Половина меня

— Макс, сколько тебе лет? — Джуффин ворвался в кабинет в Доме у Моста, на ходу поправляя съехавший набок тюрбан. Давненько я его таким не видел. — Не помню, — я меланхолично пожал плечами и присмотрелся к следующему пирожному. Мой возраст перестал интересовать меня лет с шестнадцати, когда я понял, что очередной день рождения ничего не меняет. Хотел я или нет, я становился старше с каждым днем и отмечать какой-то из них по-особенному не видел смысла. — Вспоминай! — Джуффин утащил у меня из-под носа тарелку. — Эй! — Макс, вопрос жизни и смерти. — Джуффин был невыносимо серьезен. — Возможно, твоей, — добавил он вполголоса. — С этого и надо было начинать, а не таскать мои пирожные, — проворчал я и задумался. Если в своем мире я худо-бедно следил за временем, то в Ехо давно потерял счет дням. Там, где меня носило, время иногда текло совсем иначе, а иногда, казалось, его не было вовсе. — Куруш, какой сегодня день? — спросил я растерянно у сидящего на спинке кресла буривуха. — Сто третий день день сто тридцать третьего года эпохи Кодекса, Макс. Я слопал последнее пирожное, взял табличку и задумался. Пятнадцать минут спустя я смотрел на полученное число, а затем еще полчаса его проверял. Джуффин меня не торопил, но печально вздыхал и пил остывшую камру. — Кажется, вчера мне исполнилось пятьдесят, — рискнул я произнести вслух. Говорить оказалось еще страшнее, чем прочитать. Джуффин выхватил из моих рук табличку и окинул взглядом расчеты. — Не вчера, Макс, сегодня. Сегодня твой день рождения. — Где мои подарки? Шеф, вы ведь поэтому интересовались? — я машинально шутил, разглядывая выведенное моей рукой число. — Нет. Джуффин рухнул в кресло и драматично закрыл лицо рукой. — Твое имя появилось в Особом Королевском свитке сегодня ночью, Макс. Ты ведь родился ночью? — Да, — мне было все равно, когда родился. Число «пятьдесят» показалось мне гигантским. Огромным. Массивным, как бабушкин посудный шкаф из темного дерева. Он стоял в узком коридоре, и нельзя было пройти мимо, не обтерев его бок. Иногда, по ночам, он скрипел дверцей, но пугало не это. Я был мал, а шкаф — велик, он нависал надо мной всеми своими антресолями, и я был уверен, что однажды он просто упадет на меня, и все. Шкаф не упал, упало число. Пятьдесят. — Макс, что с тобой? — с тревогой спросил Джуффин. — Ты уже слышал об Особом Королевском свитке? Я покачал головой. Сколько бы я ни жил здесь, миру всегда удавалось меня удивить, но сейчас мне было все равно, дадут мне медаль из-за этого свитка или сошлют в Нунду. Хотя лучше в Холоми, там еда вкуснее. — Ах да. Наверное, в твоем мире «пятьдесят лет» — это какой-то важный возраст. — Середина жизни. Редко кто в Мире Паука доживает до ста. — Брось, — Джуффин погладил меня по тюрбану, как маленького. — У нас ты, можно сказать, закончил школу. Ты совершеннолетний. Сейчас принесут камру, и я расскажу тебе... — ...Куда я влип на этот раз? Джуффин кивнул и замолк, пока курьер расставлял на столе кувшинчики и пирожные. Мы не торопясь выпили камру, я позволил себе выкурить сигарету и откинулся в кресле. — Я готов. — Я не готов, Макс, — голос Джуффина был печален и сух. — Тебе придется все делать самому. Я ничем не смогу тебе помочь. Ты останешься один, и, боюсь, что я не знаю, каким будет конец этого приключения. Возможно, самого опасного из всех. — И даже Зов не смогу послать? — Не уверен, что ты сам захочешь. Я мало знаю, до сего дня до меня доходили только слухи... — Он вздохнул и продолжил: — Это большая тайна, Макс. — Ордена Семилистника? — Нет, и даже не секрет Гурига или кого-то из монархов. Этому списку тысячи лет, Особым Королевским он стал не так уж давно, — Джуффин подлил себе камры. — В нашем мире много чудес, Макс, но некоторые из них не слишком, как говорят в вашем мире, гуманны. Я последовательно вспомнил Харумбу, призрачный меч короля Менина, Великую красную пустыню Хмиро и кивнул. — Так вот, список был всегда. Нет, я не знаю, как он выглядел раньше, сейчас это просто самопишущая табличка, Макс. Форма списка совершенно не имеет значения. — А что имеет? — Содержание, конечно. Имена. На табличке много имен. Они написаны в два столбика, — Джуффин не пожалел позавчерашний «Голос», схематично начертив на полях колонки. — Там есть пробелы. Но если в строке два имени — одно из них точно вскоре будет зачеркнуто. — Вы хотите сказать, что мое имя появилось рядом с чьим-то еще? А зачеркнуто... Это то, что о чем я думаю? — Боюсь, что так, — Джуффин взмахнул рукой и испепелил газету. — Ты в самом начале списка, Макс, это дает нам некоторую надежду... Возможно, твоя родственная душа так стара, что сама захочет уйти. Воцарилась тишина, только Куруш меланхолично точил клюв о спинку стула. — Погодите, — я вскочил и принялся расхаживать по кабинету. — У меня есть родственная душа, и я узнаю об этом только сейчас? — Имя появляется в списке, когда существу исполняется пятьдесят. — Существу? — Ты помнишь, что не все мы, — Джуффин обвел рукой вокруг, — люди? — Помню, — я нахмурился, все еще не понимая, чем мне грозит душевная связь с каким-то существом. — Кейифайи, Макс, крейи. И хребелы. Твоя родственная душа, похоже, хребел. Я плюхнулся обратно в кресло. — Эм-м, зверь? Птица? Куруш из-за моей спины недовольно проворчал: — Макс связан с Хрейном. Хрейн не птица. Я судорожно вспоминал лекцию Шурфа. — Он не буривух? Жаль. Мне кажется, мы бы нашли общий язык. Я бы принес ему пирожных. Куруш мягко заклекотал, словно рассмеялся, а Джуффин слегка расслабился. — Пирожные не помогут. Хрейн — дерево, Макс. Разумное дерево. — И где же мне его искать? — спросил я, чувствуя себя Дороти, ступающей на дорогу из желтого кирпича. — В лесу, конечно, — и Джуффин горько улыбнулся. *** Дома я пытался уложить в голове две вещи, которые произошли со мной всего за одно утро. Во-первых, я узнал, что мне пятьдесят. Я провел полчаса перед зеркалом, пытаясь разглядеть несуществующие