Человечность

«Когда ты, наконец, начнешь себя вести как взрослая страна?..», «Я все понимаю, это твой долг как страны…», «Как страна, я должен ставить интересы своих граждан выше своих собственных…». Альфред бессмысленно щелкал зажигалкой – невскрытая пачка сигарет валялась на столе, а непочатая бутылка водки стояла рядом с вазочкой с подсолнухами. На душе было противно и больно из-за недавнего разговора с Брагинским. Наверное, давно следовало понять, что что-то в их отношениях было не так, что что-то не так было в самом Америке, но он отмахивался от этих мыслей. Как что-то может быть неправильно? Это же он, Америка, всемирный герой! Сверхдержава, оплот демократии… влюбленный дурак, жалкий эгоист. Альфред от греха подальше положил зажигалку на стол и выдохнул. Глупо все получилось, ох, как же глупо. Началось все с невинного разговора с Германией насчет поставок товаров, укрепления взаимопонимания между США и Европой (а Людвиг служил своего рода глашатаем в Европейской части НАТО), налаживанием прочных культурных связей. Джонс даже не понял, как все это вылилось в приказ из Белого Дома о том, что подобные переговоры следует вести в постели. Вот они, кажется, сидят с Людвигом в баре и Джонс начинает неохотно признавать, что, может, Союз не зря питает к этому нацисту теплые чувства, а потом рррраз! – и правительство ждет от него, что он раздвинет ноги (ну, или раздвинет ноги Людвигу), и укрепит взаимопонимание при помощи секса. Письмо от Президента пришло как раз накануне очередного саммита в Берлине, и потому на встрече со странами НАТО и Советским блоком Альфред был на взводе и то и дело огрызался на ни в чем неповинных европейцев. Больше всего тревожила реакция Брагинского – Джонсу вовсе не улыбалось улаживать конфликт между Москвой и Вашингтоном, если вдруг Союзу вздумается возмутиться. Америка пришел в номер Брагинского настолько взвинченный и измотанный моральной дилеммой, что вместо того, чтобы поцеловать любовника, тут же вывалил на его голову возникшую проблему. Союз за время повествования успел сесть и закурить. Он спокойно, с каким-то отстраненным то ли интересом, то ли сожалением наблюдал за его метаниями, а когда Джонс выдохся и опустил руки, которыми весьма энергично жестикулировал, Брагинский спокойно произнес всего одну фразу: - Обидно, конечно, но не вижу особой проблемы. - Не видишь проблемы? – Америка изумленно взглянул на него. – Да как так-то! Мне с ним не в шахматы играть предлагают, а спать! И в номере явно будет установлена видеокамера, чтобы зафиксировать, как я исполнил свой долг! - Ну и? – Союз затянулся. – Вперед. Ревновать не буду. То, что Германия и США налаживают отношения, меня, конечно, не очень радует. Я надеялся, что Людвиг согласится работать с Пруссией, но твое правительство опять подсуетилось. Жаль, но это мои проблемы. Не твои. Америка сглотнул и вдруг почувствовал себя как-то неуютно под этим равнодушным взглядом. Это была вовсе не та реакция, которую он ожидал. - Ваня, ты что, не понимаешь? Они хотят, чтобы я занялся с ним сексом! Но… но мы с тобой… - он скрипнул зубами и решительно продолжил: - Я не хочу с ним спать. Брагинский вздохнул и потер лоб. Кончик сигареты еле тлел в сумраке комнаты. - Когда ты, наконец, начнешь вести себя как взрослая страна? – устало поинтересовался Союз и снова затянулся. – Тут не важны твои «хочу-не хочу». Партия сказала «Надо», ты взял под козырек и пошел исполнять. Альфред почувствовал, что в этой комнате с зашторенными окнами, слишком темной, чтобы быть уютной, ему становится трудно дышать. - Тебе все равно? Все равно, что меня подкладывают под Германию? - Ну, пока что непонятно, кто из вас будет сверху, - Союз затушил сигарету и скривился, когда заметил выражение лица Америки. – И нет, мне не все равно. Но меня это не касается – это дела внутри твоей страны. И то, с кем ты спишь по приказу правительства – сугубо твое дело. Я все понимаю, это твой долг как страны. Но вообще, если хочешь, чтобы было проще – напейся. По пьяни точно не считается. Америка молча стоял и вдыхал сигаретный дым. Он медленно считал про себя, пытаясь хоть как-то успокоиться. И, наконец, решился задать мучающий его вопрос, чтобы развеять разом все сомнения: - А если бы тебе пришлось трахнуть Людвига по прихоти твоего правительства – ты бы что, просто взял под козырек? Без сожалений? Без сомнений? Союз сощурил глаза и спокойно ответил: - Да. Если мое правительство говорит мне налаживать отношения с другой страной – значит, так нужно. Значит, это в интересах моих граждан. Как страна, я должен ставить интересы своих граждан выше своих собственных. Потому я понимаю твою ситуацию, и не требую хранить мне верность на политической арене. Мы все – рабы своего правительства, Альфред. Америка с трудом заставил себя кивнуть, и не стал задавать следующий вопрос, от которого вдруг закружилась голова: «А если бы они сказали тебе уничтожить меня – ты бы точно также взял под козырек?» Вместо этого Джонс сел на колени Союза, поцеловал его и позволил взять прямо там, в кресле, деревянными пальцами цепляясь на широкие плечи. Поцелуи отдавали дымом и пеплом, и в конце концов Америка, чувствуя, что его вот-вот стошнит, просто уткнулся лбом в шею Брагинского. После он долго мылся и полоскал рот, но оттуда все никак не уходил привкус пепла, а из головы – образ своих граждан, навсегда застывших при виде ядерной вспышки. Он мог обманывать себя сколько угодно, но на самом деле Америка знал ответ на свой незаданный вопрос. И этот ответ был «Да».

