***
Хотя Эллиот и был готов к проблемам, то, что он увидел по возвращении домой, застало его врасплох. Он остановился у распределительного щита в прихожей, чтобы включить электричество, а заодно оценить масштабы бедствия. В его отсутствие Дарлин не только успела проснуться, но и нашла где-то моток тонкой бечевки и оплела паутиной всю гостиную и кухню, соединив между собой практически каждый острый угол и деревянную ножку. — Эй! — позвал Эллиот, начиная пробираться ко внутреннему входу в гараж. — Кто же это сделал? Кевин МакКаллистер? Или Человек-Паук? Со второго этажа послышался смех. Улыбнувшись, Эллиот снова окрикнул Дарлин: — Я рад, что ты сама себе все усложнила! А я-то думал, какую загадку тебе загадать. — Загадку? — растрепанная Дарлин вышла на лестницу, шурша пижамой и шаркая по полу носками. — Если ты доберешься сюда, не задев веревок, то получишь от меня… — Эллиот заговорщически убрал руки за спину. — Подарок?! — Он особенный, Дарлин. С ним надо уметь обращаться и ни за что не показывать его родителям. — Почему? — Он опасный, они отберут его. — А если я спрячу? — Сначала доберись! — усмехнулся Эллиот. — Нет, сначала подтяни носки. Пока Дарлин оправлялась, Эллиот заглянул в гараж и сразу нашел то, что ему было нужно: ножницы, навесной замочек, два гаечных ключа и сувенирный сундучок, в котором раньше лежали запасные диоды и резисторы. Взяв все необходимое и надежно закрыв зажигалку, Эллиот поспешил вернуться к сестре. Вообще-то в раннем детстве Эллиот тоже оплетал свою комнату веревкой — кажется, то был клубок шерсти для вязания. Но если бы сейчас Дарлин не провернула свой фокус, он вряд ли бы вспомнил об этом. Была ли эта привычка связана с их общей любовью к супергеройским комиксами, Эллиот не знал, но в одном был точно уверен: он не учил Дарлин этому. Девочка справилась. Она легко и непринужденно добралась до Эллиота, не задев ни одной веревки. Что, конечно, было неудивительно — для своего возраста Дарлин умела быть внимательной и ловкой. Эллиот присел перед ней, не спеша отдавать сундучок. — Дарлин, откуда у тебя веревка? — Нашла. — Ты понимаешь, что мне придется все срезать? — Что? Зачем? Нет! Не надо срезать! Я хочу показать маме! — Вот как раз маме и не стоит это показывать, — вздохнул Эллиот и поднялся на ноги, откладывая на полку вещи из гаража. Дарлин жадно поглядывала на них, но ничто из принесенного братом не напоминало ей заветный сюрприз, так что она ждала. — Твой подарок в сундучке, — объяснил Эллиот, берясь за ножницы. — Но, чтобы его получить, нам с тобой придется пройти квест, понимаешь? И для начала я уберу паутину. — Понимаешь, — ответила поникшая Дарлин. Они принялись за работу. Эллиот срезал веревки, Дарлин собирала и выбрасывала обрезки. Много времени это не заняло — и все же к тому моменту, когда они закончили с уборкой, небо за окнами успело вновь потемнеть и затянуться тяжелыми низкими облаками. Это натолкнуло Эллиота на мысль. Он вдруг понял, как сделать этот предпраздничный день особенным. Разобравшись с паутиной, он позвал сестру с собой на чердак.***
Единственное низкое окошко под крышей выходило на улицу. Эллиот придвинул к нему разложенную стремянку, так что окошко оказалось ровно посередине между двумя стойками. По бокам от стремянки он возвел стены из старых коробок и стульев. Затем они с Дарлин притащили одеяла и покрывала из своих комнат: набросив их поверх шаткой конструкции и закрепив остатками бечевки, они соорудили крышу для домика. Там же на чердаке Эллиот нашел пару оборванных гирлянд. Половина лампочек в них все еще работала, и дети протянули их под одеяльным потолком. Короткий зимний день уже уступал пронзительно-синему вечеру, когда Эллиот щелкнул удлинителем, осветив внутреннее убранство шалаша мягкими разноцветными переливами. А дальше началось интересное и абсолютно непонятное для Дарлин действо. Она засыпала брата вопросами, но тот молчал и лишь загадочно улыбался. Он принес на чердак восковые свечи в подсвечниках, старую газету, пластиковый пакет, половую тряпку, два гаечных ключа, ножницы, сувенирный сундучок. Все это Эллиот разложил внутри домика. Приказав Дарлин пока ничего не трогать, он спустился вниз еще раз и притащил большую кастрюлю и бутылку с водой. Наконец, лестница на чердак была втянута, люк задраен, и дети укрылись в построенном ими домике. — Дарлин, — сказал Эллиот торжественно, — завтра Рождество, но свой подарок я хочу подарить тебе сегодня. Однако я должен убедиться, что ты достаточно взрослая, чтобы получить его. Дарлин крутила в руках закрытый сундучок. Когда она потрясла его, то услышала, как о деревянные стенки постукивает что-то увесистое. — Что там? — спросила она. — Ты не узнаешь, пока не откроешь, — улыбнулся Эллиот, — но только вот ключа от этого замка у нас нет. — Что?! — Дарлин расширила глаза, — но как же?.. — она замахнулась чтобы швырнуть сундучок, но Эллиот перехватил ее руки. — Подожди. У тебя все равно не хватит сил, чтобы разбить его. Лучше посмотри, что у нас есть, — он кивнул на разложенные между ними вещи из гаража. — Обещаю, кое-что из этого поможет тебе открыть его. Дарлин, смирившись, внимательно осмотрела личинку замка и потянулась к принесенным вещам, остановив свой выбор на ножницах. Она попыталась вместо ключа просунуть одно из лезвий, и оно даже слегка вошло, но, к