Лики Богов. Часть I. Война с чёрным драконом

      Тьма расступилась. Что-то хрустнуло под ногами. Закрываясь от яркого света, Родослава попыталась осмотреться — сердце пропустило удар, лишь стоило осознать, что богатырша стоит у самого края ущелья. Рода осторожно шагнула назад, спина упёрлась в холодную скалу. Медленно, боком воительница направилась к расширяющейся тропе. Обогнув валун, Рода вышла на плато и замерла в нерешительности — отсюда, сверху, открывался красивый вид на белокаменную крепость, на родной град. Перепутать этот город с каким-либо другим она не могла. Камбалу был разделён на шесть квадратных крепостей, заключённых в единый прямоугольник неприступных стен. Град растянулся меж рукавов могучей Охоты, и река надёжно хранила его, питала луга, снабжала рыбой. С противоположной стороны Камбалу укрывали высокие горы, на одном из плато которых и стояла Родослава. Лишь узкая полоса леса протискивалась между рекой и горами, расширялась, окантовывая правый рукав Охоты. Рода знала это место слишком хорошо, чтобы запутаться в направлении. Бросившись со всех ног прочь от ущелья, она пересекла плато, спустилась по склону. Ещё большая площадка предстала перед богатыршей. Посреди каменной длани стоял тот самый мерзкий старец, что, обернувшись ужом, пытался скрыться от неё. Над головой пронеслась тень птицы. Рода сжала кулаки, зашагала к старику.       Лонгвей с интересом рассматривал богатыршу, ухмыляясь своим мыслям. Понимая, что она не способна причинить ему вред, колдун даже не пытался спрятаться. А вот мелькнувшая над головой тень пробудила нешуточный страх. Невольно пригнувшись, Лонгвей посмотрел на небо — чёрная лебедь парила под облаками. Смазанное прикосновение отвлекло колдуна от мыслей об опасности — крепкие руки вцепились в его ворот, но не могли как следует сжать шею. Рассмеявшись, Лонвей посмотрел в серые глаза богатырши. Рода тут же отвела взор, не давая прочесть её воспоминания. Рыкнув, колдун сделал шаг назад — второй раз эта уловка не пройдёт. С лёгкостью вырвавшись из женских рук, Лонгвей зашептал заклинание, приманивая неупокоенные души.       Небо потемнело, поднялся ветер. Аделя воплотилась за спиной Родославы, шепнула: — Дай ему разрастись. Рода молча наблюдала, как дряхлое тело сковывает чешуя, как вытягивается его шея, расправляются рваные крылья. — Отчего этот колдун прыгает по моим воспоминаниям? — спросила она. — То не твои воспоминания, — пояснила Аделя, — то память Акима. С каплей крови колдун получил всю его память… Мы не сможем его убить, да сможем выгнать из Нави. — Всего-то? — нахмурилась Рода. — Ты до сих пор не поняла, что Навь его питает? — ухмыльнулась Аделя, превращаясь в лебедя. — Держи его.       Рода впустила в себя дух стихии, обратилась рекой. Обрушившись на чёрного змея, окутала могучее тело. Дракон не пытался сопротивляться, лишь вытянул шею, наблюдая за лебедью. Колдун понимал, что настырная баба хоть и холодит лапы, хоть и бьёт в спину, но не убивает, а вот назойливая птица отнимает силы. Втянув воздух, дракон изверг пламя, желая опалить лебединые крылья. Чёрный силуэт померк в ярких всполохах, пропал в извивающемся жаре. Но стоило дракону сомкнуть пасть, как из огненного шара вылетела лебедь, ударила змея горящим крылом по носу. Зашипев, дракон попытался дотянуться до птицы лапой, но река всё сильнее приковывала его к каменной тверди. Придя в бешенство, чудище распахнуло пасть, замерло. Из-за острых зубов вырвалось свечение. Синий пульсирующий поток хлынул из змеиного чрева, обратился драконом, маленьким, проворным, неуловимым. Не мешкая, синий дракон стрелой бросился в холодные волны Родославы. Боль сковала богатыршу, она не могла кричать, не могла принять человеческий облик. В водном чреве сновал дракон, прячась от хранительницы Нави. Обернувшись человеком, Аделя опустилась рядом с беснующимися волнами — река то принимала женские очертания, то разбивалась на ручьи. В водном плетении Аделя увидела дракона, запустила руку, но не смогла поймать. Вновь всмотревшись в синеву волн, заметила очертания