***

До встречи с Людвигом оставалось меньше недели, когда Альфред вернулся домой и пригласил к себе Мэттью. Брат всегда действовал на него отрезвляюще и давал дельные советы. А также очень редко – позволял себе судить. Плюс он был, по сути, единственным в этом мире, кто доподлинно знал глубину чувств Джонса к любовнику. Они, следуя старой традиции, играли вдвоем в бейсбол на лужайке позади дома, когда Америка поделился с Канадой своими проблемами. Тот, как всегда, выслушал молча, привычно пригнулся от мяча, отбитого со слишком большой силой, и со вздохом спросил: - Но чем ты недоволен, Ал? В смысле, все прекрасно. Союз понимают твою ситуацию – по крайней мере, на словах – и дает добро. Это ж здорово. - Здорово? – Америка чуть не выронил биту от изумления и пропустил мяч. Пришлось лезть в кусты, чтобы достать его. Играть после этого расхотелось, и они просто сели в кресла на веранде. Январь выдался не таким морозным, и даже Альфред, не любивший холод, был готов провести еще немного времени на улице. - Я просто не понимаю его, Мэтт, - тихо проговорил Америка, рассматривая биту. – Как он может так спокойно относиться к тому, что я буду ему изменять? - Но это ведь не измена, Ал. - Не измена? А как еще это назвать? - Выполнение долга перед своими гражданами? – Канада чуть пододвинул кресло, чтобы было удобнее смотреть в лицо брату. – Серьезно, Ал, что тут такого? Ну, да, неприятно, но это довольно стандартная вещь. Америка сжал губы и уставился на биту. - А я вот не считаю это нормальным. И если бы я узнал, что Союз с кем-то спит, потому что правительство ему так сказало, то… - То ты бы разрушил ваши с ним отношения навсегда. Альфред вскинул голову и свирепо уставился на Мэттью. - Это с чего бы? - С того, что ты ведешь себя либо как последний эгоист, либо как несмышленый ребенок, - Канада упрямо смотрел ему в глаза. – Вы не люди. Кстати, даже если бы были людьми, не факт, что не пришлось бы спать с кем-нибудь для нужд государства. - Я не могу спать с Людвигом, как ты не… - Так и не спи с ним, - рявкнул Мэттью и, вздохнув, сжал переносицу двумя пальцами. – Господи, Ал, ты прям королева драмы. Тебя никто не заставляет спать с Людвигом. В постели окажутся США и Германия, страны, а не вы. Научись уже, наконец, отделять то, что мы делаем для наших граждан, и то, что мы делаем для себя. Они напряженно сверлили друг друга взглядами несколько минут, и Альфред чувствовал, что на этот раз не может промолчать. Просто не может. - А что если я не хочу делать это для своих граждан? Выражение лица Мэттью из раздраженного стало удивленным, а потом – обеспокоенным. - В смысле, Ал? - Что, если мне плевать на желание моих граждан уложить меня в постель к Германии? Вообще плевать. Я не требую от них, чтобы они спали с кем попало, и они не вправе требовать этого от меня. - Ого, Ал! – Канада встревожено наклонился вперед. – О чем ты говоришь? Ты персонификация нации, страны, ты – это твои граждане! - Нет, - Америка резко поднялся с кресла, и Канада машинально откинулся назад, вжимаясь в спинку. Альфред принялся ходить взад-вперед, не обращая внимания на брата. – Я не хочу этого. Не хочу бездумно подчиняться. Я хочу любить и жить не только для них. Это несправедливо, Мэтт, просто несправедливо! Почему я, Альфред Джонс, не имею права любить, кого я захочу? – он обернулся к брату и вперил в него горящий взгляд. Канада осторожно выпрямился и принялся нервно мять бейсбольную перчатку. - Почему же… Ты имеешь право, Ал… Но ты не только человек. Еще ты – страна. И как у страны у тебя есть обязательства. - Неужели? Из-за этих самых обязательств мы дважды воевали с тобой, Мэтт. Мы убивали граждан друг друга и радовались причиняемой другому боли, - лицо Альфреда исказилось. – Господи, да мне тошно становится, когда я об этом думаю. Канада внимательно всматривался в брата. Альфред почувствовал, как по коже побежали мурашки, когда лицо Мэттью стало каким-то отстраненным. - Как давно, Ал? – тихо произнес Канада. - Ч-что? - Как давно ты стал настолько человечным? – он поднялся и схватил Альфреда за запястье. - Эй! Отпусти! - Как давно, Ал? – повторил Мэттью с нажимом, внимательно вглядываясь в его лицо, будто ища признаки лжи. Америка отвел взгляд: - После Войны за независимость. - О, Господи! – Канада, побледнев, отпрянул от него. В его глазах был такой ужас, что Альфред не выдержал и принялся говорить: - Нет, ты не понял. Я просто стал… немного более человечным. Не настолько подверженным влиянию правительства, - Америка обхватил себя руками. – Просто все столько говорили про независимость, как это здорово… Но это было не про меня! Я все равно был зависим от них. И тогда я подумал – какого черта? Почему я не могу себе позволить быть собой? Но я не подавлял в себе США, правда! Не подавлял до самого последнего, - он вздохнул и