сожалению, провернуть его было невозможно. Дарлин, сведя брови, с отчаянием посмотрела на брата. Разноцветные огоньки гирлянд мерцали в ее больших глазах и окрашивали кожу перламутром, превращая девочку в маленькую лохматую фею. — Хорошая попытка! — похвалил Эллиот. — Действительно, есть замки, которые можно открыть ножницами — например, мамину тумбочку в спальне. Но этот замок сложнее. Попробуй теперь это, — он пододвинул к сестре два гаечных ключа. — Если не догадаешься, не страшно, я потом покажу. Дарлин почти догадалась. Зачем нужен второй ключ она не сообразила, но, взяв один из них, она просунула его наконечник в дужку замка и безуспешно попыталась применить его в качестве рычага. Устав, она швырнула ключ в одеяльную стену и отложила сундучок, насупившись. — Я тоже не знал, что так можно, пока папа не показал мне, — сказал Эллиот, поднимая ключ. — Теперь смотри и запоминай. Он сложил рожковые части обоих ключей один к одному и просунул их в дужку замка, а затем с усилием свел расставленные в стороны ключи, и замочек не выдержал, треснул и выпустил дугу. — Вау! — взвизгнула Дарлин и рассмеялась. — Так мы создали настоящий рычаг, — объяснил Эллиот, снимая остатки замка, — и много сил не потребовалось. Закончив, он пододвинул сундучок к сестре. Дарлин откинула крышку и достала тяжелую хромированную Zippo. Повертела ее в руках, не открывая, подергала за петельку, посмотрелась как в зеркальце, даже понюхала. В свете гирлянд зажигалка казалась еще красивее, чем в магазине, огоньки переливались по гладкой поверхности, делая ее похожей на елочную игрушку. — Что это? — спросила Дарлин. — Это зажигалка, — ответил Эллиот и протянул руку, чтобы забрать ее на время. — Я решил сделать тебе именно такой подарок потому, что следует как можно раньше начать видеть свои возможности. Так мне сказал папа. А еще он просил меня учить тебя так же, как он учил меня. Эллиот откинул с характерным звуком пока еще тугую крышку и разжег пламя. Дарлин, вздрогнув, отшатнулась, а затем, просияв, потянулась забрать свой подарок обратно, но Эллиот не позволил ей. — В этой зажигалке, а точнее — в ее огне, скрыта огромная сила, — сказал Эллиот серьезно. — Например, ты можешь поджечь дом, и мы все умрем мучительной смертью. Я, ты, папа. Представляешь? Мы задохнемся, сгорим до мяса… Чтобы этого не случилось, я должен научить тебя обращаться с огнем. Если ты не справишься, я не смогу тебе ее подарить. — Я справлюсь! — воскликнула Дарлин. — Я знаю про огонь! Эллиот вылил воду в кастрюлю, разжег принесенные свечи и до поры убрал зажигалку в свой карман. В домике стало еще уютнее, и так приятно было смотреть на живое пламя, пока небо за окном становилось все более синим. Тихо потрескивали фитили, а запах теплого воска напоминал о тех вечерах, когда из-за отключения электричества Алдерсонам приходилось собираться вместе и, расставив зажженные свечи по гостиной, все-таки общаться друг с другом; в такие моменты они казались настоящей, почти счастливой семьей. Хулиганя, Дарлин задула одну из свечей. — Я умею тушить! — воскликнула она. — Ага, — кивнул Эллиот, — но если огонь будет больше, так ты его уже не потушишь. Но, смотри. Эллиот показал Дарлин, как легко и быстро возгорается газета и как ее можно потушить, бросив в воду или забив тряпкой. Дарлин хлопала в ладоши, когда огонь, недовольно шипя, исчезал, а как только Эллиот позволил ей самой зажечь ком бумаги, а затем самостоятельно потушить его, она пришла в восторг и повторяла это до тех пор, пока не спалила всю газету, превратив воду в кастрюле в месиво мокрых черных обрывков со следами заголовков и статей. Когда Эллиот поджег целлофановый пакет, дым и вонь напомнили девочке об опасности огня, и она отказалась самостоятельно жечь пластик. На этом урок можно было считать завершенным, и Эллиот вручил зажигалку сестре. — С Рождеством, — сказал он, и Дарлин обняла его. — Я никому не покажу и ничего не сожгу, — пообещала она, и Эллиот погладил ее по всклокоченным кудрям. — С волосами тоже будь осторожна, — напомнил он напоследок. — Если спалишь, будешь лысой и с обгоревшей кожей, это очень больно и некрасиво, а волосы уже не вырастут. Можешь испытать на своей руке или ноге, там есть немного пуха. — Ну уж нет, — испугалась Дарлин и спрятала зажигалку в кармашек на груди. Им все еще не хотелось покидать домик и они устроились около окошка — оттуда было видно, как соседи из дома напротив украшают фасад гирляндами. Кажется, те были навеселе, так как то и дело оступались и промахивались, заходясь в хохоте. Дарлин, уложив голову на плечо брату, сказала мечтательно: — Вот бы увидеть сейчас Санта-Клауса. А Эллиот, промолчав, пообещал себе никогда не забывать это лучшее Рождество в его жизни.***