змея, вновь попыталась схватить его, но лишь коснулась кончика хвоста. — Прости меня, Рода, — шепнула жрица Мары, сложив пальцы треугольником, — потерпи немного. Обратив «треугольник» вершиной вниз, Аделя вонзила пальцы в тело богатырши — лёд расползся по воде, сковал быстрые волны. Рода попыталась обратиться в человека, но не смогла, лишь измученный лик явила водная толща. Аделя закрыла глаза, призывая силу Нави; холод заскользил по её рукам, перекинулся на замерзающую реку. Дракон пытался вырваться из ловушки, но тщетно — со всех сторон лёд, и плыть боле некуда. От беспомощности змей заколотил лапами. Лицо жрицы предстало перед ним, искажаясь в ледяных гранях. Аделя запустила к нему руку, сжав змеиное тело, вырвала колдуна из чрева богатырши.       Под неистовый женский крик Лонгвей вновь принял обличие старика, содрогаясь в руках жрицы. Аделя тряхнула его, вцепилась в длинную бороду, заставляя смотреть на себя. Родослава медленно обратилась в человека, скрутилась ежом — боль пронзала тысячью игл, иступляла, лишая сил. Пытаясь отдышаться, богатырша посмотрела на Аделю, удерживающую колдуна. — Аделя, — прохрипела Родослава, протянув руку. Но голос не слушался, боль не давала пошевелиться. Богатырша понимала, что непоправимое вот-вот случится, но ничего не могла поделать. — Мара-Матерь, княжна Нави! Прибудь на зов мой! — Аделя выхватила из-за пояса серебряный серп. Взмахнула им, всматриваясь в глаза колдуна, и тут же застыла. Белёсые глаза затягивали дух жрицы в небытие. Сознание колдуна тонкими нитями вонзалось в память Адели. Каково же было удивление Лонгвея, когда он понял, что хранительница Нави не отреклась от своей земной жизни, оставив память о каждом дне, о каждом человеке. Образ воина первым предстал перед ним. Того самого воина, коего увидел в воспоминаниях девы-реки. Связь жрицы с ним была настолько прочной, что сомнений в их родстве не было. Лонвей рассмеялся, осознав, что тот светловолосый мужчина приходился когда-то ей мужем. И именно этот человек кровно связан с Акимом… и этот человек жив, а значит, Лонвей выпьет его силу и жизнь, как сделал это с Акимом.       Отбросив образ воина, колдун погнался за следующим воспоминанием жрицы. Сильный удар заставил мир потемнеть, холод впился в голову. Отлетев от жрицы, Лонгвей едва успел ухватиться за валун. Река шумела вокруг него, вжимая дряхлое тело в каменную твердь. Водная толща вытянулась женским станом, локонами заструилась по плечам. — Зови Мару! — из последних сил выкрикнула Рода. Опомнившись, Аделя рассекла серпом воздух. Полоса расползлась, открывая проход. В тёмном коридоре проступил чей-то силуэт. Рода оставила колдуна, приняв своё обличие; отошла подальше от Лонгвея. Старик смотрел на призванную Богиню, как завороженный, — она была прекрасна. Длинные волосы на белоснежной коже казались чернее смоли, белое платье облегало совершенное тело, но самым поразительным были её глаза. Синие, бездонные, в них отражались иные миры, звёзды и бескрайние океаны. Оцепенев от страха и любования, колдун не мог пошевелиться. Мара подошла к нему, опустилась напротив. Поманив тонким пальцем, заставила его рот раскрыться — хвоинка сама соскользнула с языка, легла в белую ладонь. — Всё, что ты накопил в моём мире, останется со мной, — сказала Богиня, закрывая ладонь. Лонгвей вслушивался в её голос, находя его прелестней любой музыки. Мара коснулась его груди — кровавое пятно выступило на потрёпанном халате старца. Всматриваясь в багровые капли, Богиня изогнула бровь. — Ты не выполнил своего предназначения, — шепнула она. — Не я тебя создала, не мне тебя забирать, да в свои владения не впущу боле. Мара сомкнула ладони — яркий свет вырвался из её груди, стирая воссозданный мир. Неведомая сила подхватила колдуна, понесла прочь. Рода ощутила, как сила Мары утягивает и её. Пытаясь найти Аделю, богатырша закрутилась в слепящем свете. Увидев знакомые очертания, вытянула руку. Почувствовав, как жрица коснулась её ладони, Рода попыталась ухватиться, но сияющий поток подхватил богатыршу, словно сухой лист увлёк за собой.