отвернулся. – Просто… оно мешало. - Мешало? – тихо спросил брат. Альфред уставился на перекладину перил, и попытался перестать думать о том, настолько испуганно звучал брат. - Да. Оно мешало быть с Союзом. Оно говорило, насколько отвратителен наш секс, как это все неправильно. И я… ну, вроде как заставил это уйти глубже. - О Боже. - Я до сих пор чувствую граждан, чувствую их попытки влиять на меня, но… это словно все смазано, приглушено, что ли, - Альфред дернул плечом. – Я живу так уже двадцать лет, Мэтт. Это не так странно и страшно. - О Боже, - еще раз повторил Канада и замолчал. Америка чувствовал спиной его взгляд, мог почти физически ощущать неверие и какой-то странный испуг. Альфред хотел обернуться, но вместо этого оперся руками на перекладину и выдохнул. Он раскрыл один из своих самых страшных секретов и сейчас ждал скорее приговора, чем совета. Канада долго не решался заговорить, но, наконец, встал рядом. Вцепился в ограждение, словно оно могло стать якорем в этой беседе. - Ал, то, что ты делаешь – это неправильно. И дело даже не в том, что это… это жутко настолько, что я не могу подобрать слова – быть так оторванным от своих граждан, от правительства, от самой своей сущности… - только сейчас Альфред заметил, что брат дрожит. И явно не о холода. – Я не представляю, как ты мог столько лет жить в этом кошмаре, но ты должен прекратить, Ал. Вместо народа ты поставил себе Брагинского и зависишь теперь от него и от этой вашей любви. - Ты не прав. - Ал, - Мэттью повернул голову и с жалостью взглянул на него. – Ты… ты очень сильный. И очень глупый. Ты отказался от части самого себя ради любви. Но ты не спросил того, кого ты любишь, хочет ли он твоей жертвы. Союзу не нужен Альфред Ф. Джонс. Вернее, нужен не только он, но и Соединенные Штаты Америки. Погоди, дай закончить, - он говорил мягко и медленно, как с ребенком или умственно отсталым, и это бесило Америку даже больше, чем сами слова. – Государства Старого Света живут так долго, что уже не различают, где кончается часть их личности как страны и начинается человеческая. Они воспринимают себя как единое целое, и им и в голову не взбредет что-то в себе подавлять. Для них страна и свой народ всегда стоят на первом месте. Для всех нас, Ал, народ всегда стоит на первом месте. И так должно быть и для тебя. - Да? – Америка чувствовал, как пересохло горло. – И кто это сказал? - Сердце.

***

Все окончательно пошло к чертям на следующий день. Они с Мэттом засиделись допоздна, смотря какой-то триллер, и потому Америка, встававший обычно около восьми, был еще в кровати, когда зазвонил смартфон. Хуже всего было то, что играла мелодия, которую он поставил на звонки от Президента. Америка с неохотой протянул руку и нажал на дисплей. - Да? - Джонс, будь готов. За тобой заедут через 15 минут. Пока Америка пытался сообразить, как возразить на это возмутительное объявление, в трубке раздались гудки. Чертыхнувшись, Альфред бросил телефон на подушку и помчался в душ. Он уложился в пятнадцать минут – даже успел засунуть в себя бутерброд, когда в дверь деликатно постучали. - Щас, уже иду! – крикнул Америка, на ходу накидывая на себя толстовку. – Ну и какого хрена… - он дернул дверь на себя и слова застряли в горле. На пороге стоял Людвиг и явно не знал, куда себя деть. Альфред сглотнул и отступил на шаг. Нет, нет, нет. Еще слишком рано, он не готов… - Что ты здесь делаешь? – это прозвучало настолько агрессивно, что Германия невольно положил руку на бедро, где, видимо, обычно пристегивал кобуру. Альфред поморщился и попытался улыбнуться: – Эм, извини, просто ты крайне… неожиданно. - Да, я знаю, - Германия сжал губы. – Планы изменились, нашу встречу перенесли на сегодняшнее утро. Как я вижу, твое правительство не уведомило тебя об этом. Мне сказали забрать тебя и отвезти в отель, чтобы мы могли закрепить наше соглашение. Америка нахмурился и, приглядевшись, различил Форд, припаркованный у забора. Что ж, похоже, у него забрали обещанную отсрочку. Альфред нервно облизал губы и кивнул: - Да, конечно, я только обуюсь. Германия скованно кивнул и отвернулся. Америка принялся зашнуровывать кроссовки, обдумывая, не стоит ли ему сменить одежду – он напялил первые попавшиеся джинсы и легкий джемпер, когда как Людвиг был одет в темно-синий костюм. Даже галстук не забыл – голубой, под цвет глаз. С одной стороны Альфред чувствовал, что должен отнестись к этой встрече как к официальному мероприятию, с другой – все ждали от него, что он будет снимать одежду. Так какая разница, что именно он будет снимать? Выдохнув, он завязал узел и хлопнул партнера по плечу: - Я готов, пойдем. Они молча сели в машину, и за первые пять минут поездки не произнесли ни слова. Америка, отвернувшись, пялился в окно на одноэтажные домики, в которых беззаботно спали его граждане. Сейчас он завидовал им