Пока идём, надо петь песни

1. В конце концов он плачет. На него направлены камеры, к нему подходят одноклубники, а цвета его сине-бело-красной футболки каким-то образом лаконично шифруют в себе всё, что привело его к этому моменту. Он сжимает руки и плачет, зная, что кто-нибудь напишет обзорную статью и будет жаловаться, что он лишь привлекает к себе внимание, но он просто не может по-другому. — Клянусь, — говорит он позже Златану, который не выглядит убеждённым. Гари пытался объяснить это ему на своём собственном примере — это внезапное и лихорадочное чувство, но Дэвид понимает только сейчас. Это дело всей его жизни. Трибуны аплодируют ему. Merci, Дэвид. Это похоже на странную завершённость, Сент-Этьен не так уж и далеко отсюда; но пятнадцать лет назад ему бы не сказали таких слов. Пятнадцать лет назад он и сам не видел себя на этом месте. — Merci, Париж, — говорит он в ответ, стоя на возвышении под взрывающимися фейерверками. За его спиной крутится нарезка лучших моментов с его участием. — Мне грустно уходить, но спасибо вам. Спасибо, Манчестер. Спасибо, Мадрид. Командный ужин этим вечером прерывается тостами и телефонными звонками. Ему пересылают хвалебные возгласы (мама) и статьи о том, что всё же он был переоценён (Гари). И только когда он добирается до дома и скидывает обувь, у него появляется время, чтобы действительно признать: он больше не самый знаменитый футболист в мире. Следующие несколько недель проходят странно. Конечно же он подготовился, и всё же это не тоже самое. Он скучает по долгим часам тренировок, когда нужно было нарезать бесконечные круги, когда мяч держался так близко к бутсам, словно его приклеили. В какой-то момент он даже расставляет на заднем дворе оранжевые конусы, привередливо выдерживая точное расстояние между ними. Так что звонок Икера приносит облегчение. — Долго же ты выжидал, — говорит он, вместо приветствия. Июль наступил слишком быстро, и он не может не думать, что сейчас ему следовало бы быть на предсезонном сборе. Икер смеётся. — Прости, я думал, что ты был занят, открывая рестораны, переходя в НФЛ или играя Доктора Кто. — Ты вообще смотрел Доктора Кто? — Только когда ты заставил меня. Икер тогда изображал вежливый интерес к Далекам, а Дэвид скрупулёзно делил пополам доставленную в его гостиничный номер еду. Он не хочет сейчас думать об этом, но всё равно пропускает часть разговора, погрузившись в воспоминания. — Мы летим в Америку за новым кубком, — произносит Икер в повисшей тишине. — Ох, — телефон в его руке кажется раскалённым. — Да, я видел. — Зайдёшь к нам? Может, дело в голосе Икера или в том, как веско прозвучало последнее слово, но всё внутри Дэвида переворачивается. Если подумать, прошло не так уж и много времени. Шесть лет в футболе — как шесть жизней. — Почему бы и нет, — соглашается он в итоге. — Мне всё равно нечем заняться. Когда он видит их на поле, то думает — чёрт побери. Ясный, погожий день — никакой жары, которая ему запомнилась. Казалось, что отвратительная погода преследовала его по всему земному шару, как проклятье. Игроки выстроены в чёткую белую линию, как шахматные фигуры. На некоторых манишки, их бутсы сверкают, а у ворот сложены мячи. Просто футбол и ничего другого. Икер замечает его за версту — возможно, ему подсказывают выкрики. Он подбегает и широко улыбается, Дэвид давно уже не видел у него такой яркой улыбки. Вся эта история с Моуринью… У него не было слов. Порой он думал о том, чтобы позвонить, хотя его отношения с руководством сложились совсем по-другому. Но теперь они здесь. — Старик, ты всё же сделал это, — без заминки Икер притягивает его в крепкие объятия. Дэвид обнимает его в ответ, чувствуя себя странно, как в первый раз, когда Икер обнял его на тренировочном поле, так похожем на это. — Так необычно. Икер принимает его ответ, не нуждаясь в пояснениях. — Как