Стукнул откинутый люк, и дети вздрогнули, отстраняясь друг от друга; теперь стены этого домика едва ли могли укрыть их. — Эллиот, — судя по интонации, Магда была как всегда не в духе, — тебе кто разрешил перекрывать воду? И где все ножи?.. А это еще что?! Шаги приближались. Холодея, Эллиот дрожащими руками тушил свечи так быстро как только мог, но, к сожалению, последняя из них еще горела, когда Магда откинула полог. Ее большие черные глаза стали еще больше, когда она, заглянув вовнутрь, осознала, чем именно занимались дети в ее отсутствие. — На выход, — приказала она, сжимая побелевшие губы. Дети подчинились. Глаза Дарлин заблестели слезами, и Эллиот спрятал ее за спину, когда они предстали перед матерью. — Это моя идея, Дарлин тут ни при чем, — сказал он. — Да вижу я, чья это идея, только ты на такое и способен. — Магда вытащила из шлевок ремень и сложила его пополам. — Ты хотя бы понимаешь, что мог устроить пожар и убить свою сестру? И я не хочу говорить про дом с еще не выплаченным кредитом. — Я контролировал! — вскрикнул Эллиот, ощущая жгучее покалывание в носу. — Ничего бы не случилось! — его голос сорвался. — Контролировал? — усмехнулась Магда. — Хороший же контроль — развести огонь в пещере из сухих тряпок и затащить туда ребенка. Самое оно. Поворачивайся. А ты, — добавила она для Дарлин, — отойди и смотри, что бывает за такие идеи. Эллиот встал к матери спиной и зажмурился, ощутив, как из-под век на щеки скользнули слезы. Он знал, что сейчас будет. А значит, зря все это время он надеялся, что ремень остался в прошлом. Первый удар ожег кипятком, но Эллиот не открыл глаз, только услышал как Дарлин зарыдала уже в голос. «Лучше бы ушла, — думал он, — пока она не заметила зажигалку…» Второй удар пришелся на то же самое место, заставив Эллиота подавиться всхлипом и задышать часто-часто. На третий удар Эллиот успел спросить себя: зачем он принес все свечи, когда можно было обойтись без свечей? Неужели ему так запали те отключения электричества? Четвертый удар задел тонкую кожу на пояснице, и Эллиот, дернувшись, прикусил язык. Как же он глуп! Она права. Он не имел права так рисковать жизнью и здоровьем Дарлин. И их общим домом. На пятый удар Эллиот согласился с этой дрессировкой: если бы он изначально был умнее, то не потребовалось бы применять отрицательное подкрепление. Как же он глуп. Как же он глуп. На седьмом ударе Магда остановилась. — Ты понял, почему это произошло? — спросила она. — Да, — ответил Эллиот, разворачиваясь, — я больше так не поступлю. Прости меня. Дарлин на чердаке уже не было. Эллиот, как и прежде после наказаний, не решался смотреть матери в лицо; он разглядывал пол и молчал, ожидая, когда ему можно будет уйти. С улицы донесся какой-то треск, затем послышались чьи-то одиночные аплодисменты и звонкий смех соседки. — Ты наказан, — напомнила Магда, вправляя ремень обратно. — Из комнаты не выходишь до завтра. Я принесу тебе ужин, но никакого телевизора и никакого компьютера с отцом, понял меня? — Понял, — ответил Эллиот, вытирая о джинсы холодный пот с ладоней.***
Зайдя к себе, Эллиот рухнул на постель и закрыл голову подушкой. Горло душил спазм, но под подушкой было легко не дышать. Плечи затряслись, и Эллиот впился зубами в простыню, чтобы не издать ни звука. Слез не было. Только не случившийся пожар жег изнутри. Минут через пять в комнату зашла Магда. Включив свет, она сбросила на постель забытое на чердаке одеяло. Еще через какое-то время она принесла какао и бутерброды, оставив их на письменном столе. Эллиот все не шевелился, прячась под подушкой, и не переворачивался на пострадавшую сторону тела. Молчал. Ужинать пришлось на коленях — сидеть ближайшие несколько часов будет больно, он помнил это по прошлому разу. Положив свою подушку на пол, Эллиот устроился на ней напротив стола и принялся за бутерброды. Вытекающее теплое масло тоже напоминало о предыдущей порке, той самой, что привела к первому на памяти Эллиота семейному скандалу. Так сильно, как в тот раз, мать его еще не порола, и Эллиот прибежал к отцу в слезах. Он не чувствовал своей вины тогда, а сейчас не мог вспомнить и проступка. В тот раз Эдвард долго утешал его. Он уложил его на себя и, приспустив штанишки, аккуратно наносил на содранную и вспухшую кожу растопленное в ладонях кокосовое масло, а затем долго и крепко обнимал, рассказывая что-то хорошее, пока высыхали слезы и впитывалось масло. Потом, слыша из-за стены угрозы и крики родителей, Эллиот снова плакал, словно он был тем, из-за кого их семья сломалась. Теперь же Эллиот не мог нажаловаться отцу, теперь он был действительно виноват. Теперь он получил по заслугам и должен понести наказание. Эллиот слизнул с пальцев вытекшее из бутерброда масло, сливочное, не кокосовое, но тот экзотический аромат с необычайной яркостью вновь возник в памяти, как и все, что было с ним связано. Эллиот не оборачивался. Он знал, что он один в комнате, и те невесомые, скользящие поглаживания, что он сейчас ощущает, всего лишь эффект отступания боли: кожа успокаивается, разглаживается, и на контрасте это воспринимается как что-то ласковое и нежное. Подкатывали слезы, но Эллиот запретил себе жалеть себя. Полученный урок должен быть усвоен. Чтобы отвлечься, он включил компьютер. Пришло время разобраться с рекурсией.***
