Эксперимент № 738

Шесть пар голубых, как ясное весеннее небо, глаз уставились на человека в белом халате. Смотрят выжидающе, заинтересовано, любопытно. Так дети рассматривают незнакомцев в автобусе или в очереди в больнице, когда заняться больше нечем, а шалить не разрешается. Шесть пар голубых глаз попеременно мигают, как далекие пульсары глубокой ночью, и отдают тем же самым непроницаемым, ледяным холодом, что и давно угасшие звезды. Человек в белом халате очень устал. Под зелеными тусклыми глазами пролегли темные метки недосыпа, волосы засалились и спадали на лоб слипшимися прядями, щеки впали, и кожа приобрела нездоровую бледность. Он забыл, когда в последний раз спал более трех часов в сутки. Честно говоря, он даже не знает, который шел час. Впрочем, он и не догадывается, освещает сейчас город солнце, или же луна проливает на землю свои серебристые лучи. О таких мелочах, как время суток, собственное состояние здоровья, режим сна и полноценные приемы пищи, он давно позабыл. Они остались в его быте бледными фантомами, занимавшими у нормальных людей важное место в жизни. Нормальной жизни. Человек в белом халате и о таком понятии давно позабыл. Поочерёдно он беспощадно светит в каждый из голубых глаз маленьким карманным фонариком и отмечает что-то на бумагах, закрепленных на планшете, который таскал все это время подмышкой. Затем подбирает со стола, заваленного бумагами, схемами, тетрадями и записками, стетоскоп, прикладывает к тонкой груди каждого, и от холодного металла те вздрагивают, пока он старательно выслушивает мерное дыхание. Чисто, без отклонений. Фиксирует. Заставляет каждого закрыть глаза и коснуться кончика своего носа. Фиксирует. Сажает на стул и стучит молоточком по коленям, добиваясь нормального рефлекса. Фиксирует. Проверяет зрение на оба глаза. Фиксирует. Человек в белом халате смертельно устал, но все равно достает крошечный диктофон и цепляет его к вороту. И, прежде чем начать отчет самому себе, смотрит на шесть пар голубых глаз. Одинаковые, они стоят перед ним, почти безупречные копии друг друга. Почти точные копии его. Человек в белом халате вздыхает и щелкает кнопочкой диктофона. — Партия номер сто двадцать три, эксперименты с семьсот тридцать третьего по семьсот тридцать восьмой. При первичном осмотре отклонений не выявлено. Дату не фиксирует, потому что который сегодня день тоже понятия не имеет. Он отставляет планшет и жестом указывает подойти к весам. «Эксперименты» гуськом следуют за ним. — Номер семьсот тридцать три, — озвучивает он, когда один из них шлепает босыми ногами по металлической поверхности весов, — сорок девять килограмм триста грамм. Слезай. Он помнит, как проходил медицинский осмотр в школе. Это было так давно, что становилось толком неясно, происходило это на самом деле, или же просто приснилось ему однажды. Их так же запускали в кабинет школьного врача маленькими стайками, раздевали (правда, оставляли нижнее белье), жгли, как клеймом, грудь холодным стетоскопом, от которого на предплечьях шли мурашки и вздымались волосы на загривке. А когда их взвешивали, он всегда оказывался самым легким. Как номер семьсот тридцать семь. — Ну, и какого черта ты на сто грамм легче нормы? — вздыхая, обращается к нему человек в белом халате. Тот пожимает плечами и удостаивается нежной улыбки. — Ничего, — его розовые волосы заботливо треплют, — пойдёшь на УЗИ первым. Семьсот тридцать восемь, на весы. Так… сорок девять килограмм триста грамм. Слезай. Теперь дело за малым: сделать электрокардиограмму шесть раз, шесть раз — флюорографию, МРТ, УЗИ, провести забор крови, мазков, мочи, затем — анализ… уйдет на это добрая часть недели. Впрочем, какая разница, если какой сегодня день недели он тоже не знал. — Первичный осмотр завершен. Ответственный за осмотр — Юмено Гентаро. Да как будто бывает иначе… Гентаро останавливает запись. Устало проводит рукой по осунувшемуся лицу, затем указывает на кушетку у стены, и экземпляры послушно усаживаются на нее. Только семьсот тридцать седьмой, вес которого не соответствует норме, стоит рядом, устремив на него взгляд голубых глаз. — Сделаем вам ЭКГ и УЗИ, и на сегодня все, — комментирует Гентаро зачем-то и снова треплет розовые волосы. Помещение, в котором они находятся, похоже на простой кабинет терапевта: стол со стопками бумаг и компьютером, кушетка, небольшие аппараты, которые можно было компактно поместить в маленькой комнате, как, например, весы, оборудование для офтальмологического обследования, тонометр и некоторые прочие; застекленный шкаф с различной медико-биологической литературой и еще один. В нем в ряд выстроены тонкие папки, пронумерованные на корешках от одного до семьсот тридцати двух. Скоро — в течение этой недели — сюда добавятся еще шесть папок. Они уже готовятся. Карты пациентов с полным медицинским обследованием. Окон в кабинете нет: они неглубоко под землей, на уровне подвального помещения обычного коттеджа. На стенах вместо них плакаты с нормальной анатомией человека: вот просто безволосый мужчина стоит смирно, развернув предплечья внутренней стороной вперед, а на следующем плакате — он же, но без кожи, демонстрирует неглубокие скелетные мышцы и белые фасции. На другом у него недостает ткани на животе, и ясно видны все органы брюшной полости. На четвертном плакате от него остался только скелет. Позади стола находилась дверь в процедурные: туда-то Гентаро и поведет семьсот тридцать седьмого на УЗИ. Он раздраженно шарит по карманам. И куда могли запропаститься эти чертовы ключи? И… зачем он до сих пор запирает двери на замок? Который еще и каждый раз не поддается: нужно чуть навалиться на дверь, чтобы механизм удовлетворительно щелкнул и впустил внутрь. Гентаро борется с непослушным замком с минуту, пока его не дергают за рукав. Он оборачивается и сталкивается с наполненным тревогой взглядом семьсот тридцать седьмого. Тот, не выпуская из пальчиков белую ткань, указывает на кушетку, где семьсот тридцать четвертый бьется в припадке, а остальные, охваченные испугом, беспомощно таращатся на него. Гентаро, со звоном роняя ключи, подбегает к столу, дрожащими руками нашаривает в выдвижном ящике новый шприц, сдирает шуршащую упаковку, хватает со стола склянку, протыкает резиновую пробку и набирает препарат в шприц. Затем подлетает к кушетке, одной рукой прижимая к себе семьсот тридцать четвертого поперек плеч для фиксации, и вводит иглу в тонкое предплечье. Припадок навроде эпилептического сходит на нет, и Гентаро измученно выдыхает. К нему жмется дрожащее бледное тельце, которое он нежно приобнимает и гладит по ярким волосам. — Осталось совсем недолго, — глухо говорит Гентаро, — я обещаю. Все скоро пройдёт. Семьсот тридцать четвертый дрожит, кажется, крупнее, будто бы знает, что его ждет. Гентаро выпутывается из объятий и укладывает его на кушетку, а затем припадает ко лбу и нежно целует. — Побудешь пока один? Мы скоро вернёмся. Все остальные — за мной. Замок поддаётся, и Гентаро впускает в следующее помещение вереницу «экспериментов», бросая обреченный взгляд на семьсот тридцать четвертого. Нет, он еще не привык к этому. К такому вообще трудно привыкнуть. Пять оставшихся уже перемешались меж собой, потеряв строй, и Гентаро приходится осматривать бирку на запястье каждого, похожую на те, что крепят младенцам в родильных домах. Усаживаясь перед УЗИ аппаратом, он указывает семьсот тридцать седьмому на кушетку. Тот вздрагивает и съеживается, когда его живота касается головка датчика, щедро смазанная холодным гелем. Гентаро не глядя водит ею по брюшной полости, устремив взор в черный монитор, и помечает размеры каждого органа. — Ну, что же с тобой не так?.. А. Вот как, — правая почка полностью отсутствует. Плохо. Можно жить, конечно, но проблем со здоровьем не оберёшься… да и качество жизни будет сильно снижено. Жалко, не такое уж серьезное отклонение по сравнению с некоторыми случаями. С другой стороны, это говорит о неплохой динамике опытов. Семьсот тридцать седьмой смотрит на него, пожирает взглядом, полным любопытства. Гентаро протягивает руку и треплет мягкие пряди, печально вздыхая. Нет, у него