морщины и складку на животе. Блестящие поверхности по-прежнему отражали мою лохматую голову, незапоминающееся лицо, и, конечно, цвет глаз оставался для меня самого загадкой. Я просто был сэром Максом, тем, кто прибыл в Ехо много — по моим меркам — лет назад, а для местных жителей время текло совсем иначе. Мелифаро, вон, давно за сотню перевалило, а он едва ли выглядел старше привычных мне тридцати. Закончив терзать предметы интерьера, я завалился спать, но заснуть, конечно, не мог. Я вспоминал знакомых из прошлой жизни, разменявших второй полтинник. К этому возрасту прилагались разговоры о скорой пенсии, о пошатнувшемся здоровье, о недостроенной даче и о внуках, которые уж точно лучше неблагодарных детей. Мне было страшно стать кем-то подобным. И тут я расхохотался. У меня не было ничего похожего. В крайнем случае мне грозила королевская пенсия за выслугу лет. Впрочем, стоило поинтересоваться у Кофы, полагается ли такая сотрудникам Тайного Сыска. Я был здоров, количество комнат в моей резиденции превышало мои скромные запросы, а Меламори никогда не заводила разговор о детях. Отпрысков Нумминориха было вполне достаточно для всего Тайного Сыска. Еще какое-то время я убеждал себя, что «пятьдесят» — это красивое число, которое ничего не значит и ничем мне не угрожает, чтобы затем перейти к размышлению о «во-вторых». Родственные души были известны в Мире испокон веков. Явление это было не таким уж редким, но говорили о нем мало, да и книг почти не писали. Иногда, в день, когда человеку — или эльфу — исполнялось пятьдесят, его имя записывалось в некий таинственный список, в правую или левую колонку. Имя в левой колонке означало, что родственная душа еще не родилась, в правой — показывала их связь. Никто не знал, почему имена появляются в списке. На мой вопрос о том, не магия ли это Сердца Мира, Джуффин махнул рукой. — Нет, Макс, родственные души рождались на нашей земле всегда. И на Хонхоне, и на Арварохе. Дальше он путано — что было совсем на него не похоже — объяснял мне, что бывает, когда имя появляется в правой колонке, как мое. — Тебе надо будет найти его. Хрейна. Тебя должно повести сердце. Потом вы встретитесь, соединитесь... — Джуффин, только без пошлостей! — И из вас останется только один, — закончил он, не поведя и бровью. — Дуэль? — я представил, как кидаю в неизвестного мне Хрейна Смертный шар. — Тут я должен выиграть. — И снова ты ошибся, Макс. Вы просто ляжете спать, а утром проснется только один. — А дерево разве спит? — спросил я на полном серьезе. Куруш клюнул меня за ухо. — Ай! — Это разумное дерево, Макс. Оно не только спит. — Только не говорите мне, что оно еще и какает. Ай, Куруш! Смех смехом, но ко мне по одному зачастили коллеги по Сыску. Первым был сэр Кофа, заглянувший ко мне в кабинет ранним вечером. — Вот, Макс, тебе подарочек. Он протянул шкатулку. — Пирог Чаккатта. — Сэр Кофа! Не ожидал, — я с вожделением смотрел на янтарный треугольник, надо сказать, весьма немалых размеров. — Это все мне? — Как и все чудеса Мира, Макс, — Кофа добродушно улыбнулся. — Как и все чудеса. Он хлопнул меня по плечу и незаметно исчез, оставив меня наедине с невероятным сокровищем. Нумминорих вежливо постучал, когда я с тоской подбирал пальцем последние крошки. Пирог был чудом, но увы, чудом недолговечным. — Макс, ты не занят? — Сердце мое занято, но на другую требуху претендентов нет, — честно признался я. — Ты просто так? — Не совсем. Нумминорих протянул мне сверток. — Подарок? Так Джуффин сказал, что у меня день рождения? — Он не говорил. Но у Хенны есть подружка, а у той еще одна, и... — он сбился. — Какая-то из них точно работает во Дворце. И вхожа в Архив, где хранится... — Он самый. Кажется, весь Ехо в курсе, осталось только дождаться объявления в «Суете». — Что ты, Макс, это абсолютная тайна, — Нумминорих был убийственно серьезен. — А это Хенна передала, из своих запасов. Я нетерпеливо разорвал обертку. У меня на ладони лежал небольшой нож в узорчатых кожаных ножнах. — Хенна говорит, он считается ритуальным. Помогает родственным душам соединиться. Я задумчиво вертел нож в руках. Тот был ладным и неуловимо притягательным, довольно простым по форме, с костяной рукоятью. Я всегда избегал чего-то настолько опасного, но в этот раз не смог устоять. — Понятия не имею, как буду его использовать, но нож мне нравится. Передай Хенне мою благодарность. Нумминорих грустно улыбнулся и уже на пороге сказал: — Не бойся порезаться. Боль — это не навсегда. — Угу, — кивнул я и принялся внимательнее рассматривать ножны. — Да что ж ты за человек такой, на родственную душу с ножом бросаться! — заорал мне в ухо Мелифаро. Я даже не заметил, как он зашел. — Не ори, дневная задница. Лучше гони мне подарок на день рождения. Мелифаро сел на край стола и принюхался. — О, Кофа пирог Чаккатта притащил? И ты ни крошки не оставил бедному голодному мне? — Нет, — гордо ответил я. — Все сожрал. Вот еще, таким пирогом делиться. — А нож, значит, от Нумминориха... — Мелифаро развел руками. — А у меня нет ничего. Кроме доброго совета от доброго меня. Слушай, чудовище. Я выпрямил спину, расправил плечи, поднял подбородок и сказал самым низким голосом, на который способен: — Внемлю. — Тьфу на тебя, Макс. Весь настрой сбил. Мелифаро скорчил рожу, но тут же сделал серьезное лицо. Вышло так себе. — Я советую тебе к ней подкатить. Ну и там того-этого. Сам знаешь. Я заржал так, что из коридора заглянул перепуганный младший служащий, а Куруш недовольно взлетел на шкаф. — Что называется, слышал звон... Мелифаро, меня уже просветили, что моя родственная душа — дерево. Хребел по имени Хрейн. А тебя, видимо, нет. Мелифаро несколько секунд смотрел на меня тяжелым немигающим взглядом. — Ну, Джуффин, пошутил так пошутил, — сказал он наконец и расслабился. — Задача усложняется, но решение все равно возможно. — Подкатить? Как ты это себе представляешь? Теоретически. Мелифаро спрыгнул со стола и принялся