как никогда ранее. - В бардачке есть кое-что для тебя, - вдруг произнес Людвиг своим глубоким и серьезным голосом. – От нашего общего знакомого. Америка удивленно вскинул брови и нажал на кнопку, открывающую бардачок. Вытащил оттуда пакет и, дождавшись кивка Германии, заглянул туда. - Какого?.. – он достал сначала небольшую бутылку водки, а потом – пачку презервативов. Перевел взгляд на Людвига: - Общий знакомый? Х-ха. У него тряслись руки, когда он отвинчивал крышку и делал первый глоток. После второго из груди куда-то исчезла сосущая пустота. - Сверху или снизу? - Что? – Германия на секунду оторвался от наблюдения за дорогой. - Ты будешь сверху или снизу? – терпеливо повторил Америка, вертя в руках презервативы. Самые маленькие – кто бы мог подумать, что Союз помнит старую шутку. – Если ты не против, я бы предпочел быть сверху. - Я не против, - уверил его Германия и плавно затормозил на светофоре. Они оба наблюдали за тем, как четверо подростков, о чем-то оживленно переговариваясь, переходят дорогу. Америка бросил презервативы и пакет обратно в бардачок, а водку поставил в подстаканник. Людвиг, краем глаза следивший за ним, только неодобрительно нахмурил брови, но ничего не сказал. Альфред заговорил, когда Германия плавно нажал на газ: - Я задам тебе несколько вопросов, Людвиг, и я бы хотел услышать на них правдивые ответы. Если тебя тоже что-то заинтересует – спрашивай, я постараюсь ответить, - Германия кивнул, и Альфред, закусив губу, тихо поинтересовался: - У тебя давно был секс? – заметив удивленный взгляд, он поспешил пояснить: - Просто чтобы знать, сколько времени уделить подготовке. Людвиг кивнул, хотя на его щеках заиграл румянец: - С принимающей стороны – почти год назад. - Ох, ясно, - Альфред потер нос. Одно дело было разговаривать и шутить на тему секса с Союзом или Мэттью, и совсем другое – расспрашивать крайне серьезного и зажатого немца. «Ты – страна, ты сможешь это сделать, - напомнил он себе, пытаясь заглушить панику на корню. – Это то, что от тебя все ждут. Ты выполняешь свой долг. Сделай все правильно, и Союз с Мэттом будут гордиться с тобой. Это же просто, я делал это прежде». Делал. До того, как начал встречаться с Союзом. Причем еще до того, как осознал собственные весьма непростые чувства – уже начиная где-то с восьмидесятых Америка брал партнеров в постель только по прямому указанию руководства. Даже когда у них с Союзом не было секса месяцами, он предпочитал обходиться дилдо и собственной рукой, чем затаскивать ничего не значащих людей к себе в постель. - М, какие-нибудь предпочтения? Хотя, может, тебя что-то сквикает? Ну, тебе очень сильно не нравится, - пояснил он в ответ на недоуменный взгляд Германии. - Нет. - Ага… Если что, говори сразу «Стоп» или если я что-то делаю не так, - Америка дождался кивка и задал следующий вопрос: - Какая позиция? Щеки и уши Людвига стали алыми, и он что-то пробормотал себе под нос. Альфред невольно улыбнулся: - Слушай, я понимаю, ты предпочел бы не говорить об этом со мной, а я бы предпочел не спать с тобой, но нашим правительствам плевать на наши желания. Не знаю, как ты, а лично я не хочу, чтобы эта встреча превратилась в катастрофу. Так что какую позицию предпочтешь? - На четвереньках, ты сзади. - Отлично, это было вовсе не трудно, - Америка снова отвернулся к окну. Зарядил мокрый снег, и Германия включил щетки. Под их мерное поскрипывание тянуло в сон. - Машина прослушивается? – Альфред принялся рисовать на запотевшем стекле подсолнух. Услышав отрицательный ответ, он немного расслабился. В принципе, Людвиг ему нравился, если убрать все эти проблемы с ревностью и сексом. Он здорово напоминал Союз, и обладал многими чертами характера, которые Америка ценил, однако не наблюдал в любовнике. Например – терпение. Нет, Союз был терпелив, когда это касалось тактики и стратегии, военных дел и экономики, политики и страданий. Но Альфред прекрасно видел, что любовника раздражает человеческая глупость или то, что он за нее принимал. И насколько он, Америка, порой сильно испытывал терпение Брагинского. Людвиг был куда как более организован, и если говорил о делах, то именно о них. Союз о делах предпочитал говорить на кухне, за чашкой чая. И пусть это льстило Америке – проявление доверия – однако одновременно это жутко раздражало. Помимо этих и многих других достоинств, Германия, к тому же, очаровательно смущался, и Америка не мог не признать, что он выглядит довольно мило. Он уже однажды чуть было не лег в постель с Людвигом, но тогда вместо него пришлось переспать с Пруссией. В принципе, будь обстоятельства другими, Альфред бы получил настоящее удовольствие от предстоящих «переговоров». Германия был достаточно сильным, высоким и мускулистым. Людвиг был красив той самой маскулинной красотой, и от него просто веяло мужественностью. Он был