Как говорится, чтобы понять рекурсию, надо понять рекурсию. В учебнике эта тема разбиралась на примере вычисления факториала, но Эдвард только смеялся над этим: он говорил, что это — образец того, как не стоит применять рекурсию, так как подобное приведет к достаточно большой глубине и может наступить переполнение стека вызовов. Python уже имеет встроенную функцию вычисления факториала, которая работает быстрее и не требует таких затрат оперативной памяти. Для составления рекурсивного алгоритма задачу следует упрощать, разбивая ее на подзадачи: отдельно выделить конечный случай, который приведет к выходу из рекурсии, и определить рекуррентный случай, то есть вычислить ту самую подзадачу, которая будет выполняться на каждой итерации, вызывая самое себя, вплоть до момента достижения условия выхода. Эдвард объяснял это Эллиоту на простом примере: — Предположим, — говорил он, — раненый Бэтмен упал в колодец и не может самостоятельно выбраться оттуда. Я проходил мимо, услышал крики и поспешил помочь. Но вот проблема: вес Бэтмена — двести фунтов, а я могу вытянуть только сто. Что же делать? Я зову твою маму и прошу ее помочь. Она соглашается, но вытянуть может лишь пятьдесят фунтов. Она зовет тебя. Ты способен вытянуть двадцать пять фунтов, но этого все еще мало, и ты зовешь Анжелу. Сил Анжелы хватает на двадцать фунтов, но остается еще пять. Тогда Анжела зовет Дарлин, и та с легкостью дотягивает эти пять фунтов. Бэтмен спасен. — Что же получилось? — продолжал Эдвард. — У нас была задача: вытянуть двести фунтов. Мы разбили ее на подзадачи: тянуть сколько можем и, если сил не хватает, передавать приказ тянуть следующему человеку, и так до тех пор, пока Бэтмен не окажется на поверхности. Дарлин в этой истории — крайний случай, условие выхода из рекурсии, ведь именно благодаря ее усилию, мы наконец-то вытянули все двести фунтов, и ей уже не нужно передавать эту задачу кому-то следующему. Если бы Дарлин не было, мы бы застряли в тщетных попытках спасти Бэтмена. Все же остальные, помимо твоей сестры, это рекуррентные случаи, которые являются собственно решением задачи через создание подзадачи меньшего масштаба, меньшей сложности. Когда они разобрали, как пишутся простые рекурсивные функции, Эдвард оставил Эллиоту задание, которое должно было помочь освоить не только особенности подобных алгоритмов, но и познакомить с азами программирования графики. Эллиот должен был научить компьютер рисовать вложенные один в другой квадраты, фрактально сходящиеся к центру. В их блокноте Эдвард оставил рисунок того, что примерно должно было получиться у Эллиота, и именно этим Эллиот решил заняться. На первый взгляд простая задача несла в себе немалые сложности. Далеко не сразу Эллиот догадался завязать условие выхода из рекурсии на специально заданное в аргументе функции значение глубины или использовать кортежи для передачи координат точек в параметры. Когда внизу хлопнула входная дверь, Эллиот позволил себе передохнуть и отвлечься. Крадучись, он выглянул из комнаты. Снизу слышался довольный голос Эдварда — тот радовался количеству проданного сегодня. Магда осекла его — сообщила о проступке детей, но при этом умолчала о собственном. Эдвард, обеспокоившись, захотел подняться к Эллиоту, но Магда попросила его не делать этого, педагогического эффекта ради, и Эдвард остался внизу с Дарлин. Дальше Эллиот подслушать не стал. Нахмурившись и стиснув зубы, он закрыл свою дверь на ключ и вернулся к задаче. Если он им не нужен, то и они ему не нужны. Рабочая версия программы выглядела так: import sd def draw_fractal_rectangle(a, b, c, d, deep=51, alpha=0.1): if deep < 1: return for m, n in (a, b), (b, c), (c, d), (d, a): sd.line(sd.get_point(*m), sd.get_point(*n)) a1 = (a[0] * (1 — alpha) + b[0] * alpha, a[1] * (1 — alpha) + b[1] * alpha) b1 = (b[0] * (1 — alpha) + c[0] * alpha, b[1] * (1 — alpha) + c[1] * alpha) c1 = (c[0] * (1 — alpha) + d[0] * alpha, c[1] * (1 — alpha) + d[1] * alpha) d1 = (d[0] * (1 — alpha) + a[0] * alpha, d[1] * (1 — alpha) + a[1] * alpha) draw_fractal_rectangle(a1, b1, c1, d1, deep — 1) draw_fractal_rectangle((100, 100), (500, 100), (500, 500), (100, 500)) sd.pause() При вызове функции в параметры a, b, c и d будут передаваться координаты точек углов будущего квадрата, между которыми графический модуль sd будет прокладывать линии. Эти координаты при каждой итерации будут смещаться на значение alpha, по умолчанию равное одной десятой. Функция рисования квадрата будет не только рисовать квадрат от указанных вершин, но и пересчитывать их, чтобы при каждом следующем вызове самой себя передавать в параметры уже новые координаты — a1, b1, c1, d1 — от которых и будет рисоваться следующий квадрат. С каждой итерацией заданный предел глубины уменьшится на единицу, и когда значение глубины окажется меньше одного, произойдет выход из рекурсии.***
К ночи кашель Эдварда усилился. Эллиот, единственный, кто знал истинные причины этому, не находил себе места. Он пытался запрограммировать еще и фрактальное дерево, но голоса из-за стены не давали сосредоточиться. — Как же надоел твой бронхит! — возмущалась Магда. — Хоть бы курить бросил, я не знаю… Ты был у врача? — Я могу переночевать внизу на диване, — отозвался отец так тихо, что Эллиоту пришлось прижать ухо к розетке, чтобы расслышать его. — Конечно. А потом еще твою спину лечить, — мать было слышно прекрасно. — Лучше уж я переночую с Дарлин. Хоть высплюсь. Через пару минут Эллиот услышал шаги в сторону комнаты Дарлин, которая находилась на некотором удалении от спальни родителей и его детской. Кашель за стеной продолжался еще какое-то время, потом стих. Выждав минут десять, Эллиот покинул свою комнату. Спальня родителей освещалась лишь беззвучно работающим телевизором, транслирующим музыкальный чарт от MTV. Отец сидел напротив, разложив что-то на журнальном столике. Прикрыв за собой дверь, Эллиот приблизился и заглянул через плечо. — Эллиот? — Эдвард развернулся к