ходить по кабинету, от его малинового лоохи у меня рябило в глазах. — Во-первых, имя. Оно, конечно, мужское, но кто этих хребелов разберет. Ай, Куруш!.. Я выгнал Мелифаро через полчаса, осознав, что не могу больше смеяться. Ранним утром пришел Шурф. К этому моменту я уже изнывал от безделья и недостатка информации. Вытащить из Куруша хоть что-то кроме «Хрейн — хороший», не удалось. — О, ты-то мне и нужен! — воскликнул я, как только увидел моего дорогого друга входящим в кабинет с тоненькой стопкой книг в руках. — Я нужен, — подтвердил Шурф и протянул мне свою ношу. — Макс, приношу извинения, что по твоему вопросу смог найти так мало литературы, но в доступных мне библиотеках ничего нет. Правда, Орден Семилистника проводил свое расследование. — Тайное? — Нет, но боюсь, его результаты ничем тебе не помогут. — В поисках Хрейна? — я немного запутался. — Не совсем. Ты его найдешь, в этом я не сомневаюсь, тебя же будет вести сердце. Вопрос в том, сколько у тебя шансов остаться в живых. Честно говоря, я думал решать проблемы по мере их поступления, и самым важным для меня вдруг стала таинственность вокруг всей этой истории со списком и именами. Я махнул рукой, Шурф посмотрел на меня с легким удивлением. — Или останусь, или нет, что тут думать, — оскалился я, а потом одернул себя. Наверное, в моем возрасте так вести себя не позволялось. — Скажи лучше, почему мы все не сядем и не обсудим это вместе, всем Тайным Сыском? Ты даже не представляешь, какую чушь втирал мне Мелифаро! — Почему же, представляю, — Шурф присел на край стола. — Понимаешь, Макс, родственная душа — это личное. Об этом не принято говорить, даже близкие не стремятся поделиться этим опытом. — Ты знаешь кого-то, кто был в списке? — спросил я осторожно, уже догадываясь об ответе. — Она разрешила сказать, потому что доверяет тебе. — Леди Хельна? — я произнес имя одними губами, на всякий случай. Эта таинственность определенно была заразной. — Да, — уронил Шурф и немного помолчал. — Это произошло еще до нашей встречи. Все, что она говорит, — что получила удивительный подарок и что ей было бы не страшно уйти вместо своей родственной души. — А кто это был? — Не знаю, Хельна оставила эту тайну при себе. Мы еще помолчали, потом я не выдержал: — Так что там посчитали умники из Ордена? Какие у меня шансы? Шурф распрямил и так безукоризненно прямую спину: — Итак, Макс. Как ты уже знаешь, Списку много тысяч лет. Магистры Ордена получили доступ к его копии в две тысячи девятьсот восьмидесятом году Эпохи Орденов и начали свое расследование. Закончили они его в сто семнадцатый день девяносто третьего года Эпохи Кодекса. — Шустрые ребята. Я смотрю, торопились. Шурф извлек из стопки несколько табличек. — Если коротко, Макс... — он замялся. Я уставился на него с выражением крайней заинтересованности. Впрочем, мне и правда было любопытно. — И?.. — протянул я, когда молчание затянулось. Шурф вздохнул, и на его обычно бесстрастном лице отразилось чувство вины. — Я ничем не могу помочь тебе. И Орден не может. Нет никакой закономерности в появлении имен в правой или левой части списка. Нет никакой закономерности в том, кто из них уйдет. — Рандом! — я поднял палец кверху. — Божество из твоего мира? — уточнил Шурф. — Я запомню. Я чуть было не расхохотался, но опять вспомнил о том, что надо держать лицо. — Ты хочешь сказать, парни убили сотни лет, чтобы выяснить, что оказаться в списке — дело случая? — Они довольно быстро разобрались с этим вопросом, — дипломатично отозвался Шурф. — Ну хоть что-то конкретное есть? — взмолился я безо всякой надежды. — Хрейн, твоя родственная душа, — из самой старой части списка. — То есть ему... — Не менее пяти тысяч лет. Прости, что не могу сказать точнее. Шурф давно ушел, а я все сидел, дважды за день огорошенный числами возраста. Для разнообразия, во второй раз — не своего. Я никогда не был силен в истории и пытался сообразить: если бы мне было пять тысяч лет, я бы увидел египетские пирамиды или нет? С другой стороны, я был бы деревом, а деревья в пустыне вряд ли продержатся долго. И все-таки: пирамиды или Троянская война? В дверь осторожно постучали, и я очнулся. — Можно? — Милая! — На пороге мялась Меламори. — Почему ты не прислала мне Зов, что зайдешь? — Зов? Я забыла. — Ты уже в курсе, да? Я вляпался. Меламори взяла меня за руку и переплела пальцы. Я смотрел на них и думал о том, что все уже идеально. Зачем мне еще какая-то родственная душа, если у меня есть Меламори? — Мне так жаль, Макс. Все сегодня вели себя совершенно непривычно. Сговорились, что ли? — Мне тоже жаль, — ответил я мягко и добавил, — тебе жаль, что мне придется уехать? — Нет, глупый. — Она усмехнулась, и от непролитых слез не осталось даже тени. — Грустно, что это не я. — Ты есть в списке? — В левой колонке. В правой пока ничего нет. — Хвала Магистрам, что там нет меня! — я действительно перепугался. — Я бы не смог потерять тебя или оставить одну. — Я знаю, — Меламори обняла меня и положила мне голову на плечо. — Просто мы столько раз обманывали судьбу, могли бы и еще разочек. Я прижал ее крепче. — Может, ну его, этого Хрейна? Роднее тебя никого нет. — Вот встретишь его и сравнишь! — она рассмеялась, и я понял, что ревность не стоит между нами. — Пошли завтракать, у мадам Жижинды сегодня суп по новому рецепту. На следующее утро я проснулся счастливым. Меламори лежала рядом, даже во сне держа мою руку, солнце выпустило зайчиков на нашу постель, ветер шелестел листьями... Стоп, листьями? Я осторожно вытащил руку. Меламори пошевелилась и нахмурилась, но продолжила мерно дышать. Я подошел к окну. Из него были видны крыши домов; никаких деревьев под моими окнами не было — только мостовая. Плющ — я привык к этому звуку — нежно трепетал на ветру, как будто тот звенел крохотными стеклянными колокольчиками, а я слышал именно шелест, густой и плотный. Наверное, это и был зов сердца. — Мне пора, милая, — я наклонился и