молчалив, и словам предпочитал дело. Альфреду всегда нравился подобный тип мужчин. Возможно, он бы даже позволил Германии доминировать, если бы не Союз. Все упиралось в Союз. Америка уже отвык от чьих-либо еще рук на своем теле. И мысль о том, что незнакомец будет к нему прикасаться и пытаться доставить удовольствие, была по-настоящему неприятна. - Тебя что-то беспокоит? - А? – Америка с удивлением обнаружил, что грызет ноготь на большом пальце и нервно трясет левой ногой. Он тут же убрал руку изо рта. – Эм, нет, ничего, - с трудом заставив ногу не дергаться, он нерешительно взглянул на Германию. Тот держался за руль слишком крепко, так, что костяшки побелели. Впервые Америка задумался, что Германия, как более молодое государство, тоже не привык к тому, что его подкладывают подо всех, кому не лень. – А ты в порядке? Людвиг выразительно посмотрел на него, и Альфред заметил в его глазах явное напряжение и… нет, не страх, а опасение. - Ты собираешься напиться? – Германия кивнул на бутылку водки. - Нееее, - Америка глухо рассмеялся. - Это будет плохой идеей. Если я напьюсь, то не смогу себя контролировать, и тогда со мной в постели окажется мясной фарш, а не ты, - собеседник дернулся, и Альфред смущенно потер шею. – Извини, не хотел обидеть. Просто с моей силой и так сложно держать себя под контролем во время секса, а если еще алкоголь добавить – тогда совсем пиздец. - Ясно, - голос у Германии был напряженным, и Америка подумал, что зря открыл рот. С другой стороны – лучше предупредить сразу, чтобы не было недопониманий. Кстати, о предупреждениях… - Теперь моя очередь. Несколько простых правил. Первое, - Америка загнул указательный палец, - не дергать меня за волосы, не пытаться оказаться сверху без предупреждения и вообще стараться не вести себя слишком агрессивно. Рефлексы, сам понимаешь. Второе: никаких прозвищ, грязных словечек и разговоров. Третье, - он облизал губы, - не надо мной командовать. В смысле, я только за, если ты мне скажешь, что я делаю что-то не так. Не надо строить из себя мученика во время секса и терпеть. Больно, неудобно, не возбуждает – говоришь сразу и не заставляешь себя и меня этим больше заниматься. Но командовать мной не надо, ясно? – Людвиг снова молча кивнул. – Отлично. Ну, и просто пожелание – старайся меня не слишком трогать. Могу потерять голову, и ни ты, ни я этого не хотим, - Германия как-то косо глянул на него, и Америка недоуменно поднял брови. - Что? - Ничего, - машина плавно остановилась. – Приехали. Америка сглотнул и перевел взгляд на улицу. Ну, да, они были на парковке у местного небольшого отельчика. Трехэтажное, ничем, в принципе, непримечательное здание. Сам бы Альфред предпочел любой придорожный отель с отдельно стоящими номерами – конечно, звуки все равно будут слышны, но хотя бы не так сильно. Ему все-таки еще жить в этом городке, и слушать перешептывания за своей спиной вовсе не хотелось. Наверное, если бы не Союз, то он предпочел бы заняться сексом с Германией у себя дома. Однако теперь это казалось неправильным, слишком личным. Услышав, как хлопнула дверь сто стороны Германии, Америка без всякого энтузиазма открыл свою. Видимо, отложить неизбежное никак не удастся. - У тебя есть все необходимое? – он поежился, выбираясь на улицу, и с силой больше, чем было нужно, толкнул дверцу. На той остался явный след от его пальцев. Германия, подошедший сзади, поморщился и кивнул. - Да, все в сумке. Только сейчас Альфред заметил в его руках небольшой пакет, в котором, по всей видимости, были необходимые приспособления. Вздохнув еще раз, он поплелся следом за собратом по несчастью. Номер им выделили на третьем этаже. Он был небольшим, довольно опрятным и светлым. Первая мысль Америки была о том, что Союзу бы здесь понравилось. Альфред поморщился и мотнул головой, отгоняя эту нелепую идею. Сейчас уж точно не стоило вспоминать любовника. - Кто из нас первым в ванную? – он скинул толстовку и повесил ее на спинку стула. Германия неуверенно стоял посреди комнаты и явно не знал, куда себя деть. Америка сжалился над ним: - Давай я первый, ты пока расстели постель, доставай необходимое, разденься. Я мигом. Альфред закрыл за собой дверь, даже не пытаясь выслушать ответ Германии. Он на ходу стянул с себя джемпер, быстро снял джинсы и белье. Под душем он провел минут пять, просто освежая тело. Пусть задержаться и хотелось, но он не стал этого делать. Когда он вышел из ванны в одном полотенце, неся охапку одежды, Германия покраснел и отвернулся. Он, кстати, так и не разделся. - Душ твой. Америка, чтобы хоть чем-то заняться, принялся аккуратно развешивать одежду на стуле. Сзади раздались торопливые шаги и щелчок замка. Альфред, оставшись один в комнате, согнулся и прижался лбом к спинке. Досчитав до десяти, он выпрямился и отправился смотреть, что же там приготовил для него