***

      Запах хвои ударил в нос, сырой воздух наполнил грудь. Лонгвей впился руками в колючие ветви, сбросил их с себя, не осознавая, где находится. Страх сотрясал тело, поглощая даже боль. От надрывного крика закладывало уши. Старик не сразу понял, что этот крик принадлежит ему самому. Противный привкус соли и железа заполнил рот. Выплёвывая кровавые сгустки, Лонгвей закрутился на травяном настиле. Приступ рвоты завершил попытки отделаться от мерзких сгустков. Отдышавшись, колдун приподнялся на локте, осмотрелся — лес, болото. Нервный смех вырвался из груди, но тут же иссяк, поглощённый сильным кашлем. Обняв трухлявый пень, старик пытался восстановить дыхание. Страх всё ещё бился в висках, холодил спину. «Неужели я в плотном мире? Неужели я вернулся?» Колдун закопался в суме, позвякивая всевозможными склянками. Нужный бутыль нашёлся не сразу. Подозрительно взглянув на мутные стеклянные бока, Лонгвей откупорил пробку, жадно выпил содержимое. Кашель вновь сотряс грудь, казалось, что глотать нужно учиться заново. «Ну ничего, — подумал он, — раз вглубь больше нельзя, то буду охотиться на мели». Вцепившись в пень, старик оторвал кору. Жирные личинки предстали перед ним. Улыбнувшись своей находке, Лонгвей поддел их дрожащей рукой и сразу же запихнул в рот. «А эти девы хороши, — прожёвывая извивающийся завтрак, подумал старик, — особенно та, что живая. Сильная, красивая… Эх, был бы я хотя бы на полвека моложе…».

***

      Крошечным цветком горела лучина, стараясь выгнать мрак из тёмной опочивальни. Её скупой свет касался мужественных черт хозяина, являя печаль на его лице. В комнате Волот находился не один. Сидя на кровати, уперевшись затылком в стену, витязь пытался объяснить другу что же его терзает. — Глас… он изводит меня. Звучит из Нави, я не могу до него добраться. Широкоплечая тень подалась к лучине, слабый огонёк отразился в медовых глазах. — Ты не войдёшь в Навь, — сказал Баровит, — а коли войдёшь, то не воротишься. — Знаю. — Глас один али их много? — подумав, спросил Зорька. — Сначала нянька звала, — пытаясь вспомнить каждую мелочь, заговорил Волот, — опосле глас стал чужим, раздвоился. Баровит приблизился к другу, всмотрелся в его глаза. Долго прислушиваясь, всматриваясь в серую радужку, витязь пытался уловить присутствие потустороннего. — Нет рядом с тобой никого из Нави, ни почивших пращуров, ни посланников Мары, — заключил Зорька. — Значит, к тебе взывает живой человек. — Нянька? — нахмурился Волот. — Мало кто, окроме неё, смог бы взывать к тебе. — Отчего она к тебе не взывает? — ещё больше нахмурился витязь. — По крови зовёт, — выдал друг. — Как? — ухмыльнулся Бер. — По крови мы не родня. Баровит задумался, вновь прислушался к ощущениям. — Может, я запамятовал, да мне всегда казалось, что ты её кровь. — Она отцу нашему сестра по духу, аки я тебе, — покачал головой Волот. — Как бы сильна ни была моя с ней связь, да всё ж того мало, дабы с Той Стороны дозваться. Пристальней всмотревшись в лик друга, Баровит недоверчиво прищурился. Может, его обманывала память, но что-то общее было у Волота и Родославы. А может, и нет. Вздохнув, витязь сжал плечи названного брата, заговорил вкрадчиво: — Глас не стихнет. Как бы ты от него ни бежал… С Той Стороны ничего зазря не доносится, всё свою причину имеет. Посему либо внемли