поцеловал Меламори в краешек губ. — Я вернусь. Она не ответила, хотя я почувствовал по участившемуся дыханию, что сон ее покинул. — Я вернусь. Утро было таким ранним, что по дороге в Дом у Моста я никого не встретил. Обычно в это время я ложился спать, а тут, проспав пару часов, чувствовал себя бодрым и полным сил. Будить Джуффина Зовом мне показалось неправильным. В конце концов, он ничем не мог мне помочь, а беспокоиться и паниковать я мог и самостоятельно, так что я оставил ему записку, напрочь забыв о том, что в Ехо это считалось плохой приметой. Потом сделал себе сносную камру — пришлось, больше некому было; взял со стоянки амобилер и, безо всяких припасов и приготовлений, поехал куда глаза глядят. Я медленно ехал по знакомым и незнакомым улочкам Правого берега, то и дело останавливаясь посмотреть на Хурон, на то, как открываются ставни лавочек и трактиров, как сонные горожане пьют утреннюю камру, как газетчик разносит свежий номер «Королевского голоса». На Площади Зрелищ и Увеселений уже кто-то танцевал, к Университету тоненькой струйкой стекались студенты, мадам Жижинда вывешивала сегодняшнее меню. Разговоры становились громче, людей на улице — больше, мелькнуло лоохи полицейского, потом, на Гребне Ехо, я увидел Кофу. Он кивнул мне и пропал в толпе. С Хурона задуло сильнее, и я понял, что мне пора. Правда, я не знал, какой дорогой мне выезжать из города, а закрывать глаза поостерегся. Так что я просто вцепился в руль, глубоко вздохнул и прислушался к ветру. — Здесь направо, — сказал я сам себе вслух. — Потом через три квартала налево. И потом на север, никуда не сворачивая. Я смутно помнил эту дорогу: кажется, где-то совсем рядом жил Бубута. Кто это такой, сейчас я тоже помнил нечетко, кажется, какой-то веселый человек. Важнее было то, что до моего сердца было далеко, но я приближался к нему с каждой минутой. За городом я прибавил скорость, несся как ветер, вместе с ветром, рядом с ним. Не знаю, сколько я отмахал миль, но Ландаланд — а я чувствовал, что мне надо именно туда, — стал намного ближе. И только когда солнце скрылось за верхушками деревьев, я понял, что мой ветер стих. Я очнулся на пустынной лесной дороге, сумерки быстро сменялись ночью. Вокруг не было видно ни единого огонька. Похоже, на трактир рассчитывать не стоило. Утренний прилив сил резко иссяк, так что все, на что меня хватило, — это отогнать амобилер в кусты, поужинать куском вчерашней пиццы из Щели между Мирами и уснуть на заднем сиденье, закутавшись в плед. Проснулся я на рассвете. Даже до такого тугодума, как я, дошло, что я живу не совсем своей жизнью, но мне было все равно. Я снова повел амобилер, забыв про завтрак, про Меламори и Джуффина, про Ехо и какой-то там свиток. Мое сердце звало меня. Через три дня странствий по Ландаланду я похудел, можно было не искать теперь уж точно несуществующие складки. Я много пил воды — и ни капли кофе, забывал есть и курить, вырубался спать после заката и хотел только одного — добраться до цели. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы остановиться у фермерского дома на окраине очередного леса и попроситься на постой. Ополоснуться в деревянном корыте и поесть неказистую домашнюю еду было верхом удовольствия, но я чувствовал, как сердце мое недовольно задержкой. С рассветом я поехал дальше, оставив хозяевам несколько корон на кровати, и чуть не вернулся, поняв, что оскорбил их гостеприимство. Они приняли меня, как приняли бы Кобу или Короля, просто потому, что мне нужна была помощь, а не потому, что я мог заплатить. В их мире у денег не было ценности. И эта мысль была непривычной для меня. Не то чтобы я все мерил «золотистыми кругляшками», как говорил вечность назад круглый человек по имени Андэ Пу, но они здорово упрощали жизнь. Дорога, точнее поверхность, по которой еще мог передвигаться амобилер, закончилась. Лес был частый, светлый и пронизанный солнцем, без густого подлеска, без бурелома и кочек, но ехать по нему все-таки было невозможно. Приделывать гусеницы было бессмысленно: я бы не смог повторить работу Мелифаро — кстати, кто это? — да и почва здесь была сухая, не болотистая. Я спрятал амобилер в пригоршню, помня о птице Сыйсу, которая свила в нем гнездо, когда мы с высоким человеком ездили куда-то на северо-запад. Больше ничего из вещей у меня не было, я так и пошел по лесу налегке, посвистывая. В голове было пусто. Мое сердце было где-то неподалеку. Два часа спустя я все еще бродил по лесу. Вокруг были деревья, сотни, тысячи деревьев, я точно знал, что одно из них — мое, но не мог понять, какое. Я разглядывал узоры на коре, считал ветки, измерял стволы в обхвате; я дошел даже до того, что шептался с деревьями, которые казались мне моим сердцем. Ветер стих, и мне не отвечали даже листья. Я устал и порядком оголодал, Щель между Мирами выдала мне пакет сухой лапши, я сидел на какой-то кочке и грыз ее так в полном отчаянии. Я даже не помнил заклинания кипятка, не помнил, знал ли такое вообще. Я был одновременно Максом — парнем из Ехо, Вершителем и так далее — и деревом, которое никогда не покидало леса. Я видел Черхавлу и Кумон, я странствовал по Миру Паука и пил кофе у Франка в Шамхуме. Я пил корнями воду и осенью скидывал листья, чтобы весной снова проснуться под лучами солнца. У меня были Меламори, Джуффин и Шурф — я отчетливо вспомнил каждую проведенную с ними минуту; в моих корнях прятались мелкие лесные мыши, а на верхушке вили гнезда птицы, много поколений мышей и птиц, и они каждый раз из всех деревьев выбирали меня. Я сидел — стоял — на земле и чувствовал, как ветер перебирает мне волосы — листья. — Привет, — проскрипело у меня в голове. — Запутал я тебя? — Нет, — ответил я вслух, а потом наудачу послал Зов. — Хрейн? — Тут я, — хохотнул он. — Никуда не убежал. Ты обернись, парень. Я послушно обернулся. За моей спиной он и рос. В общем, он не выглядел слишком древним: ни толстенного ствола, ни дупла. Дерево как