Германия. Оказалось все просто – Людвиг стянул с кровати покрывало и разложил на простыне пачку презервативов нужного размера (интересно, с кем консультировался: с правительством или Союзом?), пару бутылочек смазки с различными запахами, влажные салфетки и полотенце. Америка положил все на прикроватную тумбочку, убрав с нее светильник. Помучившись, он все-таки снял полотенце и повесил его на стул. А потом просто сел на кровать и принялся ждать Германию. Чувствовал он себя по-дурацки, еще хуже, чем проститутка – той хотя бы деньги платят и делает она это все-таки больше по собственной воле. Он, скорее, был безропотным рабом, который вынужден выполнять приказы жестоких хозяев. Порой у Джонса складывалось впечатление, что правительство забывало, что он тоже человек. Они относились к нему как к роботу без чувств и желаний. Альфред поерзал и, плюнув, взобрался на кровать с ногами. Если бы сейчас в душе был Союз, Америка бы уже вовсю мастурбировал, просто чтобы накинуться на любовника сразу. Хотя если бы Союз был в душе, там бы уже был и Америка. Или, вернее, Союз бы зашел к Альфреду, когда тот принимал душ один. Или, что вероятнее всего, они бы даже до душа не дошли, и в настоящий момент во всю бы трахались. И хорошо, если на кровати, а не у стенки. Америка чертыхнулся и закрыл глаза. Ему следовало собраться, отстраниться, а не думать о любовнике… который меланхолично предложил напиться, потому что по пьяни не считается. Нужно думать о чем-нибудь другом. Об американском флаге, гордо развевающемся на ветру, о Великом Каньоне, о Ниагарском водопаде… Когда Людвиг, запахнувшийся в халат, появился из ванной, Америка был более или менее морально готов. Не горел энтузиазмом, но и не мечтал сбежать куда-нибудь подальше. Германия остановился около кровати, теребя в руках пояс. Он старался не смотреть на Америку, но тот прекрасно видел, что взгляд Людвига невольно возвращался к его телу, оценивал… И если судить по румянцу и покрасневшим ушам, а также по тому, что халат начал красноречиво оттопыриваться, Германии нравилось то, что он видел. Альфред сглотнул и покраснел – слишком уж громко получилось, – а потом похлопал простынь рядом с собой: - Раздевайся и давай сюда. А то я уже замерзать начал. Людвиг покраснел еще сильнее, и нерешительно скинул с себя халат. И да, слухи не лгали – Германия был сложен весьма и весьма неплохо. Если возможно, он выглядел более мускулистым, чем Союз и сам Америка. По крайней мере, мускулы у него просматривались куда как лучше. Альфред перевел взгляд ниже. Определенно, природа одарила Германию не только хорошими мускулами. Член у него тоже был очень даже ничего. Людвиг как-то сжался под пристальным взглядом и, явно стесняясь, залез на кровать. Тут-то Америка и взял его в оборот – сразу, без долгих раскачек и сомнений. Они не целовались – Альфред отбросил идею о поцелуях сразу, – но вполне можно было коснуться губами щеки и уголка губ, поддразнить адамово яблоко, нежно поцеловать розовые соски… просто чтобы заставить расслабиться. Германия оказался на удивление чувствительным. Он выгибался на простынях, кусал губы, чтобы не стонать, и все-таки издавал почти удивленные вздохи, всхлипы и другие милые, по-своему возбуждающие звуки. Людвиг крепко держался за простыни, отдав Америке полную власть над своим телом, и Альфред пытался не разочаровать. Трудно злиться на того, кто точно так же, как ты, был заложником ситуации. Кто явно хотел быть с кем-нибудь другим, но вынужден подчиняться нелепым приказам. Альфред растягивал его постепенно, и даже позволил кончить – не себе в рот, хотя минет, судя по беспомощным стонам Германии, удался на славу. Он вошел в Людвига, когда тот на хриплом немецком умолял о чем-то, и медленно, с расстановкой довел до второго оргазма. И только после этого кончил сам, буквально в два движения. И сразу же вышел, выбросил презерватив и отправился в ванную. Там его долго рвало, и после, умываясь и чистя зубы, Альфред взглянул на свое усталое, мокрое от слез лицо. - Все хорошо, это нужно было сделать, - сказал он своему отражению, но голос был слаб и противно дрожал. Он остановился в нерешительности перед дверью, но потом, все же, открыл ее. Бессмысленно прятаться в ванной, когда все уже сделано. Сейчас можно было одеться, распрощаться и поскорее уйти. И все равно, что до дома было не добраться пешком – Америка готов был вызвать такси, лишь бы не проводить в ненавистном номере ни одной лишней минуты. Но, едва он зашел в комнату, твердость испарилась – сидящий на кровати Германия выглядел как-то совсем потерянно. Он бросил на Америку испуганный, какой-то загнанный взгляд. Альфред в отчаянии провел по отросшим волосам ладонью, ероша их, и выдавил из себя: - Ополоснись и поехали ко мне. Выпьем пива, отметим. Людвиг неуверенно улыбнулся в ответ и расправил плечи.

