***
Вся моя жизнь с невероятной скоростью летела перед глазами — от смерти до рождения. Я видел все, и у меня была целая вечность, чтобы переосмыслить пережитое... Время неслось и неслось мимо меня, как бесконечный круговорот выцветших воспоминаний, будоража сознание. И вот я, еще не увенчанный почтенными годами, сидел перед Реджинальдом и разговаривал с ним об Отцовской книге. Как бы мне хотелось все изменить в тот день, но я не мог... Я, — настоящий, — лишь стоял в стороне, словно призрак, и наблюдал. И невольно думал о том, каким был когда-то. Жалею ли я? Пожалуй, нет. Если только... О совсем другой жизни. О жизни, которой был лишен по воле предательского случая. О том, скольких не сумел спасти. О том, как слепо я веровал в ложь.***
Вновь туман затмил взор, и я очутился на какой-то улице. Это... Лондон. Зимний Лондон и так знакомая мне площадь Королевы Анны. В воздухе звенел декабрьский мороз, но я больше ничего не чувствовал. Даже собственного тела. Я обернулся и увидел, что стою на крыльце нашего особняка: сгоревший, обуглившийся, он напоминал мне развалины церкви Святой Троицы в Нью-Йорке — такой же одинокий, покинутый, мертвый... Я медленно отступил назад, затем оглянулся. И что-то внутри меня вдруг досадливо сжалось в тисках горечи и сожаления. Там, впереди, маленький я выглядывал в окошко кареты Реджинальда Берча. Я, по-детски надеявшийся, что все это лишь сон... Ужасно несправедливый и жестокий, полный смерти и хаоса, но сон. Как странно было смотреть на самого себя и видеть в глазах совсем еще юного мальчика столько... Непонимания. Но картина сменилась в очередной раз, и на мгновение я даже потерял счет.***
Пожар, охвативший гостиную и кухню дома, норовил затянуть меня. Я сопротивлялся. Это странное ощущение пустоты... Оно вдруг заполнилось огнем. Я упал на колени. Мой рот разинулся в немом крике, и в тот момент я осознал, что из него вырывалось пламя. Оно расползалось по мне, словно путы. Сжигало, уничтожало меня... Я пытался бороться. С отчаянием срывал со своей шеи оковы огня, но мои руки... Я видел, как они покрывались струпьями, а кожа иссыхала и тлела у меня на глазах. Я сгорал на костре собственной жизни, расплачиваясь за бесчисленные грехи, которым не снискать прощения... И слышал крики. Слышал голоса тех, кого убил когда-то. Слышал их мольбы, их проклятия, их стоны о помощи. Слышал плач тех, кого был не в силах спасти. Слышал, как трещали и рушились стены, побеждаемые неумолимым огнем, — именно так низвергался в бездну мой мир, обращаясь в истерзанный прах... Это безумие оглушало и овладевало мной, как страх овладевает висельником, на голову которого уже накинули петлю. Минула, казалось, целая вечность... Я по-прежнему сидел на полу, но теперь меня окружали лишь тлеющие развалины моего некогда родного дома. Стало тихо. И время будто остановилось. Умер ли я? Кончились ли на том мои пытки? Тут я ощутил слабые дуновения морозного ветра и зачем-то посмотрел на свои пальцы. Должно быть, то, что я увидел, мне лишь почудилось, а может, это Дьявол так потешался надо мной... Однако я видел то, что видел: свои обгоревшие до почерневшей кости руки, — как у истлевшего за многие годы трупа, — которые продолжали медленно гореть алым пламенем. «И что же со мной сталось»? — подумал я, отчего-то даже не удивляясь. Наверное, это и было моим посмертным проклятием. Когда я наконец поднялся с колен, то осознал одно: прежним я больше не был... И доказательство тому я получил, когда очутился напротив огромного зеркала, нетронутого пожаром. Я взирал на свое отражение и ощущал себя былью, чудовищем, постигшим чей-то страшный сон... Но вся нелепая трагедия в том, что этот сон был моим. Кто я теперь? Вместо головы, вместо своего лица я видел обуглившийся горящий череп. Мрачные безжизненные глазницы безразлично смотрели на меня из зеркала. Рука, которая должна была принадлежать мне, потянулась из отражения, будто бы пытаясь коснуться того, чего больше не существовало... Моей души, что когда-то сгорела в этом адском огне. Я не мертв. И не жив. Я не призрак и не... Не ведаю, кем я стал. Бывали моменты, когда я засыпал за написанием дневника, а поутру просыпался и обнаруживал сожженные клочки бумаги в руках... И каждый раз мне приходилось начинать все заново. С самого начала. В тот день я очнулся среди обгоревших развалин форта, и первое, что ощутило мое враз занывшее тело, это острая боль в груди. С исполинским вздохом я резко сел, и с меня посыпались пыль и труха гари; в голове стоял страшный гул, а сердце билось о ребра как у загнанной лошади. Вокруг не было ни души — только я, оставшийся наедине с удушающим непониманием. «Разве так должен выглядеть мой Ад»? — спросил себя я, не до конца осознавая, что вовсе не умер, а нахожусь там, где меня... Убили? Я рефлекторно коснулся ладонью окровавленной шеи, где не обнаружил раны, и стал осматриваться — медленно, как во сне. Все было уничтожено. От некогда неприступного форта Джордж ничего не осталось. Но я был здесь. Я дышал. Я сумел выжить. После всего: пожара, взрыва... И клинка моего собственного сына, жизнь которого я поклялся сохранить ценой своей — и своих убеждений. Я не знаю, что произошло со мной там, в забвении, но наверняка знаю одно: удивляться чудесам этого великого и страшного для понимания людей мира я перестал уже очень давно. Я выбрался из своей усыпальницы не без труда: ноги не слушались меня, и я шел, словно напившийся в стельку Томас Хики когда-то, да упокой, Господи, его душу. И стоило мне оказаться на мощеной улице, среди оторопело глазеющих на меня зевак, как я беспомощно упал на колени, на холодный камень дороги, и стал смотреть... Смотреть на руку, которая запомнилась мне окутанной багровым пламенем Ада.