нему. — Ты почему не спишь? — Караулю Санта-Клауса, — улыбнулся тот. — А ты что делаешь? Перед отцом лежал тетрадный лист, на котором в складке посередине были собраны какие-то зеленые крошки и комочки, напоминающие листовой чай. Слева располагалась круглая баночка с треугольными штырьками внутри, такими же, как в ее крышке, лежащей рядом. Эдвард, сложив пополам небольшой прямоугольник полупрозрачной бумаги, ответил: — Собираюсь скурить это. — Это не табак, — догадался Эллиот. — Что это? Эдвард пересыпал намолотую зеленую массу в полупрозрачный прямоугольник и принялся, утрамбовывая, медленно сворачивать его. — Я купил это у человека, тоже склонного к хроническим болям, — ответил он и, облизав край бумаги, запечатал получившуюся папиросу. — Добрый малый выращивает сорта с выраженным обезболивающим эффектом — спасибо ему за это. Не капельница с морфином, конечно, но немного жизнь скрашивает. Затем Эдвард оторвал от тетрадного листа тонкую полоску, плотно свернул ее и просунул в качестве фильтра с одного конца, а противоположный закрутил, чтобы ничего не высыпалось. — Ну, так что, — он снова обернулся к Эллиоту, — ты спать собираешься? Уже за полночь. Или ты хочешь обсудить инцидент на чердаке? Эллиот помотал головой. — Я хотел попросить тебя помочь мне с графической задачей на рекурсию. Квадраты я сделал, а дерево пока не понял. — Хорошо, — Эдвард опустил папиросу и зажигалку в нагрудный карман рубашки и взял со стола очки, — пошли. У себя Эллиот предложил отцу стул, а сам остался стоять рядом, пояснив, что уже насиделся за этот долгий вечер домашнего ареста. Надев очки, Эдвард принялся набирать программу, по ходу объясняя Эллиоту свои действия. Начал он также с подключения графической библиотеки и определения функции рисования ветвей дерева, параметрами которой он назначил стартовую точку векторов ветвей, угол их наклона и длину. В качестве условия выхода из рекурсии он указал длину ветви, меньшую пяти пикселов. Затем Эдвард прописал вектора и задал вариативность изменения их углов и длин. Наконец, он назначил стартовыми точками следующих векторов конечные точки предыдущих и увязал изменения последующих длин и углов с указанными выше. Получилось так: import sd def draw_random_branches(start_point, angle, length): if length < 5: return v1 = sd.get_vector(start_point=start_point, angle=angle, length=length) v1.draw() v2 = sd.get_vector(start_point=start_point, angle=angle, length=length) v2.draw() delta_angle = sd.random_number(18, 42) delta_length = sd.random_number(60, 85) *.01 # delta_angle = sd.random_number(5, 30) # delta_length = sd.random_number(60, 95) *.01 next_point = v1.end_point next_point2 = v2.end_point next_angle = angle — delta_angle next_angle2 = angle + delta_angle next_length = length * delta_length draw_random_branches(start_point=next_point, angle=next_angle, length=next_length) draw_random_branches(start_point=next_point2, angle=next_angle2, length=next_length) root_point2 = sd.get_point(300, 30) draw_random_branches(start_point=root_point2, angle=90, length=100) sd.pause() Когда он отправил программу на выполнение, Эллиот не сдержал восхищенного вздоха: не быстро, но верно интерпретатор отрисовал настоящее фрактальное дерево. Эдвард еще раз кликнул «run», и дерево видоизменилось. — Это зависит от чисел, которые мы передаем в функцию random, — объяснил он. — Каждый раз это будет новое дерево, но значение длин и углов его ветвей будет колебаться в указанном диапазоне. Смотри, тут я закомментировал другой диапазон, который также будет давать нам каждый раз новое дерево, но уже иной, так сказать, стилистики. Он снял очки и откинулся на стуле. — Ты все понял? Эллиот кивнул, улыбаясь. — Спасибо! — Ты не против, если я покурю у тебя в комнате? — спросил Эдвард, выключая монитор. — Не хочу, чтобы твоя мама жаловалась потом на запах. А здесь мы проветрим. — Только если ты мне тоже разрешишь покурить. — И в кого ты такой шантажист, — рассмеялся Эдвард, устраиваясь на кровати. — Разрешу, но только один раз. Это слишком влияет на память. Ты же не хочешь забывать все, что учишь? Эллиот выключил свет, погрузив комнату во тьму, и сел рядом, тоже прислонившись к прохладной стене. Эдвард тут же дотянулся до подушки и подложил ее ему за спину. Эллиот пытался устроиться удобнее, но в конце концов решил не обращать на боль внимания — ведь сейчас он покурит и, быть может, перестанет ее ощущать. В окно напротив светил оранжевый фонарь. Деревья перед ним больше не гнулись от ветра, застыв, они устремили свои черные кривые шпаги в глубину ночного космоса. В детстве Эллиот боялся их теней на стене над кроватью и всегда тщательно занавешивал окно. Теперь же все иначе: штора отдернута, рыжие пятна света ложатся на лица, искажая их до неузнаваемости, но Эллиот видит рядом с собой не монстра, он видит отца и знает, каких бы монстров не скрывали тени, тот защитит его, и значит, бояться нечего. — С Рождеством, малыш, — сказал Эдвард и чиркнул зажигалкой. Рыжее пламя. Глубокий вдох, искры и треск сгорающего растения и выдох — к потолку, почти незаметной в темноте струей. Этот запах не спутать с сигаретным дымом. Густой и плотный, он напоминал сопревшие по осени листья, в которые словно добавили грейпфрутовых корок и слегка подпалили. Эдвард поднес папиросу к губам Эллиота, и тот, не