***

Дорога назад, кажется, заняла куда как меньше времени – наверное, Германия тоже не торопился в отель для исполнения своего долга. Они ехали в полной тишине, но не сказать, чтобы она была неуклюжей. Просто толком нечего было сказать. Людвиг припарковал машину там же, где и в прошлый раз, и они вышли из салона одновременно. Германия замялся на пороге, но Альфред приглашающе махнул рукой, и он все-таки вошел в дом. Огляделся с явным интересом, явно пытаясь подметить даже самые мелкие детали. - Давай в гостинную, я щас достану пиво, - Америка, не снимая обуви, прошел на кухню к холодильнику. Конечно, пиво у него было так себе, но это был скорее дружеский жест, нежели желание выпить. Он достал пару бутылок и, прихватив орешки, вернулся к гостю. Людвиг рассматривал фотографии, висящие на стене. Услышав шаги Америки, он напрягся, но оборачиваться не стал. Альфред развалился на диване и поставил на столик пиво с закуской. - Нравится? - Интересные фотографии, - Германия все-таки повернулся и замер. Америка бессознательно выпрямился, свел ноги, чтобы казаться менее доступным. Людвиг сразу расслабился и сел на другой конец дивана, как можно дальше от Америки. – Ты сам фотографировал? - Не-а, это Мэтт увлекается, - Альфред открыл бутылки и протянул одну гостю. – Ну, давай за встречу. Они чокнулись. Альфред с интересом следил за лицом Людвига – тот сделал глоток и почти незаметно скривился. Америка беззлобно хмыкнул: - Извиняй, немецкого пива у меня нет. Людвиг улыбнулся и в знак вежливости отпил снова. Америка тоже сделал глоток. Они говорили на ничего незначащие темы, медленно допивая пиво, и с каждой минутой расслаблялись все больше и больше. Америка даже сходил за второй парой бутылок, когда первая опустела. - Слушай, скажи, только честно, - Альфред удобно расположился на диване, подобрав правую ногу под себя. – Ты когда-нибудь занимался сексом по политическим причинам с тем, кто тебе по-настоящему нравится? Людвиг уставился на горлышко бутылки, но все-таки кивнул. - Но не с Италией? - Н-нет, - пролепетал Германия, и быстро сделал еще один глоток. Закашлялся, поставил пиво на стол. – Не с Италией. Америка задумчиво покачал бутылкой, обдумывая услышанное и уже известное. Наклонил голову набок, прищурился: - Это был Союз, верно? Настороженный, почти испуганный взгляд Людвига говорил лучше слов. Альфред мрачно кивнул и отпил еще пива. Оно отдавало пеплом. - Как… как давно это было? - Почти год назад, - он видел, как напрягся Германия, явно готовый отразить атаку, однако Америка продолжал сидеть на месте. - Ясно, - медленно проговорил он и допил бутылку одним глотком. Однако ком в горле никуда не хотел уходить. – Все понятно. Людвиг внимательно следил за ним, и после минуты молчания заметил: - Я… не ожидал такого. - М? – Америка, очнувшись от своих мыслей, приподнял брови. - Я думал, все будет по-другому, - Германия опустил взгляд и принялся мять свой галстук. – Я… должен извиниться. Альфред со вздохом поставил бутылку на стол. Сев, притянул к груди колени, положил на них подбородок. - Спасибо, но не стоит. Правда, не стоит, - с нажимом повторил он, видя, что Людвиг пытается протестовать. – Тем более, если это насчет секса. - Нет, - щеки его гостя снова порозовели. Он взглянул исподлобья на Альфреда, и тот еле сдержался, чтобы не потрепать светлые волосы: - Не только поэтому. Америка закусил нижнюю губу, неловко улыбнулся – он не знал, что сказать и как реагировать. Было непривычно видеть подобного Германию – растрепанного, слишком открытого и уязвимого. Альфред побарабанил пальцами по дивану, пытаясь решить, нужно ли воспользоваться открытостью Германии или нет. В споре между осторожностью и любопытством выиграло все-таки любопытство, и Альфред тихо поинтересовался: - Тебе понравилось тогда, с Союзом? – Германия взглянул на него как-то очумело, и Альфред без труда прочитал по смущенно отведенному взгляду, по движениям плеч и губ, что очень понравилось. Даже, наверное, слишком. – Не волнуйся, я не буду спрашивать, понравилось ли тебе со мной больше, чем с ним, - Германия сжал кулак. Америка, заметив это, опустил свой голос до шепота: - Ты тоже находишь это унизительным? Глаза Германия – светло-голубые, намного светлее, чем у самого Альфреда – чуть расширились, и Альфред прочитал в них то, что Людвиг не мог сказать при всем желании. Насколько унизительным и отвратительным он находит подобную практику, как ненавидит все это. У Америки мелькнула мысль, что не факт, что сидящий перед ним вообще когда-либо занимался сексом с кем-нибудь не по политическим причинам. Это было жутко. И чертовски неправильно. - Я понимаю, правда. Дурацкая, давно