был не такой взгляд. У него, Рамуды Амемуры, взгляд был полон счастья, любви к жизни, уверенности в себе и готовности справиться с любыми невзгодами. Он менялся, когда Рамуда работал над новой линейкой одежды: становился сосредоточенным и серьезным — тогда за ним было приятно наблюдать. Как он вычерчивал на миллиметровой бумаге выкройки, закусив губу, как прикалывал один кусок ткани к другой, зажимая в зубах портновские булавки, и как обязательно вспыхивал его взгляд, когда работа была готова. Он менялся, когда они оставались наедине, дома, и наполнялся нежностью и любовью. И становился лукавым, потемневшим от желания, когда руки Гентаро проскальзывали под его белую рубашку. Рамуда любил сладости и яркие вещи, а Гентаро был невзрачным, как обратная сторона крыльев бабочки, и терпким, как сигаретный дым, выдыхаемый Рамудой по вечерам на террасе, так что Гентаро не раз задавался вопросом, как он, заурядный биолог, мог прийтись по вкусу кому-то вроде безумно популярного дизайнера Рамуды Амемуры. Вероятно, противоположности действительно притягиваются. Несмотря на то, что знакомы они были не слишком долго, уже планировали совместное будущее. Купили дом. Разбили чудесный садик, которым в свободное время занимался Гентаро, выращивая там яркие, как его возлюбленный, цветы. Рамуда спрашивал, не хотел ли он завести кошку, собаку или хотя бы кролика, на что Гентаро отшучивался, что кот-попрошайка в лице их друга Дайса у них уже есть. Будущее казалось если не радужным, то вполне мирным. Рамуда был теплым лучом света в серых буднях Гентаро, а Гентаро, в свою очередь, — оплотом спокойствия и стабильности в бурной жизни Рамуды, несущейся в бешеном темпе. Однако у судьбы был на их счет другие планы. Череда глупых случайностей, оказавшихся преступными. Нетрезвый водитель в темное время суток. Страшная ошибка на фармацевтическом заводе. Невнимательность медицинского персонала. Вкупе все они повлекли последствия, кардинально изменившие течение жизни Гентаро. От хлопка двери и шагов затем Гентаро проснулся. Писк аппарата жизнеобеспечения снова стал раздражать слух. На белый кафельный пол проливался разлинованный жалюзи розовато-оранжевый свет. Неужели уже вечерело? Он сидел на стуле рядом с койкой, все еще сжимая руку Рамуды. Тот лежал, укрытый простыней; его грудная клетка, перевязанная бинтами, чуть вздымалась, тихо и мерно. Те участки кожи, что не были перевязаны, расцветали гематомами и покраснениями уже заживавших царапин. Самые легкие повреждения, что повлекла за собой вчерашняя авария. Гентаро куда более пугали множественные переломы, в том числе открытые, сотрясение мозга и повреждение легочной плевры. Медсестры говорили, что когда Рамуду доставили, на него было страшно смотреть. Врачи реанимировали и латали его всю ночь. Гентаро, не дождавшись его дома и получив двадцать одинаковых ответов механического голоса о том, что абонент временно недоступен, обзвонил все ближайшие больницы. Недолго думая примчал к нужной и проторчал в приемной всю ночь. К полудню только ему разрешили навестить Рамуду. Увидев его, крошечного, поломанного, оказавшегося на волоске от смерти, Гентаро едва сдержался от того, чтобы не разрыдаться. Рамуда спал, но на его спящем лице запечатлелась бледная тень пережитой боли. Гентаро просидел с ним весь день, ожидая, пока он очнется, но в итоге сам провалился в неспокойный тревожный сон. Его разбудили шаги Дайса. Он позвонил ему, когда Рамуду перевели в палату, и рассказал о случившемся. Дайс прибыл так быстро, как смог. — Эй, Рамуда! Ты здорово напугал нас, что думаешь с этим делать? Гентаро перевел взгляд на Рамуду, который уже успел очнуться и глядел на Дайса из-под полуприкрытых век. Он издал слабый, измученный смешок. — Как давно ты в сознании? — тихо спросил Гентаро, поглаживая его ладонь. — Не знаю, — голос Рамуды был надломленным и хриплым, для каждого слова ему приходилось прилагать титаническое усилие, — может, около часа. — Почему не разбудил? — Ты так очаровательно спал, — Рамуда попытался изобразить оптимистичную улыбку, но вышло довольно печально, — не мог отказать себе в удовольствии поглядеть на спящего Генчана. Гентаро тяжело вздохнул и дотронулся щеки Рамуды. Тот смежил веки, как кот. — Рад, что все обошлось. Ты до смерти меня напугал. Когда я подумал, что ты… ты… Гентаро стал задыхаться, давясь собственными слезами, и Рамуда схватился за его руку. — Эй-эй, Гентаро, посмотри на меня! Посмотри, ну же! Видишь? Я жив. Все хорошо. — Врачи говорят, что состояние стабильное. Теперь тебе надо лишь набираться сил и восстанавливаться, — вклинился в разговор Дайс. — Слышал, что сказал Дайсу? Все будет хорошо. — Да, — кивнул Гентаро и утер собравшиеся в уголках глаз горячие слёзы, — прости меня. Весь вечер до окончания времени посещения они сидели втроем; Дайс рассказывал что-то веселое, старался развлекать всех и отвлекать от мрачной атмосферы, почему-то повисшей в палате. Рамуда периодически слабо посмеивался, комментируя слова Дайса, а Гентаро все больше молчал, выдавливая из себя вымученную улыбку. Трудно было улыбаться, когда все еще хотелось рыдать от страха. Сдержанность его походила на натянутую до предела струну, готовую вот-вот с лязгом порваться. Но он держался, держался ради Рамуды. Ни к чему ему было еще утешать Гентаро. Это они должны утешать его. На улице, где уже стемнело и зажглись бледные фонари, распрощавшись с Дайсом, он все же не выдержал. Только друг скрылся за поворотом, до этого удостоверившись, действительно ли Гентаро в порядке, и получив положительный ответ, он сел на скамейку рядом с клиникой и разревелся как школьник, скрывая лицо руками и крупно вздрагивая. Он плакал тихо, почти бесшумно, будто боялся кого-то потревожить, и только когда слезы перестали стягивать горло, а на душе воцарилось какое-то ядовитое искусственное умиротворение, он отправился домой. Спать одному было невыносимо. Сжимая в пальцах одеяло, Гентаро дрожал не то от холода, не то от тревоги. Постель была слишком большой для него одного, комната — слишком прохладной, одеяло — слишком широким. Ему иногда приходилось засыпать одному, когда Рамуда оставался работать до поздней ночи, заливая в себя банки энергетиков одну за другой, но Гентаро быстро проваливался в дремоту, убаюканный приглушенным стуком иглы швейной машинки, доносящимся с первого этажа. Кроме того, Рамуда все равно каждый раз возвращался, изнеможённый работой, и устраивался в его объятиях, перед этим оставив невесомый поцелуй на щеке охваченного дремотой Гентаро. Но сейчас все было иначе. Рамуда не придет. Утром Гентаро вышел в сад, чтобы срезать охапку крохотных кустовых розочек. Рамуда холодно относился к маленькому увлечению своего возлюбленного ботаникой, но эти розы иногда просил ставить на кухонный стол перед завтраком. Они чем-то нравились ему, и Гентаро не был против высадить ими весь участок, если это вызовет у Рамуды мимолетную легкую улыбку. Медсестра снисходительно, но понимающе улыбнулась ему в приёмной и выискала где-то в ординаторской стеклянную вазу. Гентаро надеялся перебить ароматом роз химический запах дезинфицирующего средства, которым мыли полы в больнице, и принести с собой в палату частичку их дома. Рамуда встретил его слабой улыбкой, но Гентаро отметил, как значительно оживился его скучающий взгляд. Должно быть, находиться одному больнице нестерпимо уныло. Теперь Гентаро не молчал, а, собрав в кулак всю свою выдержку, неспешно рассказывал ему всякое, надев маску флегматичного спокойствия. Рамуда слушал его, порою проваливаясь в сон, и тогда аппарат жизнеобеспечения принимался пищать чуть размереннее, убаюкивая и самого Гентаро. Он резко распахнул веки, когда звук потерял стройный ритм, став хаотичный и нервным. Гентаро немедленно взглянул на него, а затем на Рамуду. Того охватил какой-то припадок, и во взгляде его читались боль и… обреченность? Тут же Гентаро бросился из палаты, хватая за рукав первую попавшуюся медсестру, и Рамуду поспешно увезли в реанимационную. Невыносимое ожидание, длившееся несколько часов, оборвалось, когда медсестра сообщила, что спасти его не удалось.