гласу, либо отрекись от связи с Навью. — Да я пытаюсь найти глас, — прохрипел Волот. — Тревожно на душе от него, вот токмо найти его не могу. — Ты не должен его искать, — удивившись словам друга, сказал Баровит, выпрямился во весь рост. — Ты должен ждать его в межмирье. Грань между живым миром да миром пращуров переступать нельзя. Коли нянька заплутала в Нави, ты должен помочь ей найтись. Округлив глаза, Бер слушал Баровита и не понимал, почему сразу не рассказал ему всё, что не давало покоя неделями. — Как помочь? — готовясь услышать что угодно, проронил витязь. — Позови её, — словно ответ лежал на поверхности, улыбнулся Зорька. — Войди в межмирье, как токмо услышишь зов. Остановись у грани да призови её. — Как? — теряя терпение, прошипел витязь. — Кого Ведагор учил, меня али тебя? — удивился Баровит. — Княжну моли свести вас. Вновь коснувшись спиной стены, Волот горестно улыбнулся. — Тебя тому мать моя обучила? До сих пор помнишь? — Она тебя ложкой кашу есть учила. За столько лет не позабыл как? — рассмеялся Баровит. Посерьёзнев, витязь добавил: — Такое не забудешь, оно часть меня, аки говорить али спать… Тебе тоже надобно спать, посему ложись. Смотреть на тебя страшно, аки тень бродишь. Рухнув на ложе, Волот закутался в одеяло — Баровит был прав, сил почти не осталось. Сон сжимал объятия, утягивая витязя в блаженное забытье. — Благодарю тебя, брат, — вымученно улыбнулся Волот. — Не надо, — улыбнулся Баровит, отворив дверь. — Для тебя я рад стараться. Спи крепко. — Ты тоже, — шепнул Бер, проваливаясь во тьму.       Осторожно закрыв дверь опочивальни друга, Баровит вошёл в свою. Охотно опустившись на широкую кровать, витязь улыбнулся приятной неге, окутавшей тело. Да, мягкая перина не чета простой лавке. Развязав пояс, Баровит хотел стянуть с себя рубаху, но странный звук заставил замереть, прислушаться. Тихий, едва уловимый стон за стеной отозвался тревогой в сердце. Вскочив с постели, Баровит бросился в Умилину опочивальню. Толкнув дверь, остановился посреди комнаты — на кровати, свернувшись ежом, лежала Умила, рыча в подушку. Осторожно коснувшись плеча, Баровит развернул девушку к себе. — Что стряслось? — спросил он, но ответ явился сам собой. Омуженка сжимала ключицу, пытаясь восстановить дыхание. Убрав её руку, Баровит положил ладонь чуть выше груди. — Снова ноет? — Мучает, — прохрипела Умила. Рана была давнишней и не очень серьёзной, но давала о себе знать часто и остро. Боль сковывала грудь, пронзая рёбра, не давая дышать. От неё немела левая рука, судорога сводила мышцы. Боль лишь усиливалась, не давая покоя.       Баровит вопросительно посмотрел на Умилу, коснувшись ворота её рубахи. Девушка молча кивнула. Он осторожно просунул в ворот руку, коснулся глубокого шрама под ключицей. Баровит делал так, как учил его дядька Зоран — нащупать затвердевшую плоть и водить по ней круги, покамест не помягчает. Простой рецепт, если не учитывать, что касаешься девичьей груди, пусть и не всей. — Через эту рану говорит смерть, — прохрипела Умила. — Ладно тебе, — ласково улыбнулся витязь. — Честно, — не унималась омуженка. — Ноет лишь тогда, когда кому-то из дружинных братьев опасность грозит. — Раз говорить можешь, значит, боль стихает, — заметил Баровит. Умила не хотела его разочаровывать, оттого лишь кивнула в ответ. К боли она привыкла, и