черные глаза, сальные волосы и до ужаса плохое предчувствие

Ужасно хочется курить, и зарыться пальцами в твои чёрные, как смоль волосы, которые ты наверняка уже обстриг. Жаль, конечно, но так было надо, твое описание уже дали в газетах. Подумать только. Ты действительно убил того паренька, убил! Ты! Само воплощение невинности! Молодец. Видимо, у всего есть пределы, и у твоей доброты тоже. Где-то в груди неприятно защемило. Знаешь, у меня до сих пор порой встает перед глазами тот ужасный образ: ты почти без сознания лежишь среди футбольного поля, и по безупречному лицу, вперемешку с кровью, бегут слезы. Никто: ни Дэрри, ни Газ, ни Стив, ни Смешинка, ни Понибой в коце-концов, блять, я, никто, никогда, до этого момента, не видел как ты плачешь! Невыносимо больно, правда. Хотя тебе всегда было нелегко: пьющий отец, что ни раз поднимал на тебя руку, стервозная, высокомерная лентяйка-мать. Малыш, ты так хотел родительской любви, так тянулся к ним, но раз за разом обжигался. Тебя душило их безразличие к своей жизни, и мысли наложить на себя руки возвращались к тебе ни раз, это я тоже знаю, малыш, знаю. Мне так жаль. И даже не знаю, из-за чего больш. Из-за того, что не оказался рядом в тот злощастный день четыре месяца назад, когда тебя дернуло искать этот проклятый мяч? Или из-за того, что не мог предложить альтернативу на ночь? Не составлял компанию, когда ты решал очередной раз в тёплое время переночевать в поле? А может и из-за того, что часто пропадал в отделе полиции, глупо прожигая время, что мог провести с тобой? Как же, сука, досадно. Невыносимо. Наша банда грязеров была как семья, и мы все без исключений, даже занятой Дэрри, старались заменить тебе недостающее родительское тепло, но ты не принимал, не то. так, курить. И тем не менее ты был сильным. Ты достоин восхищения, не зря же ты душа нашей банды. Не представляю, что в ней будет без тебя. И представлять не хочу, к черту такие мысли. Умрешь ты — я пойду следом, не раздумывая. Да, возможно эгоистично, но сейчас до дрожи хочу лишь оказаться рядом, заграбастать тебя своими лапами, и уткнувшись в темную макушку, долго вдыхать неприятный, но столь родной запах бриолина. Или наплевав на неловкий протест, спустя столько времени опять почувствовать твои пухлые губы, и целоваться. Целоваться, сжимая друг друга в объятьях так долго, пока не уснем. Чертовы вобы! Чертова компашка парня той дерзкой рыжей девчонки со своей подружкой, что ты тогда ринулся защищать от меня. Если бы не твое внезапное желание погеройствовать, может и обошлось бы без дальнейших разборок. Хотя, чего мелить, я сам к ним первым полез. Так бы может даже и не знали бы друг друга никогда. Интересно, а ты винишь меня? Как ты там вообще? Хочется, невыносимо хочется, увидеться, но рано. Опасно. Из меня до сих пор пытаются достать информацию кстати. Забавно, что меня похоже теперь будут вызывать сюда по любому делу. Постоянный клиент, еще бы, всегда в центре внимания. Я, кстати, ляпнул что-то про Техас, и теперь вас ищут там. На братьев смотреть страшно — Дэрри ходит белый, как мел, винит себя во всех грехах и побеге Понибоя. Черт знает, что у них стряслось в тот вечер, но я теперь обязан передать патлатому письмо от Газа из-за того, что глупо спалил, то что знаю где вы. Ждать всегда невыносимо, особенно, если ты просто грезишь выполнением желания, так что подъезжал к холму я уже как в тумане. Церковь сразу бросается в глаза, а затем взгляд опускается ниже и зацепляется за темную фигуру снаружи. Не думал, что когда-то буду бежать к кому-то так. Как в какой-то сопливой мелодрамме, честное слово. А ты выглядишь забавно, Джонни-кекс. Неровно постриженные