изжившая себя практика, когда нас заставляли ложиться в постель, чтобы доказать лояльность друг другу, - Альфред поправил очки, съехавшие на кончик носа. – Помню, меня всегда это жутко возмущало. Артур расписывает правила и этикет этих самых «постельных» переговоров, а все, о чем я могу думать: «Ну уж нет, я это делать не буду». Конечно, потом я вырос и мне объяснили, что я не прав, - он криво улыбнулся. Германия слушал его так, как, наверное, некоторые слушают папу Римского. Не перебивая, уделяя столько внимания, что становилось даже немного не по себе. Людвиг немного поерзал на диване, а потом заговорил сам: - Мне рассказал об этом брат. Но он… - Он защищал тебя, пока мог, верно? Это было логично. Америка часто думал, что именно поэтому на все переговоры до Второй Мировой они приезжали вдвоем. И Пруссия словно ястреб следил за своим младшим братом и его собеседником. И всегда оказывался той стороной, которая вела «постельные» переговоры. Скорее всего в силу возраста он был равнодушен к ним так же, как и все остальные страны Старого Света (как и Иван). Однако он не мог не знать, что Людвиг все наверняка воспримет по-другому. Как Альфред. Германия потянулся за его бутылкой и допил остатки. Выдохнув, с громким клацаньем поставил ее обратно на стол. Расстегнул пиджак, сел поудобнее – будто готовясь с долгому разговору. Америка наблюдал за ним с интересом, и почти что злился на себя: сильная шея, красиво очерченный рот, мощный бедра не вызывали в нем никакого отклика. Он словно смотрел на красивую статую в музее, наслаждаясь видом, но не возбуждаясь. Вместо того, чтобы флиртовать в открытую, Альфред ссутулил плечи еще сильнее и сосредоточил внимание на своих коленях. Собственные реакции и поведение его отчасти злили. Какая-то его часть будто хотела проверить, был бы Союз точно также равнодушен, если бы Альфред приглашающее раздвинул ноги сейчас, после переговоров, и позволил Германии себя трахнуть. Однако стоило представить себе, что он еще раз трогает Людвига или, что хуже, тот трогает его, пытаясь доставить удовольствие, и Америку затошнило. Видимо, Канада был прав, когда говорил о том, что он поступил глупо, заблокировав в себе страну. Без США в его голове все… ощущалось острее – если судить по тому, как тот же Мэттью описывал свои чувства. Интересно, если бы он позволил стране полностью взять верх – эта боль, грызущая его изнутри, ушла бы? - Людвиг, можно задать один личный вопрос? – Германия неопределенно кивнул, и Альфред выпалил: - Ты когда-нибудь позволял стране в тебе доминировать? Германия побледнел. Он и так был не слишком загорелым, но сейчас его кожа стала почти синеватой. Он смотрел на Америку так, что тот невольно заерзал на диване. - Людвиг? Если хочешь, можешь не отвечать, я просто… - Д-да, - Людвиг с явным усилием разжал пальцы. – Однажды я позволил это. И стал Третьим Рейхом. - Ох… - Америка невольно передернулся. Он прекрасно помнил другого Германию в черной униформе и с холодным презрительным взглядом. – Мне не следовало… - Ничего, - Людвиг не смотрел на него. – Это произошло вскоре после Первой Мировой… Мои люди чувствовали себя такими несчастными, они так хотели перемен, чего-нибудь, что могло бы дать им возможность снова поверить в себя, в меня… Я подумал, что проще всего будет услышать, что они хотят. Почувствовать их желания, дать им возможность высказаться напрямую. Я позволил себе стать Германией в полном смысле этого слова. И это было ошибочное решение. – Вдруг все стало так просто. Я ясно видел путь, который должен был привести к счастью моего народа. Ясно видел, с кем мой народ может достичь величия, кто возглавит меня и заставит снова почувствовать гордость. Все остальное казалось неважным. Оно словно вообще не существовало. В моем мире остались только я и мой народ, - Людвиг сжал губы, и Америка, представив себе, что это ОН вдруг дал США контролировать свое сознание, содрогнулся. – Я не могу давать тебе советы, Америка, - Людвиг наконец-то взглянул ему в лицо, - но я предупреждаю, что страна может сделать из тебя настоящего монстра. Для страны не существует морали и закона, есть только ее благополучие. И ради него она готова пойти на все, что угодно. - Я верю тебе, - чтобы скрыть дрожание рук, Альфред вцепился в собственные колени. – Правда, верю. Но ты… ты был счастлив, когда… ну… - Когда я полностью стал Германией? – закончил за него собеседник. – Да, я был счастлив. Все было намного проще. Была цель – я ей следовал, кто-то отдавал приказы – я выполнял их. Сейчас… - Людвиг вздохнул. - Сейчас все намного сложнее. Америка скривил рот в жалком подобии улыбки: - Быть человечнее всегда сложнее.