к этой тоже начинала привыкать. Но от тепла его рук действительно становилось легче. — Что вы разом решили захворать? — продолжал витязь. — Ну ничего, Волота я уже уложил, вскоре ты тоже заснёшь. Умила улыбнулась его голосу, закрыла глаза. Баровит хотел было убрать руку, но омуженка резко накрыла его кисть своей, удерживая на ране. — Погрей меня ещё немного. Витязь опустился на плетёный ковёр у кровати, прижал к ране ладонь. — Али ты устал? — спросила девушка, понимая, что день у него был не из лёгких. — Нет, — улыбнулся Баровит, уложив под голову вторую руку, — посижу с тобой малость. Засыпай. Сильнее обняв его кисть, Умила вновь скрутилась клубком — так было легче. Пытаясь дышать ровно, постаралась расслабить тело. — Ничто не меняется, — улыбнулась она, — лета проносятся, а я всё так же не могу без тебя уснуть. — Так я же рядом, — улыбнулся в ответ Баровит, — спи, родимая. Отрадно мне охранять твой сон. Умила тихо мурлыкнула, жалея, что нельзя уложить его рядом с собой — уж не поместится, как раньше.

***

      Шелест листвы. Он возник сразу, лишь стоило Родославе открыть глаза. Из светящегося ничего проступило безмятежное небо, сплетённые кроны. То, что богатырша пребывает в Нави, было очевидным. Рода поднялась на локтях, под ладонями тут же разрослась молодая трава. Сил оставалось мало, Навь давила тлеющую жизнь, желая навсегда запечатать её в своём чреве. Воительница осмотрелась — река, лес, горы, ничего боле. — Аделя! — позвала она, но никто ей не откликнулся. «Нужно выбираться», — подумала богатырша, поднимаясь с земли. Сосредоточившись, Родослава начала воскрешать в памяти яркие эпизоды жизни. Картина окружающего мира быстро менялась, принимая очертания вспыхнувших воспоминаний.       Через мгновение Рода уже стояла у края глубокого ущелья, где-то в отдалении текла горная речушка. Перед ней возник Абатур, занеся деревянный меч. Подойдя к нему, богатырша коснулась морщинистой щеки; покосилась на своё тринадцатилетнее отражение. Воспоминание было тёплым и трепетным, но как ни старалась Родослава, найти в нём связь с Явью не могла. Вновь закрыв глаза, воительница воскресила иные события.       Ущелье сменилось залитой солнцем поляной, серые валуны вытянулись вековыми деревьями. Яркими лоскутами замер костёр, дружинные братья склонялись над ним. Рядом с Родой воплотился Демир — отрок, совсем ещё мальчишка. Богатырша обняла его, погладила русые кудри. Перед ними, подбоченившись, стоял отец. Обводя взглядом воплотившееся воспоминание, Рода пыталась найти лазейку в плотный мир. Отец — дохаживает недожитые лета в межмирье, брат — в Яви и в тёмное княжество не вхож… Дружинные братья — кто-то жив, кто-то давно уж пал в бою. Кто же может стать её проводником? Силы иссякали, нестерпимый хлад сковывал руки. — Аделя! — вновь закричала Родослава, сжав плечи брата. Но вестница Мары не слышала её. А может, просто не может найти? Может, биение жизни настолько мало, что Аделя не может её почувствовать? Где же встретиться с ней? Рода закрыла глаза, погрузилась в обрывочные тусклые воспоминания. Блёклые, призрачные, едва уловимые. Собравшись с силами, воительница постаралась вспомнить своё детство.       