дерево. — Не дерево, а хребел. Но я не обижаюсь, — он улыбался. — Если хочешь, говори вслух, я пойму, хотя ты вроде Зову обучен. — Ага. Я лучше вслух, ладно? Я не боялся показаться психом: Хрейн принял бы меня любым, а ничье другое мнение меня не интересовало. Наваждение отступало, я медленно становился самим собой, но каким-то новым органом чувств все равно ощущал все, что происходит с Хрейном. — Долго ждать пришлось, — нарушил он тишину. — Ты не молчи, а? Из здешних хребелов я последний остался, никто не услышит. — Вы знали, что числитесь в списке? — Я тут один, парень, и ствол у меня один. Говори как есть. — Не могу, — признался я. — Я как представлю, сколько вам лет, у меня дух захватывает. — Что значит для тебя год? — спросил он. — Или два? Или пятьдесят — ты ведь боишься этого числа? Я задумался. — Год — отрезок жизни. Принято начинать новую жизнь с первого дня года. — И сколько раз начинал ты? — Я?.. Раз пять, наверное. Но чаще с понедельника, так пробовал раз тридцать точно. — Что такое понедельник? — спросил Хрейн, и я завис. Как объяснить дереву систему времяисчисления другого мира? — Это более короткий отрезок времени, — выкрутился я. Хрейн опять хохотнул. Мне нравилось, как звучит его раскатистый смех. — Неважно, парень. Слова неважны. Вот ты начинал новую жизнь, значит, ты закончил старую? — Пожалуй, нет, — помедлив, ответил я. — Я просто добавлял к старой что-то новое. — И получалось? — Иногда да, чаще нет, — я пожал плечами. — Погоди. А зачем мы вообще встретились? Зачем список? Хрейн вздохнул. С его кроны вспорхнула птица. — Долго говорить. Устал. Закат скоро. Поешь, парень, и спи. Утром продолжим. Вода нужна — ручей шагах в тридцати твоих будет, если направо идти. — Спасибо. Я умылся, поел что-то невнятное, глотнул виски — Щель между Мирами капризничала. Курить не хотелось — я и забыл, что не курил с тех пор, как узнал о Хрейне. Видимо, моему сердцу не нравились дым и огонь. Значит, о костре тоже можно было забыть. Когда совсем стемнело, я вернулся к Хрейну. Устраиваться на ночлег прямо у его ног казалось неловким, так что я схитрил — вернул амобилеру прежний размер и свернулся калачиком на заднем сиденье. Перед тем, как провалиться в сон, я вспомнил: утром проснется кто-то один. Завтрашним утром? Это все, я умру? — Какой ты беспокойный, парень. Не завтра, — сонно проворчал Хрейн. Я поверил — сил на любопытство уже не было — и уснул. Сон был таким же беспокойным, как я. — Парень! Эй, парень! — Я открыл глаза. — Убери свою повозку, она кроту мешает. Я выскочил из амобилера, завернувшись в плед. — Кроту мешает, говорю. И заячья тропа тут рядом. Моя вина, не рассказал тебе вчера. — А... — я замешкался со сна. — Убирай, другим мешаешь! — Хрейн так рявкнул у меня в голове, что зазвенело в ушах. Джуффин так не умел. Я быстро спрятал амобилер в пригоршне. — Вот теперь хорошо. Зачем ты в повозку спать-то полез? На земле ж лучше, — Хрейн подобрел. — Не умею я на земле, — признался я. — Зря. А что умеешь? Я пожал плечами. Что я умел? Смертные Шары, Темная сторона, Щель между Мирами... Кстати, завтрак. Я достал капучино и круассан. Пойдет. — Забавное колдовство, — сказал Хрейн. — А откуда берешь? — Не знаю, — я и правда не знал. — Мир дает. — А чем возвращаешь? — Ничем. Как я верну, если не знаю, куда? Хрейн промолчал, но сердито повел ветками. — Я просто беру, а люди считают, что потеряли, — попытался объяснить я, вспомнив сэра Мабу. — Ты крадешь, — сказал Хрейн. — Я... Да, наверное. Ну и что? Это же люди. Они не обеднеют, — я не видел ничего страшного в том, чтобы доставать предметы из Щели, в конце концов, она для этого и нужна. — А ты клал что-то туда обратно, в твою Щель? — спросил Хрейн. — Чтобы кто-то мог найти на дороге монетку? Или зонтик? Ключи? Не знаю, что это, но видимо, ценное, да? — Зачем?.. — начал было я и поперхнулся. Давать что-то взамен не приходило мне в голову. Дарить что-то ценное каким-то чужим людям, которые ничего для меня не сделали. Точно ничего? — Теперь я знаю, почему ты здесь, парень. — Будешь меня учить отдавать? — Да это наука нехитрая, — Хрейн заскрипел, — взял да и отдал. Лучше расскажи мне про свой мир, про Ехо. Кто у вас там король сейчас? Птицы приносили, что молодой из Гуригов. Знаком с ним? Я сел поудобнее, скрестил ноги по-турецки и начал рассказ. Когда я уставал говорить, я посылал Зов и старательно описывал все, что помнил. Хрейн перебивал редко, он уточнял разные мелочи вроде того, как выглядел Лунный теленок и сколько дубов на улице Пузырей. Моя память хранила и эти, и множество других деталей. Я, к неудовольствию Хрейна, пользовался Щелью между Мирами, но не слишком часто, стараясь каждый раз спрашивать себя о том, точно ли мне это нужно. И только если живот уже подводило от голода, совал туда руку. Мы провели в разговорах полдюжины дней. Самым странным было говорить о себе и словно видеть себя со стороны глазами Хрейна. Если они у него были, конечно. Уточнить я постеснялся. К моему удивлению, я оказался не самым хорошим человеком. Мало думал о других людях, только о самых близких. Да, я лечил от анавуайны, но только потому, что мог и это было довольно весело. Баловался своей магией, переступал через чужие желания, отмахивался от чужих проблем и чувств. Я взял у Юли кассеты двадцать лет назад, вилка до сих пор была воткнута в розетку в какой-то гостинице. Почему мне казалось тогда, что это круто? Следующие полдюжины дней я молчал. Кажется, меня накрыл он — кризис среднего возраста. Вопрос дачи, внуков и отвислого живота не беспокоил меня так, как осознание того, что я прожил счастливую, но не слишком праведную жизнь. С другой стороны, я решительно не знал, что с этим открытием делать. Бросаться на старости лет — меня передернуло от формулировки — в благотворительность? Раздавать деньги нищим — то-то Коба будет счастлив; оплачивать страждущим Суп Отдохновения; излечить Смертным Шаром безумцев... После