Уважительная причина

      Она снова делает это, черт возьми. Закрывает двери своей проклятой спальни, которые обычно всегда распахнуты настежь и образуют огромные соединенные королевские покои, фактически служа элементами декора между нашими комнатами. Массивными элементами. Я ненавижу, когда мы игнорируем друг друга, но сейчас я слишком зол, чтобы идти извиняться, как делаю это обычно. В последнее время между нами все очень напряженно, и чем ближе мы к окончанию проекта по устранению кастовой системы, тем меньше энергии остается друг на друга. Должен признать, сегодня мы поссорились очень изысканно: рабочий спор, плавно перетекающий в личные претензии, закончился тем, что Америка, пожаловавшись на головную боль, удалилась к себе без каких-либо признаков обиды. К счастью, гнев помог мне быстрее закончит важный отчёт. Закончив работу и поднявшись в королевские покои, я, конечно, не жду, что она спит в нашей постели, но тот факт, что она вовсе закрыла смежные двери, почему-то окончательно добивает меня и напрочь подавляет желание поговорить и помириться. Глупо, глупо. Но я тоже имею право на гнев и на время, отведенное для его унятия. В конце концов, ментальное здоровье любого человека рано или поздно требует подобных вещей. Умываюсь и раздеваюсь, расправляю кровать, пытаясь мыслить хладнокровно. В голове составляю план на завтра и досадно морщусь, вспоминая о вечернем приеме, посвященном открытию Королевского Литературного Сообщества. Что ж, я не сомневаюсь, что у нас обоих хватит опыта и благоразумия держаться подобающе. Никак иначе мы просто не можем себе позволить. Рано утром меня будит Майкл, и я довольно быстро привожу себя в порядок. На десять назначена короткая репетиция нашего выступления, которая действительно проходит невероятно быстро и в высшей степени профессионально. Перед этим Америка буднично желает мне доброго утра, и в мгновение ока погружается в атмосферу предстоящего торжества, практически полностью сосредоточившись на тексте подготовленной для нее речи. Это бесит меня даже больше, чем если бы она просто игнорировала факт моего существования, как это было раньше. — Я думаю, эту строчку должен сказать ты, — спокойно произносит она, наклоняясь ко мне и указывая на отрывок текста в моем экземпляре. Сложно думать — её волосы, её запах так близко, и несмотря на наш свежий конфликт, мы слишком давно не уделяли друг другу время, что не может не влиять на мое состояние, когда она рядом. — Она более значима, а значит, должна исходить из твоих уст, тогда это будет звучать гораздо весомее. — Не вижу ничего критичного в том, чтобы ты произнесла эту значимую фразу, — так же спокойно отвечаю я. — Но если ты настаиваешь, я заберу её. Рудольф, перепишите, пожалуйста… Все заканчивается через двадцать минут, и мы отправляемся завтракать. Америка садится не как положено — напротив меня, через десяток метров, а как всегда — рядом со мной, по правую руку. Словом, абсолютно ничего внешне не выдает наше разногласие, однако я как никогда чувствую напряжение, проявляющееся прежде всего в фальшивом спокойствии и безмолвии. Она разделывается со своим завтраком раньше меня, и покидает Обеденный зал. По старинному дворцовому протоколу королева всегда должна ждать, пока монарх закончит трапезу, и только тогда ей разрешалось выходить из-за стола. Мама редко соблюдала это правило, даже при гостях, и вопреки желанию советников, мы решили окончательно устранить эту часть протокола. За шесть часов до прибытия гостей и учредителей наши покои превращаются в сборище стилистов и дрессмейкеров, значительная часть которых сосредоточена вокруг Америки. Изредка поглядывая в её сторону, я замечаю, как непринужденно она шутит с помощниками и улыбается визажистам, которые делают из неё настоящую королеву людских сердец. Мои волосы заморозили стайлером в поистине сложной мужской прическе, которая делает меня похожим больше на