***

Телефон дребезжал и разрывался от звонков последние полчаса. Когда последний из них оборвался, на экране высветилось оповещение о двадцати восьми пропущенных от Дайса. Гентаро просто игнорировал навязчивый рингтон и смотрел прямо перед собой, не в силах поднять руку и ответить на звонок, хотя телефон лежал прямо у подушки. Когда Дайс, видимо, понял, что звонить бесполезно, то принялся строчить ему сообщения. «Гентаро, где ты, черт тебя дери?» — гласило первое. «Твою мать, надеюсь, ты ничего с собой не сделал, » — последовало затем. «Я ворвусь в твой дом в скором времени, если ты не ответишь сейчас же». Последнее, что хотел сейчас Гентаро, — это видеть и слышать кого-то сейчас у себя дома, поэтому он приложил титаническое усилие, чтобы приподняться и напечатать: «Я в порядке». Наглая ложь. Затем он отложил телефон вниз экраном, переведя его в беззвучный режим. Теперь ничто и никто не побеспокоит его. Не помешает ему медленно опускаться на дно в своем отчаянии. Он проводил так часы, которые сливались в сутки. Совсем перестал есть, даже не спал толком, а лишь впадал в какое-то подобие транса, в котором ему виделись расплывчатые солнечные картины, где Рамуда жив и счастлив, как и он сам, а затем просыпался и сталкивался с реальностью, которая выливала на него ледяное осознание собственного одиночества. Со временем он перестал ощущать голод, будто бы привык к нему, а после пропала и жажда. Периодически он находил в себе силы включать телефон, апатично пролистывать обеспокоенные сообщения Дайса и отвечать ему только для того, чтобы он знал, что Гентаро еще жив. В какой-то момент ему показалось, что он сам скоро отдаст богу душу. В один из дней он очнулся от очередного сказочного видения и что-то внутри заставило его встать. Наверное, все же страх смерти подкрался к нему, и чувство самосохранения породило в его загубленной душе короткий импульс. Оказалось, что даже сесть было чудовищно трудно. Сейчас только он понял, как был истощен. Мышцы не слушались, а все тело казалось тяжелым, будто бы на нем были чугунные латы. При попытке встать голова закружилась, желудок скрутило в тугой узел, а глаза застелила черная пелена с расходящимися по ней цветными кругами. Захотелось свалиться обратно в постель и все же позволить смерти даровать ему прощальный поцелуй. Но осознание серьезности ситуации подхлестывало его, жгло легкие при каждом дыхании, заставляя переставлять ноги, хотя бы цепляясь за мебель и стены. Добравшись до ванной, Гентаро умылся и там же напился из-под крана воды. Зеркало над раковиной испугало: его и без того худое лицо побледнело, осунулось, глаза страшно и болезненно впали. Только щеки рдели от ледяной воды, демонстрируя признаки жизни. После душа были предприняты попытки поесть, но от еды начинало мутить, так что Гентаро просто сварил кофе, чтобы заставить организм функционировать хотя бы на таком сомнительном топливе. С кружкой горячего кофе он сел за стол, вынул из ящика записную книжку и нашарил там же ручку. Раскрыл на пустой странице и тупо уставился в нее. Казалось, он не обращался к своему дневнику с тысячу лет, фиксируя в нем лишь какие-то важные для работы заметки. Голова гудела от проснувшегося после физической активности голода, а заведенное кофеином сердце неистово билось. Что он вообще собирался писать? Точно не очередную пометку о работе. Работать он был не в состоянии. Гентаро закусил губу и ткнул кончик ручки в бумагу. Кисть сама повела ее, вырисовывая слова. «Мой дорогой Рамуда, мне не описать словами, как я скучаю…» — начал он. Гентаро написал все, что хотел бы сказать, только вот некому было больше говорить. Вылил чернилами на бумагу всю боль, скопившуюся в его сердце за эти дни. В процессе он заметил, как слезы начинают катиться по его щекам, капая на бумагу и размывая текст. К концу страницы вышло уродливое подобие любовного письма без адресата. Гентаро прочитал только что написанный текст, пропитанный отчаянием и болью утраты, а затем вырвал страницу и скомкал ее. Нечего было делать этому мусору в дневнике. Но затем он начал еще одно письмо, обиженное, почти злое. Гентаро негодовал, как несправедливо было оставить его одного, припоминал Рамуде клятвы в том, что они вместе навсегда, и слезы полились из его глаз обильнее, заставляя беспомощно всхлипывать. Закончив эту страницу, он вырвал и ее, скомкав и отбросив от себя, а затем, схватившись за голову, в голос разрыдался, вызволяя свою обиду. До самого вечера он просидел так, одно за другим записывая своему покойному любовнику послания, после чего вырывая их из тетради и выбрасывая. На последнем у него кончились всякие силы. Кажется, слезы выжгли все его эмоции, и Гентаро ощутил себя пустой, совершенно полой оболочкой. За окном стемнело еще час назад. С мыслью заказать еду на дом, так как голод все же давал о себе знать, он уснул прямо за столом, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Из глубокого сна без сновидений его вырвал щелчок отпираемого замка. Тревога охватила Гентаро, который еще не пришел в себя, но быстро отлегла. Вспомнилось вдруг, что у Дайса был комплект ключей — на всякий случай. И тут же в подтверждение его мыслям из коридора послышался обеспокоенный голос. — Эй, Гентаро! Где ты, твою мать?! — кажется, Дайс был не в лучшем расположении духа. Прежде чем Гентаро успел что-либо ответить, он ворвался в комнату и облегченно выдохнул, — боже… ты, блин, телефон вообще не проверяешь? Гентаро было нечего ему ответить. Он просто сидел, уставившись на Дайса взглядом, не выражающим абсолютно ничего, и абсолютно ничего не чувствовал. — Твою же… — присмотревшись к нему, протянул Дайс сокрушенно, — ты… ел вообще хоть раз за эти дни? На улицу выходил? Черт, мужик, нельзя же так… Я все понимаю, но, типа, завязывай с этим, а? — он стал подбирать с пола смятые страницы и опускать их в мусорную корзину, — ты же… на похороны даже не пришел. Я тебе столько раз звонил. Гентаро молча наблюдал за действиями Дайса. Недовольный такой реакцией, тот повысил голос. — Мне, между прочим, тоже тяжело! — его голос неловко дрогнул на следующей фразе, — ты вообще можешь себе представить, сколько раз я думал, что ты… Он уставился в пол, сжав кулаки до побелевших костяшек, и синяя лохматая челка скрыла его глаза. Затем он махнул рукой и отвернулся, выходя вон из комнаты. — Забей, — скрываясь за