«о поцелуй, полный беззакония! о поцелуй, гибельный для души! о уступка геенне огненной!.. когда она целовала ноги владыки, ангелы радовались и венец ей готовили, когда этот целовал — бесы радовались и сплетали веревку для повешения».
хисока знает, что надолго здесь не задержится. орден «геней рёдан» это так — пощекотать остатки порубленных в детстве и криво сросшихся нервов, перекинуться пару раз в покер с «пауками» на выпивку и сквозной выстрел в чью-то голову, да промочить тонкую, но не менее острую, полоску потрепанного старины-джокера в алом живительном елее вспоротого горла заказной мишени. виноградные всходы на глинистой почве гефсиманского сада местного сына человеческого орошаются кровью и удобряются звонкой монетой, заботливо зарытой у каждого морщинистого ствола лозы — на богатство и удачу; выменянной на чужой предсмертный вздох, просочившийся эманацией хладных слёз на коченеющей мертвечине. на сафлоровые глаза курот. он четвертый из апостолов местного христа. он заведомо верный предатель.***
— босс… — оставьте нас. — но… — не сейчас, фейтан. лидеру нужен отдых.
ревнивец-фейтан нарочито громко щелкает зонтом от досады и напоследок прожигает его кисло-острой ненавистью: хисока насмешливо обводит нижнюю губу кончиком языка, словно пробует осевшую приправу на вкус и брезгливо морщится. это чувство превосходства над остальными пауками всего лишь игра, но… он отчетливо слышит, как скрипят заржавевшие механизмы чужих челюстей. однозначная победа. после очередной сделки, где выживших досчитаться не удалось, куроро, не омрачая свод своего домашнего храма проповедью об убийствах, просто кладёт голову ему на колени и смеживает подрагивающие веки, испуская хрипло-тягостный вздох, когда рука скользит сквозь лакированные смоляные пряди, высвобождая их из пут прочной укладки по одной. идеализированный паучий бог у него на глазах преображается в простого взлохмаченного смертного человека, рожденного в мире тружеников грабежей и отмеченного на лбу выбитым крестом. только ему одному позволено быть настолько близко к священному телу… непростительно близко, хоть ничем он не заслужил. лезвие выпущенной между пальцев карты, скользит по воздуху в миллиметре от меловой кожи спящего, грозясь в любой момент вонзиться в неё. на все воля твоя, да? хисоку боятся до полуобморока и дрожи в коленях, а потому еще никто не доверял ему слепо свой сон. подобная честь откровенно обескураживает. жилка на шее куроро слабо пульсирует в такт часам. верный предатель готов просидеть так до утра.***
— вот чёрт.
вода, забившись в ботинки, промочила ноги и мозолями вспушила края стоп. от оторванной руки дискомфорта больше, чем от этой мелочи, но куроро настойчиво тянет его к краю небоскреба. хочет проверить, сможет ли он летать? хисока предпочитает уповать только на милость своего нэн.— присядь, я разомну тебе ноги.
зрачки истончаются до острия иглы на булавке иллуми, когда куроро опускается на колено прямиком в лужу, пачкая низ плаща в грязной воде и с ангельской нежной заботой снимает с него обувь, задевая выступающие косточки (так ли он доставал глаза мертвых курот, оставляя багряные провалы на их лицах?) мягко массирует мозолистые ступни прохладными руками, ввергая все тело в благоговейный трепет, собравшийся в шар в области солнечного сплетения и — словно нить рациональности лопнула, не выдержав тяжести — рухнувший вниз живота. экстаз от убийства меркнет перед взрывом удовольствия, волной прокатившегося по спазмирующим сосудам. союз восторга и испуга, не иначе. ...не потому ли от любого слова или жеста сына человеческого пауки в час смуты уверуют, что всегда были водомерками, рассекающими водную гладь?— легче? — да.
две булькающие буквы вырываются из пересохшего горла. нет смысла что-либо скрывать: куроро и так все знает. не искушай бога своего. он всего лишь его предаст.***
— как я узнаю, кто из них?
голос курапики только кажется стальным — нотки истерии пробиваются в нестройном ряду слов, лаская острый слух хисоки.— ты сам все увидишь. чао.
цокот его каблуков привлекает всеобщее внимание лишь на несколько секунд. глаза, наполненные алкогольным блеском и чёртовым любопытством, быстро теряют к нему интерес и возвращают взор свой к яствам их тайной награбленной вечери. истинные хозяева банкета грудой тел присутствуют на празднике уже чужих жизней, вкушающих кровь и плоть вместе с сыном человеческим за одним столом. куроро смотрит на него поверх бокала и с ласковой улыбкой предлагает пригубить вина. испить одну чашу на двоих до дна… разделить участь.— целованием ли предаёшь меня?
он послушно осушает свою половину, дергает плечом и, склонившись, касается влажными губами его щеки, оставляя отметину, предрекающую паучьему богу смерть. повеситься он всегда успеет. не сможет сам, так попросит курапику.