Поляна обратилась крыльцом, деревья размылись в невысокий дом. Рядом с Родославой под навесом застыли пучки трав. Расчёсывая вороную гриву коня, у стойла замер её кровный отец. Рода уже не помнила его лица. Пошатываясь, подошла к нему ближе, чтобы разглядеть — серые, глубоко посаженные глаза, длинные прямые волосы, отливающие золотом, собранная в две косы борода. Через окно была видна мать, накрывающая стол. Около неё играли сестра с братом. Осмотревшись, Рода заметила бубен, лежащий на пне возле дровницы. В два шага подскочив к пню, она схватила бубен, осторожно ударила в него.       Волот проснулся от женского крика, полного отчаяния. Подпрыгнув на кровати, он сжал виски — голова гудела, сотни голосов наперебой шептали о чём-то, впиваясь в сознание дикими пчёлами. Приступ тошноты скрутил живот, комом подобрался к горлу. Откинув одеяло, Волот вышел из опочивальни, случайно толкнув дверь сестры, поплёлся к лестнице. Мир вокруг качался и таял, уходил из-под ног, голоса звали, звали за пределы Камула. Разгоняя руками извивающееся марево, Волот стянул с полки в сенях бубен и овечий тулуп, вышел во двор. Вывернув тулуп шерстью наружу, натянул его плечи. Словно в бреду, витязь вывел из стойла коня, вскочил в седло, ударив по крупу, погнал к лесу.       Умила проснулась от странного шума. Поступь брата она бы не спутала ни с чьей другой, и поступь эта была непривычно тяжела. Открыв глаза, девушка увидела Баровита. Он спал, облокотившись на краешек её кровати. Выпустив из объятий его руку, Умила нежно провела кончиками пальцев по его волосам. — Любый мой, — шепнула она. Осторожно встав с кровати, омуженка укрыла витязя шерстяным покрывалом и поспешила вслед за братом. Тонкой тенью Умила выпорхнула из сеней, проскользнула к конюшне. Рыжий — жеребец Баровита — зафырчал, едва омуженка подошла к стойлу. Выведя коня, Умила провела рукой по медной шее, зашептала: — Слушай сердце моё, оно тебе путь укажет. Задрав подол рубахи, девушка легко запрыгнула на спину скакуна. Распущенные золотые волосы, надувшись куполом, хлестнули спину, плащом укрыли плечи.       Каждый удар бубна отдавался в груди жаром, рождая позабытое биение сердца. Дрожь натянутой на раму кожи перекидывалась на руки богатырши, впиваясь сталью в тело. Бубен прибавлял в весе, накалялся, но Рода, стиснув зубы, била по нему, пытаясь вырваться в Явь. — Выйди, Мара, око Нави. Выйди хладом, криком ярым…       Выбивая комья земли, конь приближался к лесу. Раскидистые лапы елей, кроны берёз и осин удерживали мрак и сырость, не давая первым лучам Хорса коснуться холодной травы. Натянув поводья, Волот соскочил на землю, сорвал с волос ремешок. Ветер подхватил русые пряди, примял к курчавому меху тулупа. Войдя в лесную обитель, витязь ударил в бубен… выдох. Шёпоты смолкли, в шуме листвы проявился женский голос: — Волот… Волоту был знаком этот голос, но витязь не мог вспомнить, кому он принадлежит. Вновь ударив в бубен, воин ощутил дрожь натянутой на раму кожи, хладом стекающую по плечу… вдох. Очередной удар, выдох — незримая сила толкнула в грудь, заставив витязя согнуться. Вдох, удар… мускулистое тело, утратив волю, выгибалось и скручивалось, поддаваясь токам Нави, словно стебель порывам ветра. Отпуская сознание, Волот чеканил молитву в такт бою бубна. — Выйди, Мара, выйди в Яви. Глянь же, Мара, оком Нави. Глянь на Тару, на Сварога, внуков* Тарха да Стрибога…       Мир вокруг вращался, словно колесо, всё быстрее и быстрее. Рода