дверным проемом, бросил Дайс. Скоро из соседней комнаты стали доноситься звуки какой-то возни, и через четверть часа повеяло ароматом чего-то съестного. Теплый запах горячей пищи немедленно раздразнил обонятельные рецепторы Гентаро, которые следом вызвали слюноотделительный рефлекс. Голод вспыхнул с новой силой, болезненно сжимая желудок, и он поднялся на ноги, круто пошатнувшись. Вся кухня пропиталась ароматом чего-то жареного и наверняка очень вкусного. Гентаро замер в дверях, слабо цепляясь за косяк, чтобы не свалиться на пол. Дайс перекладывал только что приготовленный омлет на тарелки. Обернувшись, он молча поставил их на стол и сел, неспешно принимаясь за еду. Гентаро пробрел внутрь кухни, опустился на стул перед оставленной для него порцией и с неожиданным для Дайса остервенением набросился на еду. Тот если и хотел что-то сказать, то промолчал либо ввиду тактичности, либо ввиду того, что говорить ему тоже было нечего. Вымыв посуду, он остановился перед Гентаро, так и не вымолвившим ни слова за все время его прибывания в доме. Вздохнув, Дайс положил руку на его худое плечо. — Давай, мужик, приходи в себя. Нужно, типа, дальше двигаться, понимаешь? Рамуду не вернуть, ты знаешь это. А у тебя впереди вся жизнь. Не трать ее попусту. Не дожидаясь ответа (и не надеясь на него), Дайс ушел из дома. Гентаро еще некоторое время сидел на месте, обдумывая его слова. Они казались ему совершенно пустым набором звуков, полной бессмыслицей. Двигаться дальше? Какой смысл двигаться дальше без Рамуды? Разве теперь вообще хоть в чем-то есть смысл? Разве смысл приходить домой с работы был не в том, чтобы увидеть Рамуду? А смысл просыпаться по утрам — не в том, чтобы поцелуем в щеку разбудить Рамуду? Разве любое его действие не вело хоть каким-либо образом к Рамуде? Гентаро принялся старательно пересматривать свою жизнь с момента знакомства с Рамудой. Кажется, с тех пор все его естество было обращено к нему. Было ли так… в самом деле всегда? Он схватился за голову. Разумеется, так было всегда. Ученая степень, достижения в биологии — все это лишь второстепенные наполнители его жизни. Ее ядро, сама суть, было насильно удалено вместе с Рамудой, и теперь она казалось пустой, как пластмассовая елочная игрушка. Нужно было заполнить пустоту чем-то еще. Только вот Гентаро было противно от одной мысли об этом. Рамуда не был кем- то, кого можно просто заметить. Ему нужен был именно Рамуда. Остальное будет отторгаться, как неудачно пересаженные органы у реципиента. Рамуду не вернуть, — прозвучали в голове слова Дайса. Гентаро закусил губу. Но что если у него получится? Следующие дни Гентаро сам писал Дайсу, чтобы тот даже не думал его беспокоить. Сказал, что вернулся к работе, но не уточнил, над чем именно работает, а Дайс и не спрашивал. Удовлетворенный внезапной активностью друга, он решил, что, должно быть, занятие, чем бы то ни было, поможет отвлечься от всего произошедшего. Только вот приглашения встретиться хоть за чашкой кофе, хоть за кружкой пива Гентаро отклонял одно за другим. Дайс беспокоился не слишком, проявив, как он решил, понимание: другу просто нужно побыть одному некоторое время. Казалось, что все шло своим чередом. Гентаро же был охвачен своей идеей, которая виделась ему гениальной. То, что по своей специальности он работал преимущественно над изучением свойств стволовых клеток и преодолением предела Хейфлика, было если не благоволением судьбы, то большой удачей. Лекарство от рака, отмена старения, успешное клонирование млекопитающих — по сути темы смежные и очень близкие, хотя это и не слишком очевидно. Вооружившись последними исследованиями генома и возможностей теломер, Гентаро собирался совершить невозможное: клонировать своего мертвого возлюбленного.

***

Семьсот тридцать седьмой послушно поднимается с кушетки и отходит в строну к более удачным копиям, пока печатаются результаты обследования. Принтер выталкивает из своего нутра теплую бумагу, и Гентаро делает на ней пометку с номером эксперимента. Затем устало трет переносицу — не мешало бы поспать несколько часов. С УЗИ он управляется быстро и решает оставить остальное на завтра. То есть, на время, когда проснется. Выключив питание аппарата, он поднимается и глядит на пять пар голубых глаз. Один остался снаружи. — Подождите тут, — улыбается Гентаро, и ему синхронно кивают пять розовых макушек, — я скажу, когда можно будет выйти. Провожаемый любопытными взглядами, он покидает кабинет, чтобы оказаться в другом. Там, на кушетке, все еще лежит семьсот тридцать четвертый. Он больше не встанет, знает Гентаро. Он сам же менее часа назад ввел ему препарат для эвтаназии. Его обследование он тоже проведет — но теперь посмертное. Вскрытие даст понять, где Юмено допустил ошибку. Гентаро подходит к маленькому безжизненному телу и удрученно смотрит на него. Голубые глаза широко распахнуты, демонстрируют хорошо знакомый ему стеклянный глянец смерти. Это была семьсот тридцать третья смерть. И даже после семьсот тридцати трех раз привыкнуть к этому трудно. Но первый раз был самым тяжелым. Спустя полгода с начала работы и около десятка неудачных экспериментов, свернувших куда-то не туда еще на стадии эмбрионального развития, Гентаро наконец добился желаемого. Он смотрел на погруженного в сон человека по ту сторону стеклянной стенки капсулы, имитировавшей утробу и наполненной питательным раствором, и не мог поверить своим глазам. Черты лица, знакомые до боли, но подтертые в памяти месяцами разлуки, заставляли что-то в душе болезненно-нежно трепетать. — Ну, вот мы встретились снова, — одними губами прошептал Гентаро, касаясь холодного стекла. Время пришло. Вот оно: исполнение мечты, то, над чем он работал столько дней. То-то обрадуется Дайс, когда узнает. Гентаро дернул за рычаг позади капсулы и отошел. Вертикально расположенная стеклянная труба с шумом оторвалась от основания, высвобождая раствор наружу, и, гудя, поплыла к потолку вверх. Жидкость хлынула из капсулы, тут же убегая в сливные отверстия на полу, и дренажные трубы под кафелем забурлили. Вода убывала, заставляя человека внутри опуститься ногами на дно. Точная копия Рамуды Амемуры широко раскрыла безупречно голубые глаза и закашлялась, сделав свой первый в жизни вдох. Он пошатнулся, не устояв, но Гентаро подоспел и подхватил его, не позволяя рухнуть на пол. Тонкие пальцы цеплялись