пойдет куда угодно и сделает тоже, ради брата. Движения хаотичные и быстрые, тонкие пальцы на бледной коже новые синяки оставляют. Позже они расцветут синевой, напоминая своему хозяину о такой слабости. Донмён чужую одежду срывает, запястья сильнее сжимает, те болят, и парень рядом шипит от боли, но идти против не готов. Когда на кровать с силой толкают, нависают сверху, припадая к шее, прикусывая и спускаясь ниже дорожкой из поцелуй вперемешку с многочисленными укусами. Донмён не знал, что его брат может быть таким… Крышесносным… Такой открытый. Изнывающий от грубых ласк, каждый раз на полустостоне произносит имя брата. Зажмуривает глаза до звёзд перед ними. — Смотри на меня, — голос Донмёна властный, пробирающий до костей. Заставляющий подчиняться, каждый чертов раз. Дончжу изнывает, под братом мечется, пытаясь реальность ладошками поймать, но та упрямо ускользает. Ему кажется будто все сон и то, чего он ждал, не могло произойти. Происходящее далеко не кошмар, но цена будет велика и он её с радостью заплатит. — Так быстро, — усмехается Донмён, — покажи, как любишь своего брата. Донмён рывком Дончжу поднимает, заставляя того на колени встать. Грубо за волосы хватает, так чтобы младший отпор дать не смог, принимая сразу во всю длину. Кашляя, стараясь рвотный рефлекс подавить, пока Донмён рычит утробно, глаза от наслаждения закатывает, длинные пальцы в чужие волосы зарывает, больно дергая на себя. Заставляя каждый раз брать все глубже и глубже, раз за разом захлебываясь собственными слезами, с мольбой в глазах, на которую по чистому наваждению всем плевать. Кода Донмён темп увеличивает, бедрами на встречу подмахивая, Дончжу кажется, что это последние секунды его жизни, воздуха категорически не хватает и перед глазами все плывет из-за выступивших слез. В на вид хрупком Донмёне скрывалось столько, что младший просто не мог пойти против. Не желал делать этого даже под страхом смерти. Когда брат, наконец кончает, не давая отстраниться, а по щекам снова слезы и те горят, будто его пару раз приложили и лучше бы так, чем то, что происходит сейчас. — Пожалуйста, — всхлипывает Дончжу — Заткнись, — слишком холодно для того чтобы быть реальностью. Когда младший на кровать летит, больно ударяясь затылком, старший поцелуем затыкает, лишь бы стонов не слышать. Ниже спускается, рывком снимая домашние штаны вместе с бельём, видом упивается, пока в груди клубок чувств зарождается. Не совсем понятных, оттого и не нужных совсем. Он лишние мысли отгоняет, концентрируя внимание лишь на собственном эго, что нестерпимым желанием отдаёт куда-то в виски. Видит чужое красное лицо в слезах, которое упорно ладонями прикрывают. Снова глаза зажмуривают. Донмён рычит, зная, что для Дончжу он первый и единственный. Поэтому смешок издаёт, хочется отомстить за все, что связано с младшим. За тот внезапный поцелуй на радостях в классе, после которого Дончжу избили. Донмён не помог тогда, потому что сам страдал, когда пальцем тыкали с вечной фразой «брат гея», которая ночью спать не давала, до истерики доводила. За смерть родителей, что спешили именно к Дончжу, потеряв управление на мокрой дороге. За все в этом мире и маленькой жизни Донмёна. По чужим щекам слезы ручьями текут, когда в брате садистское желание разгорается с новой силой. Когда руки заламывают, а темп срывается на бешеный, не важно ничего кроме собственного желания и чужих криков где-то на периферии. Дончжу запредельно узкий, оттого так же запредельно крышу сносит. Словно наркотик, который хочешь ещё и ещё. Донмён жажду утоляет, только все напиться не может. — Пожалуйста, остановись! — Дончжу голос срывает, в собственных слезах утопая, когда чувствует что-то тёплое внутри себя. Донмён кончает с утробным рыком, затекшие руки отпуская, на тех следы от пальцев синевой растекаются, но ему плевать. Небрежно вещи собирает, молча хлопая дверью в ванную. Этот звук оглушает, заставляет в оцепенение впадать. По щекам слезы, Дончжу почти не дышит. Душа внутри на клочья разрывается и даже физическая боль не способна затмить эти ощущения. Он покорно ждёт, пока старший закончит все свои дела, закрывая за собой дверь в спальню, и только тогда встает. Когда ноги подкашиваются, а собственное тело слушается через раз. Сейчас бы раствориться, утопиться под струями воды, только по стенке сползает, наконец давая волю эмоциям. Словно раненный зверь скулит, так чтобы ненароком брата не разбудить. Он верил. Действительно верил, но его хрупкого сломали и растоптали, как ненужную игрушку выкинули. Он думал, что его любви на двоих хватит, но на деле считал так только Дончжу. Молча собирает вещи, оставляя пустую квартирку, в которой очевидно его больше никогда не будут ждать. Он не знает, куда пойдет теперь, да и неважно все это. Дончжу будет любить до последнего, до скончания веков, чтобы не случилось. Жаль, что старшему это не нужно. Он будет готов переступить через собственную гордость, стать кем угодно и пойти куда угодно, если Донмён этого захочет. А пока оставляет после себя лишь записку на мятом клочке бумаги, что после будет веками храниться где-то там под сердцем у обоих. «Я все еще учусь любить. Поэтому буду спотыкаться и падать. Ты — моя единственная любовь всей моей жизни, и я говорю: «Прощай!»