уже не могла различить ни родительского дома, ни отцовского вороного, ни своих рук. Казалось, этот вихрь подхватит и её, сотрёт в порошок, развеет по Нави. Из последних сил Рода ударила в бубен, и он отозвался мужским шёпотом. Вмиг утратив в весе, бубен задрожал, разливая тепло по телу богатырши. — Веди, Мара, мя по тропам, вдоль реки да по болотам. Веди, Мара, ко поляне да во боре, во широком…       Выдох… Сердце витязя билось всё медленней, лес размывался в сизый туман, земная твердь проваливалась под ногами, а дыхание ветра не несло ни тепла, ни холода… Вдох… — Веди, Мара, в край родимый. В край родимый к отче, к брати. Да во Яви станем пити, да во Яви станем жити… Звук бубна становился тише; витязь кружился, припадал к земле и вновь вытягивался. Нити межмирья оплетали воина, впивались в плоть. Сила его духа билась в груди, растекалась по телу, дрожала в кистях рук, по каплям срываясь с подушечек пальцев. Волот охотно делился ею, зная, что там, в Нави, его сила кому-то очень нужна. — Оком Нави глянь во Яви, ты узри мя здесь, во стане. Ты явись мне, Княжна Тёмна, протяни мне белы длани… Силы иссякали, ладонь не била, а поглаживала бубен. Навь выпивала живую душу, неся её тепло душе гаснущей. Опустившись на колени, Волот с трудом поднял голову — перед ним сквозь сизый дым возник стройный женский силуэт. Она двигалась медленно, словно шла через водную толщу. Длинные волнистые волосы расплывались ореолом вокруг гибкого стана. Девушка несла свет, он струился из неё самой, слепил глаза.       Золотом вспыхнули длинные пряди, руки поднялись вверх, заставляя круговерть остановиться. Тонкое платье обняло точёное тело, серые глаза возникли перед богатыршей, заставив затаить дыхание. — Ты явись мне, Княжна Тёмна, протяни мне длани белы, — едва слышно хрипела Рода. Впившись взглядом в лицо Адели, шепнула: — Дай мне руку, сестра. — Дай мне руку, сестра, — шепнул Волот, подавшись к Умиле. Пальцы опустились в девичью ладонь, сжали её. Улыбнувшись, сестра потянула его на себя, вырывая из топи межмирья. Такой силы он не ощущал никогда; словно сухой лист, подхваченный ветром, летел, не разбирая куда… Голова кружилась. Слуха коснулись шелест листвы и птичий щебет, ветер прижал к груди взмокшую рубаху, залезая под тулуп. — Умила, — прохрипел витязь, судорожно сжимая девичьи плечи. — Я здесь, родимый… мы в Яви, дома, — шептала омуженка, обнимая брата, успокаивающе поглаживая его волосы. — Кто позвал тебя? — Мать, — выдохнул Волот.

***

      С диким рыком Рода вырвалась из Нави, зашлась кашлем от наполнившего грудь стылого воздуха. Перед глазами предстала еловая крыша её похоронной избы. Рода попыталась перевернуться, но тело отказалось слушаться, отчего руки и ноги лишь вяло заскребли по настилу. Сознание плыло. Тихий скрежет коготков коснулся слуха. В тени «избы» невозможно было рассмотреть гостя. Лишь когда он показался в лучах солнца, пробивающихся сквозь еловую крышу, Рода узнала очертания ворона. Каркун, раскачиваясь, подошёл к богатырше. Сжав лапой пузырёк с живой водой, лёг на крыло, влил содержимое в приоткрытый рот хозяйки. Лихорадочно глотая воду, давясь, словно делая это впервые, Рода смотрела на ворона, понимая, что с ним что-то не так. — Рода, — сказал ворон, — отдыхай. — Деде, — прохрипела богатырша, — деде, позови Маруна с Рагдаем.