этого оставалось только надеть трико в обтяжку и назваться каким-нибудь пафосным именем. Стоп, я же Смерть на Королевской службе, куда уж пафоснее. Одним словом, я запутался. Хрейн показал мне обратную сторону моей жизни, но не дал подсказок, а надо ли ее изменять и как. Наверное, людям в моем возрасте свойственно осознавать это самостоятельно. — Хрейн, — спросил я его наконец вечером за полчаса до заката. — Почему ты не зовешь меня по имени? — Это набор звуков, парень, они ничего не значат для меня. Если хочешь, буду называть тебя Смертью. — Нет уж, — я поежился. — Не люблю эту барышню. — Почему? — удивился Хрейн. — Она естественна. Она всегда рядом. — Я бы хотел никогда не встречаться с ней. — Не выйдет. Она не заберет тебя, но твои близкие точно не бессмертны. Вспомни твою подружку, парень, у нее еще имя колокольчиками. — Ме-ла-мо-ри, — я улыбнулся. — А что с ней? — Ты забыл, что она тоже в списке. Рано или поздно она встретится с тем, кто за чертой. Ты уверен, что утром она проснется? Меня бросило в жар. Я идиот. — Она безоговорочно верит в тебя. Признаюсь, у нее есть основания. — Я не могу отправить ей Зов, — у меня получилось неожиданно жалобно. Я пробовал последние пару дней, но ничего не получалось. — Из-за меня. Потерпи еще две ночи, и на рассвете все вернется. — Так скоро? А откуда ты знаешь? — Хрейн меня ошарашил. — Любопытство — это самое лучшее, что есть в тебе. Я помню каждый свой рассвет за пять тысяч лет. Почувствовать, что закатов осталось только два, не так сложно. Я очень стар, парень. — Не хочу, чтобы ты уходил, — признался я. — Твой лес — странное место, но мне здесь нравится. — Тебе нравится, потому что мне нравится, не забывай. Ты показал мне Ехо, город, который любишь, и я полюбил его. Теперь ты любишь мой лес, все честно. А сейчас перестань болтать, оставь мне тишину. Я устроился в шалаше, сделанном наспех еще в день выволочки из-за амобилера. Хрейн подсказал мне, где взять веток и мягкого мха, и, честно, жилище вышло довольно комфортным. Я смотрел на розовое закатное небо сквозь переплетенные ветви крыши и чувствовал себя умиротворенным. Мое ли это было чувство, Хрейна или нашим общим, мне было плевать. Утром я умылся ледяной водой из ручья, позавтракал крупными съедобными плодами, похожими по вкусу на киви, но оранжевыми, как апельсины, и с такой же толстой кожурой. Хрейн ждал меня, он нетерпеливо поводил ветками. — Не привыкну к тому, что вы, люди, — сони. — У тебя я просыпаюсь в то время, когда обычно ложусь. Я же сова. — Для совы у тебя маловато перьев. Хрейн пошутил, кажется, впервые, и я улыбнулся. — Какие у нас планы? — Я буду тут, если ты об этом, — проворчал он. — У меня единственный план — наслаждаться и расти, как обычно. — Даже зная, что завтра... — А ты предлагаешь мне подобрать корни и бежать? Парень, я родился здесь, рос, у меня была семья, я терял их одного за одним и вот наконец нашел тебя. Для того, чтобы убежать с тобой в рассвет, ты не того вида и пола, парень. Я расхохотался, вспомнив идеи Мелифаро, а потом вздрогнул. — Если хочешь убежать... У меня есть Смертные Шары. Я могу кинуть в тебя один и пожелать... Ну, не знаю. Чтобы ты возродился в другом мире. Или снова стал ростком и прожил еще одну жизнь. Что ты хочешь? — Сильная у тебя магия, парень. Но дерьмовая. — Почему? — я опешил. Хрейн не переставал меня удивлять. С магией-то что не так? — Что ты можешь сделать для меня без этих твоих Шаров, или ядовитой слюны, или ваших очевидных фокусов? Что ты можешь сделать сам? Думал я довольно долго. — Наверное, смогу провести к тебе воду, убрать мусор, подвязать сломанную ветку. Больше ничего не приходит в голову. — Уже неплохо, парень. Ты еще можешь думать не магией. Может быть, ты даже выживешь, если она пропадет. Бич магов, помнишь? — Моя слюна останется при мне, — парировал я. — Буду плевать в баночку и продавать на Сумеречном рынке как ценный ингредиент. Хрейн расхохотался у меня в голове. Его крона мелко-мелко дрожала, каждый листик трясся по отдельности. Выглядело забавно. — Не пропадешь, точно. — Расскажи мне наконец про список. Я уверен, ты знаешь больше. Он вздохнул. — Да что говорить. Я был тогда совсем юным, сто два года исполнилось. Магия в воздухе висела, можно было руку протянуть и потрогать, а если сжать в кулаке, она текла между пальцами как вода. Она желания исполняла сама по себе, без всяких там махов руками. Мохнатый к нам тогда приходил, с камнями разговаривал, многие согласились с ним пойти. Я припомнил легенду о строительстве Холоми. — Мне кажется, они там еще живы. — Живы, конечно, что камням время. Так вот, был один человек или эльф, не помню уже. Он решил, что влюблен, и захотел одно сердце на двоих со своей возлюбленной, ее мнения не спросив. Магия решила по-своему: сердце ведь одно, значит и жить одному. — А кто из них остался? — я был в ужасе. Он решил за них обоих, не спросив. А сколько раз я сам поступал так? А сколько — со мной? — Он и остался. — Страшная судьба. — Какая есть. Слышал я, что жил он долго. Список позже завели, так что на первой строчке его не ищи. — А много?.. — В те времена список обновлялся часто. Каждый, кто хотел поделиться сердцем, попадал в него. — И ты? — И я. Был уверен, что есть чем делиться. — Конечно, есть, — с жаром ответил я. — Ты... — Молчи, парень. Я потом тебе знак дам, ты поймешь. И погуляй давай, полдень уже. Я ушел побродить по лесу. История о том, как кто-то выбрал за другого и из-за этого случались разнообразные неприятности, была стара как мир, но от этого не становилась страшнее. В моей жизни был Джуффин, который вел меня за руку как ребенка. Я давно простил его и решил признаться в этом при встрече. Я не мог поделиться большим: то, что рассказывал Хрейн и то, что я чувствовал здесь, в лесу, было только моим. — Люди больше не хотят делиться сердцем, — сказал я, когда вернулся. — Не так. Вы делитесь, но только с теми, кто вам близок или дорог. Я