за успевший намокнуть лабораторный халат. Гентаро прижимал к себе худое тельце и гладил розовые пряди, ощущая, как глаза начинали жечь горячие слезы. Он устал, он вымотался, он так долго работал в одиночку, но теперь все его старания будут вознаграждены. Сердце наполняло давно забытое тепло. Отстранившись, Гентаро взял Рамуду за руки, крепко, помогая удержаться на месте, и обнаружил, что все еще по-идиотски улыбался. Голубые глаза растерянно оглядели помещение, а затем остановились на Юмено. Тот нежно улыбнулся, разглаживая ладони, которые держал в своих руках, и переплел их пальцы. Рамуда, хотя взгляд и выражал крайнюю степень недоумения, попытался улыбнуться в ответ, но вдруг его лицо исказилось гримасой боли. Он снова закашлялся, и его губы окрасились алым. Отхаркивая кровь и шумно дыша, он устремил напуганный, полный беспомощности взгляд на Гентаро, который опустился на колени и усадил на них Рамуду. Тот испугался не меньше. Сердце неистово билось о клетку ребер, и его сковала паника вперемешку с замешательством. В висках зашумело. Что не пошло так? Что с Рамудой? Как прекратить это? Ни на один из своих вопросов он не успел дать ответ к моменту, когда грудь Рамуды перестала хаотично вздыматься и вздыматься в принципе. Он замер, выпуская ткань халата из пальцев, и во взгляде, устремленным на Гентаро, стремительно угасала жизнь. Все кончилось. — Нет, — дрожащим голосом обронил Гентаро, тщетно пытаясь нащупать пульс — сначала на запястье, потом — под нижней челюстью, — нет, это… только не снова. Почему… Из его глаз хлынули слезы, и Гентаро гортанно завыл, прижимая к себе мертвое окровавленное тело. Он рыдал, попеременно целуя то холодеющие пальцы, то мокрую розовую макушку. Стремясь вернуть себе Рамуду, он лишь заставил себя снова стать свидетелем его смерти. Пустой взгляд все еще хранил внутри себя тень безысходности. Той самой, которую Гентаро впервые увидел в тот день. Он поспешил отпихнуть от себя тело. Нет, это не Рамуда. Не теперь. Теперь это только оболочка, которая могла стать Рамудой. На время Юмено прекратил опыты. Вскрытие показало причину смерти — инфаркт. Он сделал все, чтобы избежать повторения этого инцидента. В следующий раз у него точно получится, решил Гентаро. Однако смерть первого клона повлекла за собой бесконечную, казалось, череду неудачных экспериментов. У некоторых образцов были недоразвиты легкие. У других отсутствовал пищевод. У третьих недоставало целых систем органов. Кто-то проживал целую неделю и лишь затем угасал, а кто-то умирал спустя пару минут после первого вдоха. Для большей продуктивности Гентаро стал производить клонов «партиями» по шесть штук. Стал нумеровать и вести истории болезней, которые неизменно появлялись у каждого. Больше это были не Рамуды, Гентаро звал их экспериментами. Обреченных на скорую и мучительную смерть экспериментов он эвтаназировал с помощью безболезненных инъекций. А трупы после вскрытия кремировал. Ничто не могло остановить его на пути к своей цели. Гентаро осторожно опускает чужие веки и целует на прощание розовые волосы. Затем подхватывает на руки тело семьсот тридцать четвертого и выносит из кабинета. Внизу, под этой частью лаборатории, он оборудовал морг и крематорий. Сейчас нет никакого желания возиться с трупом, выискивая причину смерти в слоях тканей, поэтому он оставляет его там. Остальные, должно быть, уже заждались. Так же гуськом он выводит их из кабинета. Сегодня придется обойтись без ужина — забор крови необходимо провести на голодный желудок. У Гентаро нет никакого аппетита, и он пренебрегает приемом пищи и в отношении себя. Следующая за кабинетом дверь в крохотном темном коридорчике ведет в помещение навроде больничной палаты. Там в два ряда стоят койки, всего — шесть. На другом конце комнаты есть еще дверь, ведущая в ванную комнату, но сейчас не до этого. Слишком хотелось отдохнуть. Гентаро открывает дверь и пропускает вперед образцы, которые тут же занимают свои постели. Одна койка остается пустой. К концу недели, возможно, все они окажутся таковыми. Как десятки и десятки раз до этого. Гентаро вздыхает и щелкает рычажками выключателя на стене у двери, и все жужжащие люминесцентные лапочки, кроме одной, затухают. Зачем-то он всегда оставляет им свет. Наверное думает, что им может быть тревожно в темноте, хотя он никогда не спрашивал. Он пододвигает стул к одной из коек и садится на него. Берет маленькую ручку за запястье и смотрит на бирку. Семьсот тридцать восьмой. Тот еще кутается в пушистый плед, пытаясь устроиться поудобнее и, должно быть, радуясь, что не придется больше мёрзнуть, стоя босыми ногами на холодном кафеле. Гентаро еще держит его за руку, сплетает вместе их пальцы. Думает, сколько всего завтра нужно успеть. Планирует наконец подняться в дом и выйти в сад на заднем дворе, но быстро отказывается от этой мысли: тот давно уже одичал, и ничего культурного там не росло. Розовые кусты только еще, может, остались живы, если какая-то болезнь или паразиты не погубили их. Гентаро было не до этого. Поглаживая маленькую ладошку, он засыпает с мыслью, что однажды все же отведет одного из них наверх. Он просыпается от звуков возни где-то рядом. Взгляд еще плывет, когда он поворачивает голову на шум. Семьсот тридцать восьмой сидит, свесив худые ноги с койки, и сонно потирает глаза. Их пальцы еще сцеплены, и Гентаро выпускает маленькую ручку из своей. Затем, проведя рукой по лицу, тяжело поднимается и хрипло, но громко объявляет: — Подъем. Давайте, давайте, просыпаемся. Четверо из них послушно спрыгивают на пол, а пятый продолжает спать. Гентаро вдыхает и подходит к нему. Скользит взором по бирке: семьсот тридцать пятый. Может, стоит давать им больше отдыхать? Бесконечные осмотры выматывают не только его. Хотя, это лишь для него они бесконечны. — Ну, подъем, — слабо улыбается ему Гентаро и треплет розовые пряди. Затем по его спине проходит холодок: он не ощущает тепла. Семьсот тридцать пятый больше не проснется. От неожиданности Гентаро отнимает руку. Когда смерть подкрадывается так внезапно, довольно трудно не испугаться ее. Сонливость как рукой снимает. Собравшись с духом, он подбирает тело и кивает остальным на дверь в душевую. Голос его тяжелеет. — Теперь — в ванную. Без меня справитесь? Не дожидаясь ответа, он разворачивается и выносит труп. Сегодня у него еще очень, очень много дел.