звезду европейского футбола, нежели на короля. И затем наступает, несомненно, самая нелюбимая мною часть — нанесение пудры на лицо, которая часто становилась предметом шуток и насмешек со стороны Америки. Но, конечно, не сегодня. — Ваше Величество! — приветственно восклицает Леджер, зашедший по моей утренней просьбе для доклада о войсках в Тремонте. Он собирается продолжить говорить, но тут обращает внимание на происходящее с моими многострадальными волосами, и едва не прыскает. — Что ж, выглядите вы, конечно, неотразимо… Не могу сдержать ответный смешок, прежде чем бросаю в него первую попавшуюся расческу. — Ты хотел что-то сказать, Аспен? — произносит Америка, сидящая к нам спиной, пока стилисты во всю колдуют над её прической. В её голосе слышится нетерпение и власть, много власти, которой она сейчас упивается. — Да, Король Максон… — Впредь постарайся воздержаться от подобных высказываний в столь неудобный для всех момент, — заявляет она. — Прошу прощения, Ваше Величество. Думаю, парень почувствовал себя униженным, хотя ничем не выдал своей реакции, и просто закончил доклад, после чего покинул нашу импровизированную гримерку. — Необязательно было говорить с ним в таком тоне, — раздраженно и достаточно громко комментирую я. — Спасибо за совет, — медоточиво и конечно неискренне отвечает она. Остаток времени до мероприятия Америка вносит последние коррективы в оформление вместе с Сильвией, я же пытаюсь совладать с диким волнением, повторяя предназначенную речь перед собственным зеркалом. Меня учили этому годы. Все мои речи были профессионально подготовлены и искусно исполнены, пусть поначалу у меня получалось неуверенно и немного зажато. Но, черт возьми, столько месяцев прошло с тех пор, как я стал монархом, столько речей было произнесено за этот период, и все же… в чем дело? Почему сейчас меня трясёт, словно я вскрываю первый конверт с именем Избранной? Немного походив по кабинету в попытке сбросить напряжение, я решил отвлечься работой с отчетами. Совсем не заметил, когда Майкл постучался в дверь, и дождавшись согласия, вошёл, произнеся: «Пора, Ваше Величество». В Главном Зале царила непринужденная, однако неизменно помпезная атмосфера, гости пили шампанское и приветливо разговаривали друг с другом. Стоило мне войти в зал, как все придворные тут же опустились в реверансе, а иностранные гости замерли, устремив на меня взгляд. Америки в зале не было, и в ту же самую секунду это стало самой обсуждаемой темой общества, собранного здесь. — Король Максон, — с глубоким уважением приветствовал Энтони Ридженс, мэр Кента. — Счастлив быть здесь. Надеюсь, Её Величество в добром здравии и она все же будет на церемонии. — Безусловно, мистер Ридженс, — кивнул я, — королева обязательно присоединится к нам позже. Как идут дела с поставкой лекарств из Турина? Мы немного поговорили, обсудив все возможные варианты дальнейших политических действий, касаемых политики Кента, и, кивнув ему на прощание, я отхожу. Останавливаю официанта, чтобы забрать бокал шампанского с серебряного подноса — что-то должно помочь мне расслабиться. Я вскидываю руку и смотрю на часы, чувствуя, как раздражение разливается по моему телу. Не успеваю я продумать худшие варианты развития событий, как мое внимание привлекают люди в Зале, что, замерев, уставились на вход. Перевожу взгляд. Кажется, теперь я отлично понимаю этих людей. Хотя я был зол, что Америка нарушила негласное правило и появилась на церемонии не в моем сопровождении, сейчас мне было довольно трудно сохранять самообладание, чтобы удержать свою челюсть в закрытом состоянии — так эффектно она выглядела. Зал встретил её подобающе. Устремляясь ко мне, по пути она приветственно кивала всем встречным с идеально выдержанной смесью вежливого участия и величия. Как только она встала рядом со мной, главный советник объявил нас, и зал взорвался аплодисментами. Мы заняли трон и стали ждать минуты