пытаясь перехватить ее в свою руку, затянулся. Дым показался мягче сигаретного, но в то же время будто бы крепче, на выдохе он царапнул горло, и Эллиот закашлялся, уткнув лицо в подушку. — Спасибо, что не шумишь, — кивнул Эдвард и погладил Эллиота по спине, пока тот пытался подавить спазм. — В первый раз всегда кашляют. — Зато ты перестал, — сипло отозвался Эллиот, приподнимаясь обратно. — Я — дурак, надо было не косяк тебе предлагать, а дать вдохнуть то, что выдыхаю я — так дым будет легким словно воздух, но и эффект сохранится. — Давай, — согласился Эллиот, — все равно пока не подействовало, только горло дерет. Эдвард стряхнул пепел на пол и, снова затянувшись, жестом подозвал Эллиота придвинуться. Когда лицо сына оказалось напротив, он, слегка придерживая Эллиота за затылок, принялся медленно выдыхать ему в губы, которые тут же распахнулись и позволили дыму свободно протекать внутрь. Когда Эллиот уже не мог вдохнуть больше, он отстранился, и они синхронно выдохнули в потолок. — Я вообще не чувствовал, что это дым! — удивился Эллиот. — Ты был прав, так лучше. Только теперь все пересохло, — он попытался подняться, — я схожу за водой. — Нет, сиди, — Эдвард не пустил его и, дотянувшись до своего ботинка, затушил оставшиеся полкосяка о подошву, — я сам схожу. — В дверях он остановился. — Эллиот… Если почувствуешь что-то странное, пока меня не будет, просто ныряй под одеяло и жди. Чтобы ни случилось, ты в безопасности, хорошо? Ничего не бойся, а я мигом. Эллиот кивнул и уже не заметил, как отец покинул комнату. Фонарь за окном, острые розги деревьев, соседские крыши — выученный наизусть пейзаж теперь казался незнакомым. Но не страшным, нет, скорее… Загадочным? Интересным? Красивым? Его хотелось рисовать. Мысли в голове сменяли одна другую подобно кристаллам калейдоскопа, и каждую из них было приятно обдумывать. Время растянулось, и события этого дня и даже вечера превратились во что-то далекое, полузабытое, маловажное. Поротая кожа почти не болела, лишь пощипывала теплом, и Эллиот, вернув подушку в изголовье, скинул обувь и лег на спину. Он широко улыбался и сам не знал чему. Тело охватила легкая истома, хотелось тянуться, переваливаться с боку на бок, водить невесомыми руками по воздуху; может быть, что-то подобное ощущают кошки, когда разомлеют в полоске солнечного света на теплом деревянном полу. И кажется, прошла вечность, прежде чем вернулся отец. — Я принес сок. Залпом осушив ледяной стакан, Эллиот воскликнул: — Не пил ничего вкуснее! Эдвард лишь усмехнулся и, тоже скинув ботинки, устроился рядом с сыном. Думать стало сложно. Казалось, можно было и вовсе отключить мыслительный процесс, просто прислушиваясь к окружающему пространству. Вот шелестит постельное белье, пока Эдвард укладывается рядом. А вот — проезжает машина, и следом — порыв ветра, всколыхнувший тени на стене. Гудит не выключенный системный блок. Что-то постукивает вдали, на стройке. И даже тиканье будильника вновь отмеряет время вслух. Все это, соединяясь, рождало в голове Эллиота мелодию, которую хотелось слушать, которую удавалось развивать, превращая ее во что-то чуть ли не симфоническое. Эллиот жалел, что никогда не занимался музыкой — теперь у него не было возможности передать то, что он сейчас слышит. Он перевернулся на живот и накрыл голову подушкой — ему стало интересно, сохранится ли музыка, если он отрубит от себя источники звуков. Но мысль об этом, как и мелодия, ускользнула, когда отец, приподняв подушку, спросил: — Ты как? — Я в порядке, — отозвался Эллиот. — Точнее, мне очень хорошо. Но я не могу сейчас разговаривать. — Конечно, — Эдвард подтянул одеяло, — сейчас и мне сложно говорить. Не беспокойся об этом. Тяжелая рука отца осталась лежать на спине Эллиота, поверх одеяла, которым он их укрыл. Это было приятно, это успокаивало. Эллиот подумал, что сейчас они подобны древним животным, укрывшимся на ночевку в пещере, которые спят вповалку и жмутся друг к другу ради сохранения тепла. Эдвард, словно в ответ на его мысли, тоже перевернулся на живот и закинул на Эллиота еще и ногу. Подтянув тонкое тело к себе вплотную, он крепко обнял его и зарылся носом в жесткие короткие кудри. Только теперь Эллиот смог расслабиться. Ощущение давления сверху, звук тихого дыхания рядом, надежная крепость рук и ног дарили долгожданное чувство безопасности, заботы, единения. Это было чем-то совершенно противоположным тому, что сегодня совершила с ним мать. Эллиот глубоко вдохнул, пропуская через себя и осознание этого, и эти ощущения, и на глазах снова навернулись слезы. И как же хорошо, что отец молчит, никак не акцентируя внимание на своем объятии, на том, что практически придавил Эллиота, и Эллиот может тайно наслаждаться этим, делая вид, что ничего странного не происходит. — Помнишь, как мама Марти Макфлая влюбилась в него? — прошептал Эдвард. — Мне кажется, что если бы я встретил тебя в возрасте Марти, то тоже бы влюбился. — Зато мама точно нет, — усмехнулся Эллиот. — Значит, ты никогда не исчезнешь с фотографии… Эдвард сдвинул ногу повыше и задел наиболее поврежденное место. Вздрогнув, Эллиот заерзал, пытаясь уйти от неприятного соприкосновения, но при этом остаться в объятиях. Когда ему это удалось, он снова глубоко вздохнул и расслабился, возвращая себя в безмятежность. — Ты знал, что почти все, кто в первый раз