***

Горечь быстрорастворимого кофе царапает основание языка, но уже не обжигает: он давно остыл. Гентаро отставляет на стол кружку к трем другим, выпитым ранее. Не мешало бы поспать, но возможность быстрее закончить работу с этой партией привлекает больше, чем сон. Да и отдых в разы приятнее, когда он заслужен. Зевая, он открывает последнюю, семьсот тридцать восьмую, медицинскую карту и собирает воедино крохи внимания, бегло просматривая ее. Три эксперимента сидят на кушетке, как пациенты в больнице, ожидающие диагноза от врача. Вчера испустил дух семьсот тридцать третий, и Гентаро даже не стал браться за его вскрытие. Это можно было отложить, куда важнее окончить осмотр оставшихся в живых. Работа с очередной партией подошла к концу, осталось лишь подвести итоги. Отклонений не выявлено, отклонений не выявлено, отклонений не выявлено… Еще один глоток кофе развеивает сонливую медлительность, и на поверхность сознание всплывает: никаких отклонений. Гентаро мотает головой. В смысле? Со звоном ставит кружку обратно, нависает над картой и еще раз, внимательнее изучает ее. Быть не может… Не ошибся ли он? Листает еще раз и убеждается, наконец: отклонений не выявлено. Отклонений не выявлено! Гентаро подрывается с места, и ворох бумаг валится с его колен, разлетаясь по полу. Бросается к семьсот тридцать восьмому, отчего он и двое его копий вздрагивают и отшатываются; хватает его на руки, и он, чтобы не упасть, упирается ладонями ему в плечи и смотрит ошарашенно; Юмено же глядит восторженно в голубые испуганные глаза и чувствует, как начинают слезиться собственные. Затем бережно опускает его на кушетку и возвращается к столу. Выдвигает ящики, нашаривает в нем чудом сохранивший заряд телефон. Замирает на секунду, припоминая номер, и дрожащими пальцами набирает его. Слушает мучительно долгие гудки, пока они не обрываются, заменяясь речью. — Алло? — звучит с того конца недоуменно. — Дайс! Привет, Дайс, — торопливо, сбивчиво выкладывает Гентаро, — я смог! Я наконец сделал это! У меня вышло, понимаешь? Вышло! — Что… Гентаро? Постой, не торопись. Ты звучишь как безумец. Что ты сделал? Боже, ты не звонил уже сколько? Года три? — Послушай, Дайс, — успокаивая нервы, пытается доходчиво объяснить Гентаро, — помнишь, я говорил, что работаю кое над чем? Эксперименты с клонированием? Ты обязан приехать, прямо сейчас! — Гентаро, я… — Пожалуйста, — в голосе его звучит детская каприза, и Дайс шумно вздыхает. — Ладно. Я приеду. Жди. За время ожидания Гентаро успевает отвести двух менее удачных клонов в палату. Поджимая губы, он вводит каждому эвтаназийный препарат, не в силах придумать, что же с ними теперь делать. Глядя на семьсот тридцать восьмого, он решает, что неплохо было бы приодеть его, но телефон очень не вовремя звонит, и он лишь стягивает с себя лабораторный халат, поспешно набрасывая их на худые голые плечи. — Эй, Гентаро? — беспокойно и нетерпеливо говорит Дайс, — я в доме. Ты вообще где? — Справа от входа есть спуск в подвал. Дальше вторая дверь по коридору. Слева, — объясняет Гентаро и выглядывает из кабинета. Сверху слышен приглушенный скрип двери, а затем торопливые шаги. На лестнице показывается Дайс. Завидев Гентаро, он хмурится, и его взгляд мерцает тревогой. — Боже, Гентаро, — вместе приветствия одними губами шепчет он, — выглядишь хреново, — он обводит взором помещение, — это что, типа, бункер какой-то? — Это моя лаборатория, — отмахивается Гентаро и цепляет Дайса за рукав, втягивая в кабинет, — ну же, скорее, заходи! Дайс неловко высвобождается из хватки и входит в кабинет, щурясь от яркости ламп, а затем замирает. Гентаро, светясь счастьем, указывает на семьсот тридцать восьмого, который во все глаза пялится на Дайса. Голос дрожит от восторга, а губы трогает нездоровая, помешанная улыбка. — Я сделал это, Дайс… посмотри, я правда… я смог. Я вернул Рамуду. Но Дайс, вместо того, чтобы разделить восторг Гентаро, хватается за голову. — О боже! Так вот чем ты занимался все это время! — говорит он в ужасе. Не веря своим глазам, он медленно подходит к Рамуде и ошеломленно осматривает его со всех сторон, прикрытого одним лишь белым халатом. Затем оборачивается к Гентаро. — Какого черта, Гентаро?! — в глазах читается боль, а голос полон отчаяния. — В смысле какого черта? — злится в ответ Юмено и подходит к Рамуде, плотнее запахивая халат, — что не так? — Что не так?! — в исступлении кричит Дайс, — о, все прекрасно! Кроме того, что ты тронулся головой! — Что за вздор? — недоумевает Гентаро, раздражаясь, — я вернул Рамуду, а ты еще и злишься? — Вернул Рамуду, говоришь?! Это… эта подделка — не Рамуда и никогда им не будет! — Генетически это Рамуда, как ни посмотри. — Рамуда, значит? У Рамуды был шрам на коленке, потому что он упал в детстве с велосипеда! — Дайс придирчиво тычет в голую худую ногу, — и ожог на правой руке от неудачного опыта на уроке химии! И кривой заросший прокол в мочке, сделанный по пьяни на его восемнадцатилетние! И всякое другое, тебе лучше знать, не я с ним трахался! У него это все есть? У него есть все то, что пережил Рамуда? Его воспоминания о том, как он упал с велосипеда или проколол ухо? Есть, ну?! Рамуда съеживается под гневным взглядом Дайса, кутается в халат и оборачивается на Гентаро в поисках защиты. — Да будто это важно, — Гентаро треплет розовые волосы и чувствует, как у него дергается глаз, — подозревал, что ты не поймёшь. — О-о-о, кажется, это ты не понимаешь. А давно пора, черт возьми! Гентаро, Рамуда умер. Его нет. И никогда не вернуть, люди умирают, понимаешь? Это неизбежно и необратимо. А эта мерзость… нет, это не Рамуда. — Да почему ты просто не можешь порадоваться, что я вернул тебе друга?! — Гентаро почти срывается на крик. — У меня было два друга, Гентаро, — удрученно говорит Дайс и направляется к выходу. У двери он оборачивается, — и одного ты забрал у меня собственными руками. Бывай. Он хлопает дверью. Гентаро тупо смотрит ему вслед. Глаз снова дергается. Затем он рычит в слепой ярости и смахивает со стола половину скопившегося там хлама. Слышится звон разбитого стекла; листы бумаги, описав петлю в воздухе, опускаются на пол. — Ну давай, уходи! Ты не понимал меня и не поймешь никогда! Конечно, не у тебя же забрали самое важное в жизни! — кричит в пустоту Гентаро, а слезы ярости жгут глаза. Он утирает их рукавом, тяжело дыша, и оборачивается к Рамуде. Тот сидит, поджав к себе колени, и мелко трясется. Гентаро опускает плечи и устало вздыхает, — черт возьми… прости меня. Нервы, видимо, сдают. Пойдем в дом. Стой, не вставай. Тут стекло. Он подходит к зашуганному Рамуде и берет его на руки. Чувствует, как тонкие ручки оплетают его шею, и на душе становится спокойнее. Неважно, что думает о его работе Дайс. Его не было с ним все это время, он не знает, каково было жить в полном одиночестве. Презрительно фыркнув, Гентаро толкает плечом дверь и покидает кабинет. Пора домой. Наверху в воздухе, пронизанным розовыми солнечными лучами, витают частички пыли. Ее слои лежат нетронутые на всех горизонтальных поверхностях. Мебель потускнела и выглядит безжизненно-бледной, как иссохший труп его прошлой жизни. Нужно привести это место в порядок, когда найдутся силы, думает Гентаро. Но затем вспоминает, что сначала нужно привести в порядок себя. Он усаживает Рамуду на кожаный диван на кухне (одичавшей меньше остального дома, так как здесь Гентаро порою готовил), предварительно отряхнув его от пыли, и уходит в их комнату. Кровать в полном беспорядке, он так и не заправил ее с тех пор, как в последний раз ночевал наверху. Он плохо помнит, когда это было в последний раз. Вещи Рамуды хранились в шкафу с его смерти, дожидаясь своего часа, и вот он наконец настал. Гентаро достал и бережно расправил белую рубашку, а затем прижался к ней лицом. Она все еще сохраняла его слабый запах. Едва ощутимый, но отлично узнаваемый. Нежный, теплый запах, который Гентаро втягивал в легкие, уткнувшись носом в розовые волосы. Клоны пахли жизненным раствором и антисептиком, и он надеялся, что химическая вонь однажды все-таки выветрится. Отыскав в ворохе вещей бриджи с подтяжками и бирюзовый кардиган, он спешит на кухню. Встречается взглядом с парой голубых глаз. Гентаро подходит к Рамуде и тянет за руки, вынуждая встать. Тот послушно поднимается, послушно просовывает руки в рукава, послушно ждет, пока ему помогают с застежкой бридж, и с любопытством наблюдает за Гентаро. Он набрасывает