своего выступления, наблюдая за происходящим. Пока ведущий советник приветствовал гостей, у нас была буквально минута для того, чтобы повторить речь. Наши глаза встретились, и на долю секунды мне показалось, что в её взгляде промелькнуло сожаление. Но прежде, чем я успел это осознать, она незаметно дотронулась рукой до моей ладони и крепко сжала её. Под всеобщие аплодисменты мы вышли на невысокую импровизированную сцену, и я больше не чувствовал ничего, даже отдаленно напоминающее волнение или неуверенность. Мы поднялись вместе как напарники, союзники, супруги и монархи. Ничего подобного я до сегодняшнего дня не испытывал — таким сильным было это ощущение единства и поддержки. — Дорогие подданные Иллеа… — со спокойной улыбкой начала Амес. Она говорила, а я смотрел на людей, слушая её чарующий голос, и спрашивал себя: она действительно моя? Как же удивительно, эта девушка действительно со мной. За меня. Что такого феноменального я успел совершить за свою недолгую жизнь, чтобы заслужить это благословение? — … именно поэтому мы с большой радостью объявляем Королевский Литературный Клуб открытым и отныне действующим. — После того, как я закончил нашу речь, советник поднёс нам шкатулку с золотыми ножницами, и Америка символично перерезала ими красную ленту. Всё. Стоп-кадр. Мы спускаемся у гостям, и начинается настоящее светское торжество. В эту же минуту официанты расставляют на столах свежие закуски и композиции из наполненных бокалов. Оркестр начинает играть что-то невероятно красивое и праздничное, и я вспоминаю свою поистине традиционную королевскую миссию. — Ваше Величество, — тихо обращаюсь я к Амес, — могу я пригласить вас на танец? — Сочту за честь, Король Максон, — отвечает она, принимая мою руку и оказываясь совсем рядом. Снова этот головокружительный аромат её парфюма, который дразнит, обезоруживает, заставляя забыть обо всем, кроме её близости. После того, как мы начали танец, всем остальным также позволено встать в пары и наслаждаться музыкой уже танцуя. Я с некоторым любопытством наблюдаю за министрами, с самыми разными реакциями приглашающими своих жён исполнить первый танец. — Все прошло не так уж плохо, м? — шепчу я, стараясь остаться на безопасной дистанции. — Всё прошло очень хорошо, — мягко отвечает она, от утренней версии Америки, саркастичной и раздражительной, не осталось и следа. Её движения очень грациозные и органичные — она просто идеально вписывается в обстановку раута, словно родилась принцессой. Так, конечно, было не всегда, однако мне ни разу не приходилось жаловаться. В наших танцах, ещё со времён Отбора, я больше всего наслаждался ощущением её хрупкого тела, столь доверительно и спокойно принимающего кольцо моих объятий. После нашей свадьбы она задалась целью отточить свой танцевальный навык до мастерства, и Сильвия с радостью пришла на помощь. Оставшаяся часть вечера проходит легко и весело, я разговариваю с лордом Брегсоном, наблюдая за карточной партией и не осмеливаясь принять в ней участие. Гости танцуют, слушают стихи и отрывки из старинных пьес английских драматургов. Америка разговаривает со своей мамой, а Мэй весело подпрыгивает ко мне, радуясь возможности поговорить. — Я никак не могла поймать вас, Ваше Величество, — шутливо жалуется она. — Вы постоянно заняты! Улыбаюсь до ушей и глажу девочку по голове. — Такая уж у меня работа, — развожу руками. — Как твои дела? — Просто супер! Правда Америка в последнее время совсем со мной не разговаривает. Я понимаю, что у вас обоих очень много дел, но мне очень не хватает её. Может, ты мог бы с ней поговорить? Так. Я не должен чувствовать вину за сказанное ей. Не должен. И все же мне действительно жаль это слышать. Более того, я могу сказать то же самое — я сам очень скучаю. — Я знаю, милая, — с грустной улыбкой произношу я. — Сейчас действительно не самое легкое время, но я обязательно донесу до неё твою