насчёт нескольких кругов? — Не, — Дэвид качает головой и посмеивается. — Оставлю это вам, молодым. Икер снова улыбается. — Ладно. Но потом мы пьём кофе. Некоторое время он наблюдает за тренировкой. Ссылка на лавку не отразилась на рефлексах Икера: он по-прежнему невероятно быстрый, спокойный и куда внушительнее своих замов. Всё ещё капитан. И для этого ему никогда не нужна была повязка. Тренировка подходит к концу. Дэвид замечает парочку журналистов и показывает им большой палец, позирует для фото, чувствуя себя, как и пару недель назад, в Ухани, когда он поскользнулся после подачи штрафного — в ботинках и галстуке. Он фотографируется с Икером, сунув свои солнцезащитные очки в глубокий вырез футболки, свитер Икера уродливого оттенка оранжевого, а его обнажённая ладонь на спине ощущается чем-то слишком личным. Я не должен был выходить на поле в таком виде, думает Дэвид. Меня вообще не должно было здесь быть. — Ты был очень красив, даже когда плакал, как младенец. Они сидят в гостиничном номере Икера. Ну, не совсем сидят, скорее они растянулись на кровати, при этом Дэвид лежит на животе Икера и пытается разложить капсулы Nespresso по цветам. — Как будто ты не будешь плакать, когда закончишь. — Если у меня будут такие же великолепные проводы, как у тебя? — Икер легонько шлёпает его по затылку. — Я буду рыдать целую неделю. Дэвид бросает возиться с капсулами и переворачивается, чтобы видеть Икера. При отельном флуоресцентном освещении он выглядит старше, чем Дэвид его запомнил, а ведь Дэвиду всегда казалось, что он старше своих лет. — На что это было похоже? Последняя игра. За окном садится солнце. Дэвид вспоминает свет прожекторов и невозможность разглядеть лица фанатов в темноте. — Не знаю. Я не думал об этом. Я думал обо всём остальном. Уму непостижимо, но он думал о дурацких рождественских свитерах своей тёти, о торговце газетами на выходе со станции Лейтонстоун. О том, как его отец впервые рассказал, что означает его второе имя. Икер прикладывает ладонь к его щеке. 2. В конце концов он умирает. Ну, почти. Ему дырявят грудную клетку и втыкают иглу в руку, пока он думает — Господи, Господи. И хотя, когда он просыпается на следующее утро, он благодарен им, благодарен, что видит пробивающийся свет и одежду докторов, он также видит и свои ладони — бледные, с покрытыми мозолями кончиками пальцев. Кажется, что он прощался уже дважды. В первый раз он действительно плакал. Он не хотел — не собирался доставлять им такое удовольствие — но ничего не смог с собой поделать. Во второй раз, лёжа в больничной палате, он чувствовал лишь опустошение, будто он бокал с молоком, который опрокинули в раковину. Пришедшая следом пандемия кажется завершением чересчур затянувшейся шутки, над которой он даже не может рассмеяться, потому что кульминация наступила слишком рано. Он включает компьютер и находит шрифт, имитирующий печатную машинку. Сегодня один из самых важных и в то же время трудных дней в моей спортивной жизни: пришло время попрощаться. Нет ни камер, ни фейерверков, ни одноклубников, ни трибун. В комнате тихо, солнечный свет пятнами падает на паркет, а за окном нежно поёт лето. Ему не приходится долго ждать оваций. Буффон, конечно же, пишет кое-что горькое, а потом присылает что-то похуже. Серхио. Месси. Навас. Реал делает официальное заявление, и Икер не доверяет себе настолько, чтобы ещё хоть раз перечитать его. Все эти годы, все эти первые встречи, все эти «привет, меня зовут…» — Дэвид, — сказал тогда Дэвид, как будто кто-то из них мог не знать, кто он такой. Икер и полюбил его за это — за его безмолвную страсть, за то, как это отличалось от всего остального, что он делал. Как, например, от его склонности к злоупотреблению социальными сетями. — Я очень признателен, — звонит он Дэвиду после третьей публикации в инстаграме, — но ты отнимаешь место у