слишком сильно накурились и при этом не испугались, ощущают прилив крови к половым органам? — тихо спросил Эдвард. — Так на нас действует это растение. Можно даже испытать оргазм, не притрагиваясь к себе руками. Просто мысленно усиливая уже имеющееся состояние возбуждения. — Не знал, — ответил Эллиот через минуту. — Мне не страшно, — признался он, улыбаясь в темноте. Только чувствую себя глупо — не могу додумать ни одной мысли. Но это… Я словно вижу свои мысли, их схему; предпосылка ведет к следствию, которое становится предпосылкой к новому следствию, и снова, и снова… Я будто опускаюсь в рекурсивный алгоритм, объединенный общим смыслом, но на каждой итерации выдающий что-то… Я не могу до конца сформулировать. Я каждую секунду узнаю что-то новое и важное, но что именно не запоминаю… Итерации ускользают. — Но тебе не обязательно сейчас думать осмысленно, — прошептал Эдвард. — Ты можешь просто раствориться в моменте. Сосредоточиться на нем — единственном и неповторимом. Ускользающим. Полюбить этот момент, понимаешь? Быть в нем настолько, насколько это возможно. — Пап, ты что, накурился? — хихикнул Эллиот, прижимая одеяло ко рту, чтобы не засмеяться в голос непонятно с чего. — Еще как! — шепотом воскликнул Эдвард. — Я давно не курил, для работы на E-corp мне был нужен мой мозг полностью. Но теперь могу себе позволить. Малыш, я просто хотел сказать тебе, что… Не договорив, Эдвард закашлялся. Выпустив Эллиота, он уткнул лицо в подушку, пытаясь тем самым заглушить звуки. Его спина затряслась в частых спазмах — кашель взялся за него всерьез. — Я принесу воды! — Эллиот вскочил на ноги. Схватив пустой стакан из-под сока, Эллиот на цыпочках пробежал в ванную и набрал воды. Так же бесшумно вернулся и плотно прикрыл дверь. Отец все кашлял и даже не мог взять протянутый стакан. В какой-то момент звуки стали совсем страшными, влажными — казалось, Эдварда выворачивает наизнанку. — Принести тазик? — Эллиот был в отчаянии. — Не надо, — пробормотал Эдвард, отрываясь от подушки и вытирая рот. — Включи свет. Наконец-то передав стакан, Эллиот зажег настольную лампу. Обернулся. И ощутил, как кожа на затылке съеживается, пуская холод вниз по позвоночнику. Подушка и пол-лица Эдварда были окрашены кровью. — Не бойся, — сказал отец, делая глоток воды, — сейчас все уберем. Его снова заколотил кашель. Эллиот едва успел перехватить стакан, вода в котором слегка порозовела. Как только приступ отступил, Эдвард, прихватив подушку, ушел в ванную. Эллиот, погасив свет, проследовал за ним. В ванной Эдвард долго стоял над раковиной, периодически выкашливая кровяные сгустки. Эллиот, забившись в угол между душевой кабинкой и стиральной машиной, плакал, не зная, чем он может помочь, — вызывать скорую или будить маму Эдвард ему запретил. Наконец, наступило долгожданное затишье, нарушаемое лишь сиплым дыханием отца и шмыганьем сына. Эдвард пустил воду, умылся, прополоскал рот, вымыл руки с мылом. — Извини, — сказал он, вытирая дрожащие руки, — ты не должен был этого видеть. — Ш-ш! — Эллиот встревоженно посмотрел на дверь: за ней слышалось воркование Дарлин и голос Магды. — Задержи ее, — он поймал взгляд отца, — а я все уберу. — Спасибо, малыш, — Эдвард поспешил покинуть ванную. Чтобы не думать о произошедшем, Эллиот превратил себя в компьютер — в робота, которому не нужно чувствовать, который умеет лишь выполнять правильные команды. Запереться. Отогнуть пластик обшивки душевой кабины. Затолкать под кабину испачканную подушку. Вернуть обшивку на место. Затереть следы пальцев на пыли. Развернуться к раковине. Пустить воду и убрать оставшиеся кровяные кляксы. Промыть мочалку. Выключить воду. Убедиться, что улик не осталось. Убедиться, что коридор пуст. Вернуться в комнату. Забыть.***
Ни из комнаты родителей, ни из коридора больше не доносилось ни звука, но заснуть все не удавалось. Эллиот крутился и ворочался до тех пор, пока не наткнулся под одеялом на какие-то крошки. Уже догадываясь, что это может быть, он встал и включил свет. Действительно, то были остатки недокуренного косяка — видимо, тот выпал из нагрудного кармана, когда Эдвард кашлял в подушку, и был им же раздавлен и растерт по простыне. Эллиот вырвал из тетради лист, сложил его пополам и аккуратно собрал крошки в складку посередине. Вернулся к столу. Отложив листок, он взял металлическую ручку, раскрутил ее, вытряс стержень и пружину. Пружину он смял в комок и поместил обратно в ручку, неглубоко. Осмотрелся. Кивнув, подошел к книжной полке и вынул толковый словарь, за которым обнаружилась зажигалка. Отец говорил, что это растение влияет на память. Эллиот на это и рассчитывал. В этот раз приятное расслабление и затуманенность разума настигли сразу. Тело прекратило дрожать, слезы больше не подбирались, а главное — удалось перенаправить внутренний диалог в сторону от мыслей о смерти отца и будущем одиночестве. Думая, чем бы заняться, Эллиот вспомнил про комикс, который он хотел нарисовать для Дарлин. На первой странице нелинованного блокнота уже был рисунок, Эллиот создал его как-то после школы, когда проводил время в подсобке «Мистера Робота». В тот раз он нарисовал неудачное приземление космической тарелки: на заднем плане, под оранжевым небом, буйствовала несуществующая фиолетово-зеленая растительность, а спереди, чуть заслоняя разбитый корабль, стояли