мысль. — Спасибо, Максон. Ой, кажется, к тебе направляется какой-то мужчина… В полночь, после окончания приема мы небольшой компанией друзей вышли на крышу, чтобы разбить бутылку шампанского на удачу, — признаться, в тот момент я был очень склонен поддаться нетрезвым фантазиям Николетты и её жениха. Америка однако продолжала сохранять дистанцию между нами, изредка бросая на меня взгляды, которые действовали на меня более распаляюще, чем самое откровенное её платье. Вернувшись в покои, я первым делом выгоняю слуг и камердинера, с негодованием уверяя Майкла, что сам способен снять с себя штаны. Америка появляется в спальне несколькими минутами позже, устало приложив руку ко лбу. Она вздрагивает, когда замечает меня стоящим у шкафа, и отведя взгляд, направляется в свои покои. Дверь остается открытой. Это внушает надежду. Я снимаю накидку и расстегиваю две верхние пуговицы рубашки, которые мешали мне свободно дышат весь вечер. С раздражением распускаю отдельное мероприятие на своей голове порывистыми и небрежными движениями. Так-то лучше. Я слышу звуки захлопывающейся дверцы шкафа и шуршание одежды. Затем раздается разочарованный стон. В чем дело? Оказавшись в покоях королевы, я обнаруживаю Америку у зеркала, тщетно пытающейся расстегнуть молнию на платье. Черт, это тот случай, когда я могу помочь и попытать счастье в искусстве примирения. Не зря все-таки мы прогнали слуг. Она не сопротивляется, когда я подхожу сзади и смотрю на её отражение в зеркале, в едва освещенной части комнаты. Мы молчим, только оба неровно дышим. Мои пальцы задевают кожу её спины, когда я тяну молнию вниз, а она закрывает глаза, и мне хочется верить, что происходит это отнюдь не из-за раздражения. Воздух словно накаляется, тысяча градусов по Фаренгейту, и я чувствую себя словно в самом центре пожара. Америка спускает рукава платья, словно не замечая, что я продолжаю стоять за её спиной, в нескольких дюймах от неё. Шелковое платье падает вниз, и моему взору предстают её обнаженные плечи, едва перекрываемые узкими бретельками её тончайшей сорочки. — Ты… — хрипло произносит она, перешагнув через платье, теперь уныло валяющееся на полу. Поворачивается ко мне лицом, и… О, этот взгляд… Сейчас я не хочу ничего говорить и слышать, и просто делаю то, что подсказывает мне мой полупьяный мозг. Я наклоняюсь к её лицу, осыпая каждый дюйм её кожи мягкими поцелуями. Амес слегка поддается вперед, обнимая меня за талию. Клянусь, это какое-то безумие, потому что я просто не могу остановиться. Сладкое, болезненное безумие. Наконец мои губы находят её, и мы оба чуть не задыхаемся от облегчения, которое приносит этот момент. Она впивается губами в мои губы, тут же заставляя меня теснее прижаться к ней, но затем движения её губ становятся менее напористыми и даже ленивыми. Смело исследует мой рот языком, опьяняя и дразня. Я молюсь Господу, чтобы она не останавливалась. Наш сексуальный опыт был весьма, весьма интересен и разнообразен, но, клянусь, я никогда не чувствовал ничего подобного. — Шрив, — шепчет она с придыханием. Господи. Она отстраняется, и я хочу улыбнуться ей, но все её внимание сосредоточенно на лацканах моего пиджака, которые она недвусмысленно дергает, снимая с меня этот предмет одежды. Боже, этот вечер с каждой минутой становится лучше. — На тебе неприлично много одежды… Её умелые движения доводят меня до безумия, заставляя забыть обо всем, кроме неё. Амес толкает меня на кровать, устраиваясь сверху, и начинает расстегивать пуговицы моей рубашки. Я не хочу проиграть в этой битве, поэтому тяну края её сорочки вверх, полностью лишая её одежды. Она же в свою очередь молниеносно справляется с пряжкой ремня, и я за несколько секунд избавляюсь от брюк, швыряя их на пол. Рубашка отправляется вслед за брюками. И все же я веду этот счет. Но когда её пальцы добираются до резинки боксеров, мне уже абсолютно все равно, потому что никто не выйдет из игры проигравшим.