на плечи Рамуды кардиган и устало вздыхает. Выдался тяжелый день, ничего, если он немного отдохнет. Гентаро берет Рамуду за запястье и уводит в спальню. Где-то в дверях с худых плеч сползает кардиган и валится на пол с тихим шорохом, и Юмено только оборачивается, безразлично глядя на него. Потом, все потом. Он смертельно устал и теперь может проспать хоть трое суток, если потребуется. Теперь можно. Кровать мягко проседает, когда Гентаро ложится на нее. Он утягивает за собой Рамуду и укрывает их одеялом. Оно немного пыльное, наверное, стоит сменить постельное белье позже. За окном сумерки сгущаются, сливаясь в темное полотно, и редкие огни звезд застенчиво мерцают, приглушаемые светом ночной жизни города. Где-то вдалеке слышен вой сирены и лай собаки. Здесь, в теплой постели, Гентаро чувствует, как крошечное тело жмется к нему, утыкаясь носом в грудь, сопит, пытаясь устроиться удобнее, и сердце болезненно сжимается от пронзившей его нежности. Он гладит мягкие пряди и запускает в них пальцы, притягивает Рамуду за плечи еще ближе, стараясь защитить от всего плохого. В этот раз он не подведет… В этот раз он справится. Просыпается он утром. Ранняя бледность еще украшает небо, наверняка еще нет и девяти. Глаза еще трудно держать открытыми, и Гентаро еще лежит с четверть часа в постели, не в силах преодолеть утреннюю негу и желание остаться в постели подольше. Рамуда, во сне перевернувшийся на спину, еще спит, и Юмено долго еще просто смотрит, как размеренно вздымается его грудная клетка. Розовые волосы разметались по подушке, ресницы чуть подрагивают, и кожа у глаз иногда собирается в морщинки, но скоро расслабляется. Пухлые губки приоткрыты, и Гентаро может слышать его тихое дыхание. Он здесь, живой, дышит. Гентаро осторожно, совсем беззвучно выбирается из-под одеяла и так же тихо крадется в душевую. Старая заношенная одежда, с шорохом упавшая на пол, по ощущениям — кокон, из которого он вылез с большим опозданием, расправляя смятые крылья. Теперь этим тряпкам место разве что в помойке. Горячая вода тонкими струями бьет по коже, Гентаро подставляет ей голову и чувствует, как она смывает слой грязи и пота, прилипший к нему за время, когда понятие вроде личной гигиены казалось ему третьестепенным и даже каким-то ненужным. Казалось, он запылился не меньше своего дома. Гентаро жмурится, смаргивая с ресниц капельки воды, и надеется, что вместе с этой мерзостью вода унесет и воспоминания последних шести лет. Эти шесть лет он вычеркивает из своей жизни; этот ужас вовсе не был похож на его жизнь, нет. Это, разумеется, переходная стадия, слишком уж затянувшаяся. Жертва в виде времени, принесенная во имя его цели. Давно еще, когда его эксперименты только набирали обороты, он подумывал презентовать результат научному сообществу. О, как бы восхваляли его работу все генетики, какими бы ослепительными были лучи его славы… Только сейчас Гентаро вовсе не уверен, что это действительно необходимо. Это не просто какой-то генетический эксперимент, это Рамуда. И он не хочет, чтобы к Рамуде было приковано лишнее внимание коллег-ученых, прессы, да и всего мира. Кроме того, это было не достижение человечества, а его, личное. Он сам, без какой-либо помощи, работал не покладая рук. Это его заслуга, и делиться ею он не собирается. Рычажок чуть слышно скрипит, пока Гентаро нажимает на него, и вода прекращает литься. С его волос еще капает, а кожа рдеет, когда он выходит из ванной, наконец-то чистый. Рамуда еще спит, шум воды не разбудил его. Хорошо. Гентаро запахивает свежий халат плотнее, а затем прокрадывается к двери на задний двор. Снаружи еще по-утреннему прохладно. Вишневое дерево охватила какая-то зараза, листья его время от времени падают на высокую траву. Однолетние и двухлетние растения, должно быть, завяли давно, и на их клумбах с плодородной почвой, что Гентаро сам же привозил когда-то домой, бурно растет сорная трава. Только розовые кусты, как ожидалось, дали отпор времени. Теперь они цветут, будто в ожидании, что чужая рука осторожно срежет их свежие крошечные бутоны. Гентаро нашаривает в ящике для садового инвентаря секатор и шагает по заваленной листьями тропинке. Чудесный запах, такой знакомый и привычный. Он бережно трогает один из цветков, наклоняется к нему, чтобы яснее прочувствовать аромат, и почти забывается в ощущениях. Ему чудится, будто Рамуда пах так, этими маленькими кустовыми розочками. Должно быть, он все еще недостаточно отдохнул. Секатор щелкает блестящими лезвиями, когда Гентаро срезает несколько крупно усеянных бутонами веток. Кое-где он срезает лишние листья, и те, шурша, падают на дорожку к другим. Окидывая сад взглядом, он думает, что нужно привести его в порядок вслед за домом, а затем покидает задний двор. Гентаро тихо шипит и ругается, когда ваза, что он упорно пытается достать с верхней полки, едва не опрокидывается на него. Должно быть, он шумит, так как спустя время, когда он принимается набирать воду для цветов, на кухню входит Рамуда, сонно потирая глаза. Гентаро улыбается и ставит вазу с цветами на стол. — Доброе утро, — говорит он, подходит к Рамуде и чуть наклоняется, чтобы его поцеловать. На секунду Гентаро замирает. До губ, теплых, мягких губ всего пара дюймов, но ему никак не преодолеть их. Словно невидимый барьер разделяет их, препятствуя сближению. Сердце его пускается в бешеную пляску, пока Рамуда наблюдает за его действиями. Что же… что же ему мешает поцеловать своего возлюбленного? Почему он будто физически не может это сделать? Что-то внутри него мерзко скручивается в узел, и Гентаро отстраняется, целуя Рамуду в макушку. Ничего. Верно, он еще не привык, что Рамуда снова с ним. Ничего. В следующий раз. — Мы обычно завтракали в кафе, — заговаривает Гентаро, отворачиваясь к плите, — но я пока не могу вывести тебя на улицу, простишь мне это недоразумение? Я постараюсь приготовить что-нибудь. Сорок мучительных минут спустя у них готов омурайсу, и очень вовремя, так как Гентаро чувствует, что от голода сводит желудок. Он оборачивается к Рамуде с тарелками в руках и застает, как тот рассматривает цветы. Холодно, буднично, будто со скуки, его взгляд блуждает по веткам от одной розы к другой и отрывается от них тут же, как замечает завтрак. Гентаро в смятении тянет губы в улыбке, когда Рамуда набрасывается на еду. Он что, забыл кормить клонов последние дни? С собственной порцией Гентаро разделывается так же быстро, а затем вспоминает о запланированной уборке. Рамуда ненавидел убираться. Гентаро шипел на него, когда спотыкался о сваленную на пол одежду или сумки, и показательно раздраженно клал вещи на место, с напускным недовольством приговаривая, что иногда ему кажется, будто бы они живут на свалке, отчего Рамуда тут же принимался бесстыдно хихикать, наблюдая, как Юмено делает работу за него. Потом обязательно говорил совершенно не раскаивающимся тоном нечто вроде: «Ой-ей, я снова расстроил Генчана! Я такой плохой, плохой!», неизбежно вызывая смешок теперь у Гентаро. И все равно не принимался за уборку, но не простить ему это было нереально. Они управляются довольно быстро. Рамуда помогает Гентаро, следуя его указаниям и старательно стирая пыль с полок. Гостиная, спальня, да и прочие комнаты очень скоро принимают свой прежний вид. Дом медленно оживает. К вечеру они кончают менять постельное белье, и Гентаро встречает курьера с доставкой еды. После физической работы ужин еще приятнее. Опустевшие коробки можно убрать позже, а сейчас следует отдохнуть. Они сидят по разные стороны от стола, придвинутого одной стороной к стене, охваченные какой-то тягучей ленью. Рамуда, выдвинув плечи, смотрит куда-то в пол. Гентаро смотрит на него. Он сидит, прислонившись к стене, и глядит, как желтые блики замирают в розовых волосах. Лениво моргая, он так же лениво зовет: — Рамуда. Рамуда не поворачивает голову, но переводит пронзительный взгляд на Гентаро. В нем — немой вопрос. — Улыбнись мне, — апатично просит Гентаро. Рамуда моргает. Не понимает. — Ну, знаешь, — он тянет уголки губ вверх и ведет указательными пальцами от них к ушам, — так. Улыбнись, ну. Складка напряжения меж розовых бровей. Гентаро вздыхает и запрокидывает голову, касаясь затылком холодного бетона стены. Ему никак не избавиться от какого-то странного, определенно неприятного ощущения, скребущегося внутри грудной клетки. Все же теперь как раньше, он добился своего, так почему же чувствует пустоту?