волосы, забавно торчащие в разные стороны, и несвойственно бледный лоб, что раньше закрывала челка, на фоне остальной кожи. Ты улыбаешься так грустно, смотришь своими черными глазами прям в душу, что сердце будто опускается куда-то в пятки, и мне не остается иного выхода, как притянуть тебя за щеки и поцеловать. Наверно, со стороны это выглядит смешно — ты ниже меня на добрые пол головы, из-за чего тебе приходится вставать на носочки и тянуть меня к себе вниз за шею, заставляя нас пошатываться, посмеиваясь друг другу в теплые губы. Еще ты нехорошо похудел. Нет, ты и раньше был тощим, но сейчас тебя страшно лишний раз сжать в объятиях, казалось бы — раз, и попросту сломаешься. Сам же ты ничего не говоришь, лишь внимательно оглядываешь, дерганно ведешь плечом, и киваешь в сторону здания. Я без слов понимаю. Действительно прохладно. Возможно, не подходящая ситуация, учитывая во что вы ввязались всего несколько дней назад, но настроение у меня приподнятое. Так что, остановясь в паре метрах от входа, свищу, сложив трубочкой губы. Реакции никакой. —Может спит, — пожимаешь плечами и потихоньку пролазишь в укрытие. И, кстати, оказываешься прав. При виде Понибоя в душе остро укалывает сожаление. Волосы, его чудные волосы! Как же переживет такое событие Газ, не представляю. Новоявленный блондин спит очень крепко, ты же проходишь чуть дальше, размещаешься там и опять начинаешь молча наблюдать. В то время как я носком ботинка пытался вырвать мелкого из лап Морфея, пальцы уже нащупали послание, что я как примерный временный почтальон, обязан был передать. Продолжаю свое занятие, начиная раздражаться, нажимаю чуть сильнее, и заставляю парня рывком проснуться, тот ошарашенно моргает, пытаясь понять, что его разбудило, но как только сонная пелена сходит с глаз, в неверение уставился на меня. — Даллас? — кажется Понибой наконец убеждается, что происходящее — не сон, и подскакивает на ноги. — Как там Газ? а Дэрри? Как дела с копами? — Стой, — присекаю торопящегося парня, — Я не могу ответить на все твои вопросы разом, — обвожу взлядом помещение, в котором вы так долго находились, и наконец, вздохнув, продолжаю, — Всё по порядку. Вот, Газ передал. Вдаваться в братские драмы, особо желания не было, так что, оставив Понибоя с застывшим вопросом на губах, я ретировался из помещения, краем глаза отмечая шевеление сзади. Как и ожидалось, ты, Джонни тоже вышел, то ли из-за разделяемого со мной желания уединиться, то ли из-за того, что счёл нужным предоставить младшему возможность побыть с собой и мыслями наедине. Конечно, хотелось верить в первое предположение, несмотря на всю логичность второго. Холод бетонной стенки, об которую я оперся спиной, через кожаную куртку не ощущался, но прохлада раннего утра, всё-таки покрывала открытые участки тела мурашками. — Далли. Я вопросительно вскинул бровь, поднимая взгляд. Главное желание я выполнил пару минут назад, теперь хотелось бы закурить. Ты же, не продолжив реплику, снова замолчал. — Что такое, малыш? Теперь ты снова открыл было рот, чтоб ответить, но будто передумав, закинул голову вверх, смотря на ясное небо. Не нравится мне это, тебе бы ещё шмыгнуть носом для полной картины. — Ну, что ты? — я решил прервать твое созерцание небосвода, осторожно притянув за локоть к себе. — Я хочу сдаться в полицию, — начал ты, и опять замолчал, тяжело вздыхая, и, утыкаясь носом мне в грудь, — Надоело это все, понимаешь? Я убил того парня, совсем ребенка! Сколько ему было? Лет семнадцать? — ты на секунду прервался, что бы втянуть воздуха, переведя дыхание, — А понибой? Он-то вообще не виноват, а вынужден сидеть здесь со мной и давиться этой черновой колбасой! Слишком