***

Ещё долго мы лежим молча, восстанавливая дыхание, в объятиях друг друга. Я наслаждаюсь весом её тела и теплом, исходящим от её рук, которыми она ворошит мои волосы. — Я чертовски скучал по этому. Она хихикает. — У нас не было секса три недели, Максон, — шутливо возмущается она. — Я все понимаю, в тебе полно тестостерона, но все-таки… — Самые долгие три недели в моей жизни. И не нужно осуждать меня, я молодой мужчина, который очень увлечен своей любимой девушкой. — Мне тоже не хватало нашей близости, — словно нехотя признается она, доверительно наклоняясь ко мне. Затем её взгляд становится задумчивым. — На самом деле я просто беспокоюсь… как мы переживем следующие семь или восемь месяцев. — То есть… Обрываю себя на полуслове, и хотя до меня вполне дошел смысл её слов, я смотрю на неё в поиске подтверждения. — Род Шривов не закончится на тебе, ура, — нервно шутит она. — И я беременна. Мне хочется рассмеяться от того, насколько мило и волнительно она сделала это признание. Мне хочется прижать её к себе в самых крепких объятиях и не отпускать ближайшую вечность. Мне хочется подарить ей весь мир и всё, что за его пределами. Перед глазами вдруг быстро проносятся все картинки, которые моя эйдетическая память сохранила с самой первой нашей встречи до настоящего момента. Наш первый неловкий разговор в саду, её слёзы и колкие слова. Наше первое «свидание». Первый и такой неуверенный поцелуй на маленьком балкончике её комнаты. Первая ссора. Недоказанное предательство с моей стороны, в котором она была уверена и которое нашла в себе силы простить. Первая опасная вылазка для решения политической проблемы. Миллион картинок, где мы вдвоем. Мне хотелось нарисовать их, запечатать в огромном альбоме воспоминаний, связанных с ней. Теперь, глядя на эту женщину, такую сильную, интересную и удивляющую… я чувствовал непередаваемый трепет и совершенно неземное счастье. — У нас правда будет малыш? — выдаю я, силясь произнести что-то более связное. — Я очень на это надеюсь. — На нашей свадьбе мне казалось, что я никогда не буду таким счастливым, как в момент, когда ты сказала «клянусь». Я был таким глупцом, Америка. Ничто не сравнится с тем, что я чувствую теперь. Быть может, только минута, когда я наконец увижу его или её. Глаза Америки блестят, и я притягиваю её к себе, плотнее укрывая воздушным одеялом. Она прячет лицо в моей шее, и очень скоро кожа становится мокрой от её слез. — Так вот почему ты так странно себя вела, — улыбаюсь я. — Так и быть, у тебя была уважительная причина. — Я уходила ничего не объяснив, потому что боялась, что если начну с тобой спорить, то разнервничаюсь, и нанесу вред ребенку. — Прости меня. Она оставляет крохотные поцелуи на моей шее. Я пытаюсь привыкнуть. У нас будет ребенок. Эта мысль была такой невероятной, непостижимой. Мы станем родителями. Мог ли я иметь в своей жизни кого-то столь прекрасного и удивительного, как Америка? Мог ли я любить кого-то настолько сильно? Мне не терпелось узнать ответы на эти вопросы в самое ближайшее время. — Я люблю тебя, — шепчу я. — Теперь в два раза больше. — И я люблю тебя, Шрив. А теперь нам нужно немного поспать. Она демонстративно отворачивается, притворяясь спящей. — Нам — то есть вам, или нам — нам? — Нам — значит, нам всем. Лучшая причина из всех возможных.