***

Гентаро расхаживает по комнате, ломая руки, и совершенно не представляет, как ему следует поступить. Сейчас раннее утро, он проснулся около шести, хотя ночью долго не мог уснуть. К нему все еще прижималось крошечное тело, ища тепла и защиты, и от этого, казалось, было хуже. Посеянные вечером семена тревожности проросли, и теперь она ком застряла у него в горле, ощущаясь накатывающей тошнотой. До того ему стало противно от самого себя, что хотелось ногтями содрать собственную кожу. Это омерзение позволило ему уснуть только ко времени, когда солнечные лучи стали понемногу пробиваться сквозь ночные сумерки. Сейчас его все еще немного трясет. С этим странным ощущением вроде озноба он проснулся с четверть часа назад, и сейчас оно поутихло, но все еще дает о себе знать. Но ходит по комнате, переставляя дрожащие ноги, и по кусочкам собирает обрывки сна. Яркие, как весеннее солнце, и такие же теплые. Он слышал, как Рамуда заливисто, звонко смеется над какой-то его шуткой, сидя рядом на скамейке в их саду, а затем кладет голову ему на плечо. На душе непривычно спокойно, пока Рамуда вдруг не нарушает тишину, произнося едва слышно: — Пора прощаться, Гентаро. А затем растворяется в солнечных лучах, как что-то эфемерное, непостижимое. И это выбрасывает Юмено из сна. Гентаро кусает губу почти до крови. Он тут же рационализирует увиденное: вчера еще его безупречная ложь, которой он пытался обмануть себя, пошла трещинами, и готова была вот-вот со звоном осыпаться, а теперь его разум решил зло пошутить, послав ночью видение с его мертвым возлюбленным. И у него, несомненно, получилось: впечатление осталось неизгладимое. Пускай Гентаро и не верит в загробный мир и другую мистику, ему думается, что Рамуда не одобрил бы то, что происходило все эти шесть лет в его доме. Господи! Да Гентаро собственными руками опорочил имя Рамуды, сведя его все существо к пустой оболочке. Как он виноват, как он виноват… Он останавливается, когда наконец бросает ошалелый взгляд на сидящего, подобрав под себя ноги, клона. Все это время он с широко раскрытыми глазами наблюдал, как Гентаро мерил шагами комнату, а сейчас пялится на него в ответ. Нет, думает Гентаро. Это не Рамуда. Нет больше смысла врать себе, он разоблачил сам себя, поймав на лжи с поличным. Пора прощаться, так? Покончить с этим наконец, раз и навсегда. Избавить себя от призраков этих чудовищных шести лет. Гентаро бросается в подвал, поспешно отпирая все двери, вбегает в кабинет и роется в ящике в поиске нужной ампулы. Да где же они все… Неужели кончились? Вот! Одна есть. Нащупав свободной рукой шприц, он возвращается обратно, на ходу набирая препарат. Один кубик, два… третий, чтобы наверняка. Уже в спальне, прямо перед семьсот тридцать восьмым, он замирает на мгновение, стуча по шприцу, и пузырьки кислорода поднимаются вверх. Все готово. Гентаро садится рядом, игнорируя тревожный взгляд, устремленный на него. Берет худое запястье и подносит к коже иглу, собираясь ввести в него дозу, в три раза превышающую смертельную. Клон обеспокоенно смотрит на шприц, а затем снова на Гентаро; того трясет. Он судорожно облизывает сухие губы и крепче хватает запястье. Игла ходит из стороны в сторону, и Гентаро ставит локоть себе на колено, стараясь унять дрожь. Ему нужно всего-то ввести иглу, а затем препарат, и все кончится, но его сковывает оцепенение. Почему, почему он не может? Он делал это десятки, даже сотни раз, так что же стоит сделать еще один? Клон снова поднимает на него взгляд, и Гентаро рявкает: — Отвернись! Тот послушно отворачивается и жмурится. Теперь, кажется, дрожит и он. В уголках глаз собираются слезы, мылят обзор, и Гентаро не может сфокусировать взгляд. Он шмыгает носом. Ну почему сейчас? Почему сейчас? Он ослабляет хватку. На запястье семьсот тридцать восьмого — красный след. Из другой руки выкатывается шприц. Слышится, как он падает на пол и закатывается под кровать. Гентаро поднимается, чтобы подобрать его, но тут же валится на колени. Глаза саднит, и он чувствует, как горячие дорожки слез пролегают по щекам. Он бессильно утыкается лицом в колени клону; с каждым вздохом его сотрясают тихие рыдания. Ну почему, почему он так слаб? Почему именно сейчас он ведет себя как слабак? Он так хочет со всем этим покончить, но не может. Не может… Вдруг Гентаро замирает, хоть еще и вздрагивает при дыхании. Его гладят по голове. Осторожно проводят по спутанным каштановым волосам растопыренной ладошкой. Шмыгая носом, он поднимает голову. В ответ клон смотрит с сожалением, все еще поглаживая его успокаивающе. Затем на пухлых губках изображается что-то вроде улыбки. Неловкой, тревожной улыбки. Рамуда улыбался совсем не так, думает Гентаро, но в ответ все равно тянет уголки губ вверх. И правда, он трус. Хотел избавиться от всего, что натворил сам же, просто убив семьсот тридцать восьмого. Это был бы самый простой и быстрый вариант, если бы у него хватило смелости. Нет, это вовсе не Рамуда. Но и не пустая оболочка. Это человек, созданный Гентаро, и за которого он теперь в ответе. Пожалуй, стоит ему хоть раз понести ответственность за свои действия, а не сбегать от проблем самым быстрым путем. Он покончит со всем иначе.

***

Впервые за несколько дней пошел дождь. Накрапывала мелкая, холодная морось, а небо затянулось от края до края белесой пеленой туч. Однако Гентаро не стал переносить дату поездки: слишком долго он ее откладывал. Целых шесть лет. Удерживая зонт в вертикальном положении одной рукой и держа подмышкой срезанные утром кустовые розы, он листает сообщения шестилетней давности, чтобы найти нужную дорогу. Выстриженный травинка к травинке газон промок, а каменная плитка ветвящихся сквозь ровные ряды одинаковых надгробий тропинок стала чуть скользкой. Попеременно Гентаро вглядывается в бледные надписи на камне, читая совершенно не знакомые ему имена. Должно быть, он миновал с сотню, а то и две, этих низеньких плит. Сердце пропускает удар, когда он находит нужное имя. «Рамуда Амемура» — вещает камень. — Ну здравствуй, старый друг, — глухо говорит он, пугаясь собственного голоса, — давно не виделись. Виноват. Ответом ему служит тишина, нарушаемая стуком капелек дождя о черный холст зонта. Слышен шелест листьев дерева на входе в кладбище. Гентаро улыбается, подходит ближе, ступая по влажной земле, и осторожно опускает на надгробие розы. Затем возвращается на тропинку и погружается в воспоминания, намереваясь оставить их тут навсегда. Он не уверен, сколько простоял тут, прежде чем крепкая рука не опустилась на его плечо. Он оборачивается резко и встречается с задумчивой улыбкой Дайса. Гентаро только сейчас замечает, как тот вырос, как поубавился неугасаемый пыл в его ярких глазах, затуманенный непривычной серьезностью. Он без зонта, и синяя челка липнет ко лбу. Дайс хлопает Гентаро по плечу, а затем тянет в объятия. Юмено, отводя руку с зонтом в сторону, позволяет себя обнять и ободрительно погладить по спине. Это работает почему-то, и сердце Гентаро успокаивается. Вернуть Дайсу хотя бы одного друга он смог.