вижу в твоем сердце отметки, имена на них ничего мне не говорят, но ты и сам знаешь, кто там. — Да, — я подумал, знаю ли все имена или только часть. После обеда резко похолодало, первый раз, пока я был здесь. Мне захотелось зажечь костер. — Замерз? — спросил Хрейн, заметив как я в шалаше кутаюсь в плед. Спрятаться под него целиком не получалось, то ступня, то локоть высовывались наружу и тут же покрывались мурашками. Плед был все-таки коротковат. — Садись около меня. — Точно? — У его корней была удобная ямка, как раз под мою задницу, а спиной можно было опираться об ствол. — Давай уже. Я перебрался к нему и впервые дотронулся до его ствола. Кора была шершавая и теплая, немного колола пальцы; слабо пахло смолой и прелыми листьями. — Ты был женат? — спросил я. — Не знаю, как это у вас, у хребелов. — Был,- ответил Хрейн спокойно, — и дети были, и внуки. — Они — это твой лес? — высказал я догадку. — Нет, — он опять хохотнул. — Я не так плодовит. Кое-кто из внуков перебрался на Арварох, несколько — у вас в Ехо. Я все пытался рассмотреть их, когда ты ездил по городу, но не смог. — Я найду, — убежденно сказал я. — Как они выглядят? — Кто ж знает после стольких лет. Но может, тебе сердце подскажет. Хрейн прикрывал меня от ветра; от земли и от его ствола шло ровное тепло. Я согрелся и меня сморило, хотя солнце еще не зашло. — Спи, парень. Время спать. — Не хочу, — сонно ответил я, — это неправильно. Ты должен жить. — Поменяешь свою жизнь на мою? Не стоит. Спи, мое беспокойное сердце. Спи. Засыпал я счастливым. — Макс! — я проснулся от того, что кто-то громко выкрикивал знакомый набор звуков. До меня не сразу дошло, что это мое имя. — Макс, это я! Проснись. — Меламори — определенно, это была она — трогала меня за плечо. Я ничего не понимал. — Макс, ну неужели! — Милая? — я все-таки сообразил, что это не сон, когда она заехала мне кулачком под ребра. — Что ты тут делаешь? — Я прилетела, искала тебя. Магия не пускала меня, только сейчас получилось. Я поднял глаза. Дерево надо мной выглядело совершенно обычным — ветер перебирал листья, в корнях копошились мыши, под корой бежали соки. Оно было живым, но Хрейна в нем не было. — Нет, нет, — я заколотил по стволу кулаком. — Почему так? Несправедливо! Хрейн! Меламори обняла меня со спины, сердце ее билось часто как после бега. — Я с тобой. Я обернулся к ней и заплакал. Сердце — не душа, Джуффин и орденцы ошибались — принадлежало теперь только мне, и это было неправильно, Магистры побери Магию! Меламори молча обнимала меня, пока я размазывал сопли по ее лоохи, только гладила по голове и прижимала крепче, отчего мне становилось только хуже. Я мог потерять и ее тоже, и еще потеряю, потому что смерть — неизбежна. И это так несправедливо. — Ты бы хотела жить со мной вечно? — спросил я через полчаса, после того, как перестал хлюпать носом, умылся и напился холодной воды. — Я совсем не хотела бы жить вечно, — мягко ответила Меламори, стараясь меня не задеть. — Дело не в нас. В вечности. — Я знал, что ты так скажешь, — признался я. — Наверное, мне тоже стоит пересмотреть свои планы. — Вечность или нет, но несколько нескучных сотен лет у нас точно есть, — я кивнул. Она была права. Я прожил всего пятьдесят, из них в Ехо — меньше половины. С чего я решил, что оставшихся сотен мне будет недостаточно? — У тебя есть амобилер? — спросила Меламори, оглядывая поляну. — Я не нашла. — Есть, — я помахал рукой. — Но достану только на дороге, ладно? Смотри под ноги, где-то тут кротовая нора, ползучие колючки, да и жуков хватает. Она удивленно посмотрела на меня. — Если наступишь, будет больно и им, и тебе, — я попытался объяснить то, что до меня донес Хрейн. — Спасибо, — Меламори поцеловала меня в щеку. Она встала на цыпочки и покружилась. — Я буду аккуратной. Идем? — Погоди. Он обещал мне что-то оставить на память. — Здесь ничего... Вот, смотри. Рядом с деревом, которое уже не было Хрейном, лежала толстая сухая ветка без листьев. — Оно, — я поднял ее. Невероятно, но от ветки шло все то же странное сухое тепло, так согревшее меня вчера. — Возьмешь с собой? — Конечно, — я не отрываясь смотрел на кусок дерева в своей руке. Ветка была достаточно толстой у основания, ухватистой и длинной, из нее можно было бы что-то сделать. Если бы я умел. Меламори ждала, пока я прощался с Хрейном, ручьем и лесом. Со стороны это выглядело, наверное, так себе — худой мужчина в оборванной одежде, расхаживающий по лесу и бормочущий под нос благодарности. Юродивый, как сказали бы на моей родине, но я чувствовал себя как никогда нормальным. Наконец мы двинулись в обратный путь. До места, откуда можно было уехать на амобилере, мы шли всего полчаса, но я уже ничему не удивлялся. Надо было блуждать — блуждал, надо было не есть — не ел. Вот только курить совсем не хотелось, и я вдруг понадеялся, что это навсегда. Меламори вела амобилер медленно и аккуратно, меня скоро укачало и я провалился в сон. — Парень, — во сне Хрейн опять смеялся. Я видел его не деревом, а человеком — высоким, седым и крепким. Он смутно напоминал мне портрет в школьном учебнике литературы. — Хоть сердце у нас с тобой и одно на двоих, но головы все-таки разные. Помни об этом. — Мне так жаль. — Пф, всему свой черед, парень, всему свое время. Не считай чужого, не теряй свое. Живи как жил. — А что мне сделать с... — я замялся. — с твоей частью? С тем, что ты оставил? — Хочешь — выброси, — он пожал плечами. — Хочешь — так храни. — Я подумаю. Стоп. А почему не сработало мое желание? Я же Вершитель! — Так или иначе, да? Так или иначе я остался с тобой. До меня дошло. И правда, сработало. — Почему ты не выбрал другой мир, где мог бы жить дальше? — все-таки спросил я. — Потому что я люблю свой, — он стукнул меня по носу. — Какой же ты все-таки любопытный, Макс. — Ты запомнил, как меня зовут! Он обнял меня крепко, до хруста ребер: — Живи долго, пока не устанешь. И не бойся уходить. — И тебе... — я не