капитан и его помощник, одетые как Док и Марти. Когда Эллиот показал этот рисунок Дарлин, рассказав, что на нем происходит, та тут же потребовала историю о дальнейших приключениях этих космонавтов. Починят ли они корабль? Выберутся ли с планеты? Тогда Эллиот не знал, что ей ответить, но теперь он отчетливо видел, что должно быть на следующем рисунке: капитан, раненый после неудачной вылазки на чужую территорию. Рисовать было легко как никогда. Анатомические неточности не беспокоили; главное, Эллиоту удавалось переносить на бумагу то, что он не мог выразить словами. Он понимал, почему рисует именно это, но с каждым штрихом красного карандаша реальность словно сокращалась, отдавая часть бумаге, и будто бы если на следующей странице капитан выживет, то ничто не помешает выжить и отцу.***
Проснулся Эллиот позже всех, только тогда, когда к нему зашла Магда, чтобы позвать завтракать. — А где папа? — спросил он, с трудом разлепив глаза. — Ни секунды без него не можешь, да? — покачала головой Магда. Эллиот чуть было не спросил, как тот себя чувствует, но вовремя сдержался, буркнув «прости», и следом добавил: — Можно я подарю тебе уборку и стирку? Чтобы ты могла весь день отдыхать? И Дарлин сам покормлю. Магда, склонив голову набок, улыбнулась, и ее строгое лицо преобразилось, помолодело. — Вот это другой разговор, — хмыкнула она, — вот такой сын мне нравится. Спускайся, от меня тебя тоже ждет подарок. Конечно, не такой шикарный, как от папы, но я никогда и не позволяла себе такие траты. Несмотря на светлый день, окна в гостиной были занавешены, и пространство освещали только огни наряженной ели и электрических гирлянд. Это была идея Магды — она хотела сделать атмосферные фотографии с детьми и их подарками под елью. Спустившись, Эллиот тут же приметил большую коробку среди подарков поменьше. — Проснулся? Из кухни вышел отец, неся на плече Дарлин, которая размахивала руками и пыталась дотянуться туда, куда обычно не могла из-за своего маленького роста. Он ссадил ее на пол, и внимательно посмотрел на Эллиота, словно желая убедиться, что их ночные приключения не станут темой для разговора за столом. Выглядел Эдвард плохо: глаза запали глубже, и под ними залегли тени, а складки у рта и под скулами обозначились резче, добавляя возраста. — Это мне? — спросил Эллиот, указывая на большую коробку. — А мне?! — воскликнула Дарлин. — Начнем с Дарлин, — улыбнулся отец. Магда принесла фотоаппарат и запечатлела, как Дарлин разворачивает розовую бумагу и, чуть ли не прыгая от радости, обнаруживает под ней новенький Game Boy от отца и красивую куклу от матери. Как Эллиот находит бейсбольную биту с приклеенной открыткой, на которой значилось «Храброму Эллиоту — от мамы». И, наконец, как Эдвард с Эллиотом открывают большую коробку, и Эллиот, услышав отцовское тихое «там Apple ][», оборачивается и смотрит в кадр с неуверенной, но по-настоящему счастливой улыбкой. Родители поздравили и друг друга, и даже обнялись, обменявшись подарками, и в доме воцарилась долгожданная благодать. Когда Алдерсоны — все вместе — уселись завтракать, зазвонил телефон. — Эмили? — удивился Эдвард, сняв трубку. — Да, да, — закивал он, — и вас всех тоже! С Рождеством! Передавай Анжеле привет от Эллиота. Вдруг улыбка пропала с его лица, и дальше он с минуту молчал, пока миссис Мосс что-то говорила. — Да, я удалил эти данные отовсюду, — наконец сказал он, отворачиваясь, — ты поэтому звонишь? Это они тебе… — он опять замолчал. — Хм, даже так? А ты поедешь? Магда отложила вилку и смотрела в спину Эдварда, пытаясь понять, о чем идет речь. Она, как и Эллиот, знала, что Эмили — его бывшая коллега, которая также попала под сокращение. Закончив разговор, Эдвард положил трубку и обернулся. — Ты представляешь, — сказал он жене, — они выписали на всех премию по итогам года, и мы тоже под нее попадаем, но, так как мы там уже не работаем, они хотят вручить ее налом. — Звучит подозрительно, — отметила Магда. — Это похоже на взятку, чтобы вы прекратили дело по иску. — Вот и я так думаю. Но Эмили предлагает все равно взять эти деньги. В конце концов, они же так и не выплатили нам выходное пособие. — Да, — согласилась Магда, — и, учитывая это, вы все равно остаетесь в праве выдвигать иск. Но почему они не позвонили тебе? Почему ты должен узнавать это от Мосс? — Я съезжу туда после завтрака, — кивнул Эдвард, возвращаясь к столу, — и все выясню.***
Иногда убираться легко. Выполняя монотонную работу, Эллиоту удавалось в какой-то степени отключить мыслительный процесс или, скорее, перенаправить его на сиюминутное, скучное, но правильное и лишенное ненужных эмоций. После долгого крепкого сна и плотного завтрака сил было предостаточно, и Эллиот сделал даже больше, чем собирался. Он перемыл посуду, застелил кровати, разобрал домик на чердаке, пропылесосил ковры, вытер всюду пыль. Когда он добрался до стирки, прошло уже не менее четырех часов, но Эллиот едва ли обратил на это внимание — ему было нужно убить время до возвращения отца. Отстирать удалось даже подушку, благо та была не перьевая, и холодная вода вкупе с мощным отбеливателем победила кровавое пятно по центру. Эллиот перекладывал вещи из стиральной машины в автоматическую сушилку, когда в ванной погас свет. Вашингтон-Тауншип снова остался без электричества, но был день, и не все заметили это.