остальных моих поклонников. — Я твой единственный поклонник, — смеётся Дэвид, и его голос излучает тепло. — Ты пользовался гугл-переводчиком для поста на испанском? — Eres viejo como yo ahora, mi amigo. Ему так и не удаётся избавиться от своего лондонского акцента. Икер множество ночей пытался исправить это, но безрезультатно. На прощальной пресс-конференции Дэвида он мог лишь смеяться над английским, который упрямо проскальзывал во все исковерканные слова. Это было другое время. Другой уход. Выбор уйти. — Como tú? — спрашивает Икер. — Como yo, — отзывается Дэвид. Икер помнит, что произошло семь лет назад. Это было на следующий день после безумного финала кубка, когда он остался на лавке и не сыграл, и его разочарование от поражения тогда немного смягчило кислое лицо Моуринью. Он включил телек и увидел, как Дэвид снимает капитанскую повязку. Необъяснимо его тошнит. Он вспоминает, как позже спрашивал у Дэвида, на что это было похоже — сыграть свой последний матч. Помнит, как подшучивал над ним из-за грандиозных проводов. А что в итоге у него? Ужасная ничья против Риу Ави больше года назад. Тогда никто даже не думал, что всё так обернётся. — Я позвоню тебе завтра, ладно? Смущённый, Икер смеётся. — Прости, я задумался. — Это что-то новенькое. — Если ты собираешься сказать что-то о теории лунного… — Точно нет, — усмешку Дэвида слышно даже по телефону. — Увидимся завтра, приятель. Вместо Риу Ави он думает о финале кубка. О том, как он вышел на поле в бейсболке и с бейджем на шее, вместо медали. Он не должен был выходить на поле в таком виде, его вообще не должно было там быть, если бы не заговор Данилу и Сержиу, которые отказались поднимать трофей без него. Все звали его, кричали — vem aqui, Iker! — и Сержиу вытащил его на подиум. Гимн Порту из динамиков звучал слишком громко, когда с ними не было болельщиков. Данилу сказал всем ждать, пока он не поднимется. «Давай, давай» — говорил за его спиной Сержиу. «Святой!» — кричал ему Данилу. Они вдвоём схватили его за руки, когда он попытался убрать ладони от кубка. Они подняли кубок — возгласы; конфетти; прощание. Их голоса звенели вокруг, а у него самого сердце подступило к горлу. Возможно, это его судьба — прощаться на пустых стадионах. — Почему мы сейчас используем Zoom, как ты думаешь? — Вместо посыльного с пергаментом верхом на лошади? На лице Дэвида прорезаются морщинки, когда он смеётся. Его лицо слишком близко к камере, но Икеру нравится: небольшое напоминание, что никто не может выглядеть безупречно в видео-чате, даже Дэвид Бекхэм. — Я помню, как мы переписывались в фейсбуке, когда ты ушёл. Потом был фейстайм. — Потом твиттер, а потом инстаграм. — Инстаграм, пока ты не начал постить туда все свои дурацкие солнцезащитные очки. — Замолчи, — а затем, — хотел бы я, чтобы мы сейчас могли выпить кофе. Там, где сейчас Дэвид, ещё только утро. Он выглядит так, будто только что проснулся: сонно щурится и сдерживает зевок. Пробивающееся через окно солнце путается в его теперь уже светлых волосах. Странным образом это задевает Икера за живое. — Помнишь, когда мы все называли тебя золотыми шарами? — спрашивает Икер. Эту фразу не использовали уже так давно, что кажется, будто Икер вытащил её с какой-то антресоли, забитой таблоидными заголовками. "Бэкс Реал-ьно взволнован" — один из них, на другом — "брэнд за сорок миллионов футов стерлингов". Тогда они оба выиграли свои чемпионаты и были одеты в соответствующие цвета. Немного смущенный, Дэвид склоняет голову. — Почему ты вспомнил об этом? Сейчас утро, и Икер думает обо всём остальном. О свежескошенном газоне, о памятнике, о результатах четырнадцати матчей, сыгранных на выходных. — Не знаю. Просто так. На его руках больше нет перчаток, и когда он проводит пальцем по краю клавиатуры, то никто, кроме него, не видит как кружатся в воздухе сброшенные пылинки.