знал, что пожелать ему даже во сне. — Ты мое сердце, Хрейн. Он улыбнулся и пропал. Я тут же проснулся, вскочил, стукнулся головой о дверцу амобилера и вскрикнул. Меламори затормозила. — Все в порядке? — Она обернулась и я рассмотрел ее как следует, словно пелена спала у меня с глаз. — Тяжело пришлось? Долго постилась в этот раз? — ответил я вопросом на вопрос. Меламори выглядела похудевшей и очень усталой. Под глазами залегли тени, губы были искусаны, но взгляд сиял. — Дня три. Переполошила весь хрейнов лес, когда поняла, что до тебя не добраться. Джуффин объяснил, что это магия, но я надеялась, что хоть буривухом смогу. Мы тоже хребелы. — Дело не в этом. — Потом дошло, — она горько улыбнулась. — Ты так спал тихо, дыхания не было слышно, а он шелестел себе листьями. Я чуть его не испепелила. — Хрейна больше нет. — Поняла уже. Главное, ты жив, а дважды в список не попадают. — Точно? С моим везением я бы смог. Я посмотрел на руки — лесная грязь въелась в кожу, под ногтями было черно, да и сами пальцы похудели. Носил бы кольца, как Мелифаро, — точно бы потерял. — Ты еще и зарос совсем, и отощал. Джуффин не узнает, а Кофа запрет в трактире на неделю. — Не хочу в трактир. Хочу домой, — признался я и украдкой потрогал ветку. — Подкинешь? — Должен будешь. — Двенадцать порций мороженого? — Десять, — и она рванула вперед. До Ехо мы добрались через четыре дня. Джуффин тактично не беспокоил меня Зовом, Шурфу я коротко сообщил, что все в порядке. Меламори, как и грозилась, первым делом отвезла меня в Дом у Моста. Я был уже относительно чист, хвала придорожным гостиницам, и даже приодет в старомодное лоохи, но все еще худ и бледен. Насладившись охами и разговорами, через полчаса я сбежал в Мохнатый дом. Общение утомило меня, вокруг было слишком много звуков и света, в лесу было тише. Я успел отозвать в сторону Шурфа: — Рад видеть тебя, Макс. — У меня есть что рассказать тебе про список, но это подождет, ладно? — Конечно. Тайне несколько тысяч лет, что ей дюжина дней, — но я чувствовал, что он из меня вытрясет все, чем я в состоянии буду поделиться. — У тебя ко мне просьба? — Да. Ты не знаешь, чем вырезают из дерева? Как обрабатывают? Нумминорих дал мне нож, он подходит, но нужны еще инструменты. В глазах Шурфа мелькнуло понимание. — Я предоставлю тебе литературу и отведу в нужную лавку. Скорее всего, тебе понадобятся резцы. — Спасибо, — выдохнул я. — Ты не представляешь, насколько мне это нужно. Несколько дюжин дней спустя я сидел в саду возле дома Шурфа. Он качался на качелях и слушал мой рассказ. Сначала я хотел опустить личное, но Шурф заслуживал правду, как и Меламори, так что на дорогого друга вылилось множество пустых подробностей. — И потом мы вернулись. Дальше ты знаешь — Кофа слал мне обеды по десять раз на день, Джуффин разрешил не ходить на службу, Меламори не отпускала ни на шаг, а Мелифаро чуть не поселился в моей гостиной. Он все надеялся на пикантные подробности, бедняга. — Ты изменился, Макс, — помолчав, сказал Шурф. — Встреча с сердцем не проходит даром. Я заметил, что ты больше не куришь. — Да, Хрейн не любил огонь. — Ты чувствуешь в себе и другие перемены? — Я почти не пользуюсь Щелью между Мирами. Все еще рано ложусь спать. Боюсь, Джуффин выгонит меня. Я уже не Ночное, а какое-то сумеречное лицо. — Это пройдет со временем. Что-то еще? — Я больше не ору на курьеров, — прошептал я. — Глупо, да? — Нет. Ты стал легче и серьезнее. Неплохой обмен. — С Хрейном? А что дал ему я? — Любопытство и тягу к приключениям. — А... Он же... — Ему хватило тех дней, что вы были рядом. Мы помолчали. Мне до сих пор было больно, что я не мог его спасти. — Ты не проиграл Смерти, Макс. Хрейн ушел на своих условиях. Он дождался тебя, был с тобой. — Он и сейчас. Я достал из-за пазухи сверток. — Криво, я знаю. Учусь только. Думаю даже потом съездить к нему, попросить еще древесины, — я осторожно развернул ткань. На ладони у меня лежали резные фигурки. — Сначала я хотел выстругать палочку, в моем мире есть такая сказка — про волшебную палочку, но показалось глупым. Так что я стал вырезать сначала спящих кошек, потом птиц. Вот олень. Только у него три ноги, я поторопился. Шурф взял оленя, в его пальцах тот казался крошечным. — Красиво. Можно оставить его себе? — Да я тебе лучше вырежу, — смутился я. — Мне нравится этот. Он похож на тебя. — Чем? Отсутствующей ногой или рогами? — Несовершенством. Мне нечего было ответить, и я просто развел руками. Хрейн научил меня быть благодарным и не боятся смерти. Конечно, я вспоминал о своем возрасте, но постепенно научился не принимать его всерьез и окончательно перешел на летоисчисление Ехо. Согласно ему, я был очень молод, и это примирило меня с реальностью. Я долго искал по городу детей Хрейна, выспросив у буривухов в Архиве, где самые старые парки. Я исходил, наверное, все улицы и перетрогал все деревья. Сердце так и не отозвалось. Тогда я решил, что буду считать сыном Хрейна молоденький дуб в квартале от Мохнатого дома, и приходил с ним разговаривать по вечерам. Соседи косились на меня, но Мантия Смерти служила неплохой защитой от досужих сплетен. Я отдал кое-какие долги — и совсем не деньгами, пытался не принимать решения за других — не всегда успешно, и просто жил рядом с Меламори. Где-то через год меня отпустило, и я перестал каждый день ждать новости о том, что в правой колонке возле ее имени появилось другое, пока в один зимний день несколько лет спустя не получил Зов от Джуффина. — Особый Королевский список, Макс. Помнишь такой? — Да. Это Меламори? Она знает? — Нет. Это опять ты, Макс. Ты появился в списке, в левой колонке. Первый раз в истории кто-то занесен в список дважды. Все тут с ног сбились, перепроверяют. Я вздохнул. — Это вы виноваты, Джуффин. У меня и так было сердце Тени, вы мне еще и Хрейна подсунули. — Просто ты слишком жадный, Макс. — Пришла пора делиться. Я нащупал в кармане деревянную кошку и погладил ее теплый бок.