большая речь за раз для тебя, значит, дело реально серьезное. Но найти подходящие слова не получается, какие-то варианты поддержки вертятся на языке. Но все они не те! Всё не то! Лишь сильнее прижимаю тебя к себе одной рукой, будто желая защитить от внешнего мира, пока правую отвожу в сторону, что б стряхнуть наземь пепел. — Как в городе дела? — тихо интересуешься ты, но зов младшего Кертиса, к большому сожалению, нас прерывает, вынуждая вернуться в укрытие. Но на этом вопросам, обрушившимся на меня, закончиться было не суждено. Мы просидели за разговорами пару часов. мы — грязеры, как семья, а семье свойственны любовь и понимание. смешная шутка, не правда ли? С каждым моим ответом, пыл Понибоя все больше угасал, и в конце-концов тот просто сидел, повесив нос и, теребя в руке то самое письмо. В груди опять неприятно кольнуло. Я, честно, не собирался вас разалекать, но раз у меня есть деньги, то почему бы и нет? Зато избавлюсь от двух унылых рож, благое ведь дело. Понибой развеялся быстро, хотя может тут все же больше заслуга послания, что тот ещё долго вертел в руках, перед тем, как, наконец, свернуть и засунуть в карман джинс. А ты же продолжал периодически лишь как-то грустно улыбаться на наши попытки шутить, вот же черт- чертчертчерт Я безумно люблю тебя, Джонни-кекс, это знают, казалось бы, все. Да и было похоже, что чувства мои ты разделаешь. Мы не говорили никогда об этом, но все поцелуи и прочее совместное времясопровождение ведь тому подтверждение? Правда? Поймал себя на том, что невольно нахмурился. Бред. Я точно тебя нравлюсь. Нравлюсь же? Так вот, о чем я. Вопреки всем ожиданиям и мелодрамам, отношения далекая от идеальности вещь. Отношения? Так. Опять же, чувство «бабочек в животе» и этой радости, лёгкости и всего прочего, присущего этому явлению дивно, но потом все это в дребезги разбивается о реалии жизни. И это. больно? Я порой совсем не понимаю тебя, абсолютно. Я не знаю, что говорить, что делать, как поднять тебе настроения, что сказать, так, чтобы ты потом не завял еще больше? Я порой чувствую себя словно на минном поле, ей-несуществующему-богу, это невыносимо. И вот опять, я пытаюсь тебя растормошить, но ты будто специально идешь наперекор. И я не выдерживаю, дергаюсь, несколько минут из-под лобья наблюдаю за вашими действиями, подлавливая момент, наспех бросаю что-то озадаченному происходящим Понибою, и хватая тебя за плечо, утаскиваю в какой-то темный угол дальнего каридора забегаловки, в которую я вас привёз. Ты, зажатый в углу, уже порывался было что-то спросить, но я слишком не хочу сейчас ничего слышать, поэтому вместо этого прерывисто целую, нет, скорее просто впиваюсь, в твои губы. И так же быстро отстраняюсь. Ты все понимаешь, и лишь очередной раз окидываешь внимательным взглядом чёрных глаз мое лицо, пока я, согнувшись в позу эмбриона, вжимаю тебя в себя. Твои руки неловко скользят по моей пояснице вверх, останавливаясь на моих лопатках, и я наконец чувствую, как твой холодный нос утыкается мне в изгиб шеи. Пора ехать обратно в чертову церковь, а потом в наш городок на растерзание вобам или копам, и все бы ничего, но у меня отвратительное предчувствие, на инстинктивном уровне, просто безоснованный животный страх. Кажется, словно отпущу тебя сейчас, и навсегда потеряю. Ты — последний луч света, что удерживает меня в этом дурном мире, и я верю. Отчаянно, с трудом, но верю. Что у нас все будет хорошо. Выстрел. Два. Я чувствую, как медленно закатываются мои глаза, а земля будто уходит из-под ног. Мое предчувствие редко меня подводило, и в этот раз тоже не промахнулось. Случилось и вправду самое страшное, что могло — я потерял тебя, Джонни-кед. Черт.