Очень horrorshow

— Very респектабельный музыкальный center, — Ричард Сапогов гладит здоровенную радиолу, стоящую напротив кровати. Пластиковые кнопки радиолы, большие, квадратные, желтовато-белые, под слоновую кость, похожи на его зубы. Радиолу, как и побитое молью чучело медведя, поставленное в прихожей, притащили уцелевшие из «Лампасов». Президентскую дачу обставляли — точно нищего покойника наряжали в последний путь: все понатащили в спешке всего, что нашли хоть немного подходящего, с такой гордостью, как будто делают что-то значительное. Настоящие персидские ковры куплены на рынке в соседнем райцентре и ни одна уборщица не сможет вычистить из них дорожную пыль. В боку рояля, стоящего на первом этаже — замазанная шпатлевкой дыра от выстрела, которым добили Леньку Белоглазого три года назад. Ну, а радиола не ловит радио, на ней только кассеты можно проигрывать. Нателла не любит музыку. Слишком много попадалось ей людей, уверенных, что музыка что угодно сделает романтичным. Но, все же, радиола, огромная, размером с детский гроб, ей нравится. Цвета шпона и клавиш идеально подходят к простыням и занавескам под леопардовую шкуру, спальня выглядит не просто уютной, а какой-то завершенной, как на журнальной картинке, или кадре из кинофильма. Нателла представляет себя киногероиней, стаскивая с шеи шелковый шарфик и отводя плечи назад, чтобы широкий жакет сам соскользнул с опущенных рук. Кино, конечно, о любви. Не о красивой, в красивую Нателла давно не верит. О жестокой, потому что так интереснее. — Поставь что-нибудь, малыш, — хихикает она, садясь на кровать. — Выбери самое подходящее. Ричард кивает и открывает стеклянную витрину с кассетами. Там тоже все подряд: Высоцкий, Старозубов, Эдит Пиаф и «Багровый Фантомас» — все, что продавалось в палатке у городского кладбища. Несколько секунд Ричард что-то напевает себе под нос, чуть покачиваясь с мыска на каблук, а потом, наконец, берет с полки коробку и плавным движением отправляет ее внутрь радиолы. Та щелкает, и, спустя несколько секунд, первый аккорд бьет по ушам. Ричард чуть хмурится — Нателла видит его отражение в стеклянной дверце, она привыкла наблюдать за всем, что вокруг происходит, мелочи могут быть очень важными — и убавляет звук, прежде чем, наконец, развернуться к ней лицом и подойти ближе. — Classic, — поясняет Ричард. — Classic всегда the best, не так ли, моя прекрасная леди? Из классики Нателла знает только собачий вальс и танец маленьких лебедей, но ей нравится, как надрываются скрипки на выбранной Ричардом кассете. В самый раз для истории о жестокой любви. — Ой, ну это тебе виднее, — Нателла улыбается, проводя носком туфли по его голени. — Давай, иди ко мне. Он послушно становится на колени, и подползает ближе, утыкается лбом Нателле в колено, прежде чем запустить руку под юбку. Она пригласила его сюда не в первый раз, и он уже знает, что нужно делать, не задает никаких лишних вопросов. Это хорошо. — Ты такой забавный, — Нателла тянет его за волосы, заставляя поднять голову. — Как маленькая симпатичная собачка! Я бы посадила тебя в сумочку и таскала везде с собой! Ричард смеется, медленно приподнимает ее юбку, поправляет очки и, прошептав что-то вроде «ох, darling», пристраивает голову между ляжек. Трусов на ней нет, Нателла знает, как готовиться к свиданиям, так что Ричарду остается только сделать только самое нужное. И он вроде как старается. Водит языком вверх и вниз, подпускает слюней, как положено, но она ничего не чувствует. Только что-то вроде щекотки. Иногда все получается, но сегодня — нет. Скрипки на кассете все так же надрываются, но теперь их звук только злит. Нателла пытается с этим справиться. Она прикрывает глаза, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь хорошее, что-нибудь, что заставит ее потечь, но в голове пусто и между ног все остается безразлично сухим, как будто туда напихали ваты. Мысли Нателлы расползаются в разные стороны. Она думает о бабе Ричарда, которую пару раз мельком с ним видела — высокая, тонконогая секретарша, в хороших чешских туфлях. И, может, где-то всего на секунду, не больше, но это не важно, Нателле становится ее жаль. Потому что такие, как она, изо всех сил ломают себе спину, чтобы быть хорошими девочками, а в итоге оказываются о той же параши, что и уличные девки. Схватив Ричарда за волосы, Наттелла оттаскивает его прочь. Прежде чем он успевает поднять голову, она пихает его в грудь ногой, заставляя потерять равновесие и неуклюже упасть на ковер. — Darling, darling lady, мы так не договаривались, — он пытается подняться с пола, но Нателла снова толкает его мыском ноги, теперь — в плечо. Она встает с постели, и все вокруг становится мутным. Музыка как будто ввинчивается в уши, и, пожалуй, Нателла даже хочет выключить радиолу, только бы все смолкло, но ей кажется, что она едва может двинуться места, а Ричард опять пытается подняться и ей остается одно: ударить его снова. На этот раз — со всей силы. Чтобы было больно. Она даже не смотрит, куда бьет, кажется, пару раз мысок туфли просто поддевает складку ковра над неровной паркетиной, но это не важно. Ее метелили множество раз — клиенты, сутенеры, когда Нателла с девчонками еще не работала сама на себя, и просто какие-то мудаки, которые хотели отжать ее дело. И она в точности знает, что сейчас чувствует Ричард, когда острый мысок вбивается ему между ребер. А потом музыка замедляется, превращаясь в какой-то вой, радиола щелкает несколько раз, прежде чем замолчать. В спальне становится так тихо, что, кажется, слышно, Как скребут по оконному стеклу ветки высокой сирени во дворе. Нателла смотрит на лежащего перед ней Ричарда и понимает, что снова не чувствует ничего, но сейчас это другое, правильное «ничего». — Погоди, малыш, — она тянется к тумбе и выдвигает верхний ящик, чтобы вытащить оттуда деньги. Там лежат вперемежку мятые доллары из ломбарда, и голубые сотенные с рынка, и старые десятитысячные, настолько замызганные, что уже не разобрать, где зеленый, а где красный цвет. Ей приносят все подряд, со всего города. — Я же обещала тебе подарочек, и я не обману! Ричард приходит к ней, потому что она платит, и ему даже плевать, чем. Наклонившись ближе, Нателла запихивает купюры в его приоткрытый рот, все еще влажно блестящий от слюны. Ричард даже не пытается сопротивляться, может — боится, что она ударит снова, может — ему все равно, как получить деньги, лишь бы получить. Нателла знает, каким вкусом отдают эти деньги — кровь, дерьмо, хлорка, кожа, машинное масло. — Купи своей бабе «Волгу». И шубу ей купи, — она заталкивает ему в рот еще пару купюр. Ее пальцы намокают от его слюней. Ричард что-то говорит в ответ, но из-за денег все слова будто сминаются. Но Нателла решает, что это значит «хорошо». Точнее, как обычно это слово произносит Ричард, «хоррошоу». Запихнув еще одну красненькую поглубже, Нателла перехватывает его за нижнюю челюсть и пытается закрыть рот Ричарда, но ничего не получается, деньги мешают. Поэтому, плюнув, она просто легко толкает его в грудь: — Ну, все, хватит-хватит. Поиграли и будет, — она чуть откидывается назад и прикрывает глаза, из-под ресниц наблюдая за тем, как Ричард поднимает с пола очки, поправляет волосы, одергивает жилет, прежде чем встать. — Давай, малыш, тебя дома ждут. Пока-пока! Нателла машет ему рукой, и Ричард, прикрыв рот ладонью — деньги он выплюнуть не решается — машет в ответ, медленно пятясь к двери. Она не собирается его останавливать. На сегодня точно достаточно.