«Как и твое, мое сердце ничего не может обещать тому, кто боится любви. Но какой смысл прятать его от того, кто тебя любит?» ©
POV Майкл Наши первые полтора года пронеслись незаметно. Я и представить не мог, что легкомысленная интрижка с Алексом перерастет в нечто крепкое, серьезное. Во мне бушевал расцвет многогранных чувств, много лет прозябавших в сухой и бесплодной почве. Мы не кидались громкими словами и клятвами в вечной любви – мы ощущали взаимную, безоговорочную поддержку друг друга. Иногда в ярких приступах экзальтации моему воспаленному разуму не верилось, что впервые я нахожусь в длительных и стабильно-теплых отношениях. Я встречался с человеком, ничего не требующим взамен, кроме всесторонней искренности. Всякий раз я размышлял о нем со сладостным придыханием. Алекс… Мой Алекс. Для меня он стал всем миром. Стал той искомой понимающей душой, с которой можно поговорить обо всем на свете. Стал спасительным плотом в бездонном океане гибельного одиночества. Рядом с ним я беззаветно отпускал себя и мог ни за что не волноваться – все неурядицы казались несущественными. Он окутывал меня трогательной заботой подобно любимому одеялу, и по телу приятно разливалась тягучая пастораль. Я утвердился в сих убеждениях, когда в июне 1990 года со мной произошел весьма неприятный случай, впоследствии обернувшийся для нас с Алексом поворотным моментом.⊹──⊱✠⊰──⊹
За предшествующие несколько месяцев на мои плечи постепенно обрушивалась лавина неприятных и горестных событий. Поначалу досадно канул в бездну выход пластинки с коллекцией лучших хитов под названием «Decade». По итогу изнурительных споров с фирмой грамзаписи мой добрый друг и советник Дэвид Геффен отговорил меня выпускать альбом: он порекомендовал сосредоточиться над созданием совершенно нового материала. Жаль – потраченные усердия полутора лет оказались напрасны. Но я рискнул и доверился чутью Дэвида, слывшего репутацией ловкого и умного коммерсанта в шоу-бизнесе. Вслед за пластинкой срывался запуск рекламного ролика для модной обувной компании «LA.Gear». Коммерческая сделка, заключенная в прошлом году, полностью зависела от выпуска «Decade» и теперь ее успех печально повис на тонком волоске. В довесок представители бренда не скрывали недовольства сотрудничеством, обратившимся для них «сущей катастрофой»: разработанная мной эксклюзивная линия кроссовок, продавалась очень скверно. Меня душило растущее негодование. Словно по пятам неслышной поступью преследовали паршивые неудачи. Я был совсем подавлен. Однако самое худшее предвкушено поджидало впереди. 8 апреля 1990 года скончался мой юный друг Райан Уайт. О! Мне всегда будет больно говорить о нем в прошедшем времени. Я подружился с Райаном и его семьей в конце 1988-го. С рождения мальчик страдал гемофилией, и для постоянного лечения ему требовалось принимать препарат «Фактор VIII», стимулирующий свертывание крови. В 1984 году очередная партия лекарства для Райана оказалась заражена губительным ВИЧ, попавшим в кровь при инъекции. Ужасно подумать: всего лишь один жалкий укол смог жестоко подкосить здоровье ребенка! Меня глубоко поразила история Райана – светлого и доброго мальчишки со сметливыми глазами, отважно сражавшегося за полноценную жизнь. Он вел активную борьбу против дискриминации жертв СПИДа, с патетичными, неунывающими речами выступал в теле-шоу и даже перед президентом Рейганом за трибуной Белого дома. Мое сердце навеки сохранит нежные воспоминания о Райане. Особенно недавние. Помню, как озорно мы праздновали его последний Новый год на моем ранчо. Райан немного приболел накануне, но его самочувствие позволило безоглядно предаваться веселью. Рад, что успел показать ему переделанные аттракционы и зоопарк со зверушками. Помню добродушную, восторженную улыбку, не сходившую с его лица все каникулы. Помню, как подарил ему открытый красный «Мустанг», о котором грезил мальчишка и как потом он радостно прыгал, безостановочно сипя благодарности простуженным голосом, а его мама Джейн, стоя позади, умильно вытирала слезы. А еще никогда не забуду его душераздирающую просьбу матери на праздничном ужине: «Мамочка, когда ты будешь хоронить меня, не одевай меня в костюм и галстук. Я хочу быть в джинсах и футболке. Ладно?». Сдерживая подкатывающий к горлу ком, я извинился и выбежал рыдать в уборную. Спустя два месяца Райан попал в больницу из-за инфекции дыхательных путей. Увы, коварная болезнь все упорнее одолевала изможденного мальчика, жадно забирая последние силы. К началу апреля он впал в кому. Мне необъяснимо верилось, что мой друг сумеет выкарабкаться: врачи подлечат его и мы, как прежде, с ветерком прокатимся на лихом «Мустанге». Думать иначе не хотелось. …Скорбная весть о скоропостижной смерти восемнадцатилетнего Райана пришла, когда я находился на открытии казино «Тадж-Махал» вместе с бизнесменом Дональдом Трампом. Он великодушно предложил свой частный самолет, и мы незамедлительно отправились в Индиану, к семье Уайтов. Я был опустошен. День похорон Райана – самый кошмарный для меня. Разум отказывался верить в происходящее действо. Безмятежно лежа в гробу, Райан напоминал белокурого ангела, осчастливившего бренный мир небесным светом; ангела, одетого в джинсы «OshKosh», футболку и любимые им часы, подаренные мной на день рождения. Припаркованный у дома Райана безмолвный красный «Мустанг», превратился в импровизированный душещипательный мемориал, куда люди нескончаемым потоком приносили цветы, лампадки и шарики. Я безутешно не мог смириться с ранней и несправедливой смертью Райана. Он ушел так рано. Так рано… Лирические строки сами собой выводились на клочке салфетки и воплотились в сентиментальную балладу «Gone Too Soon», посвященную памяти моего дорогого друга. Как известно, беда не приходит одна. В конце того же месяца умерла моя любимая бабушка Марта. В семейном кругу мы ласково называли ее «мама». Она выделялась альтруизмом, непоколебимым спокойствием, рассудительностью и добросердечностью. Бабушка окружала нас кроткой заботой и в любой миг была готова прийти на помощь. Она помогала нам деньгами, передавала подарки на дни рождения и Рождество, покупала одежду, школьную форму, игрушки и сладости. Когда Джозеф объявлял: «На выходные вы поедете к бабушке» – мы безмерно ликовали. Она жила вместе со своим вторым мужем в Восточном Чикаго. Их ослепительно чистый домик виделся нам сказочным мирком, полным любви. Бабушка обожала проводить время на кухне, где пекла для нас пироги и рулеты. Дедушка целый день работал в своем продовольственном магазинчике, откуда по вечерам приносил нам кексы и картофельные чипсы. Меня и мою старшую сестру Ла Тойю любопытно привлекала трепетно собранная бабушкина коллекция статуэток и фарфоровых кукол со всего света. Тойя из предосторожности держала руки за спиной, разглядывая их, а я не мог удержаться от соблазна подбросить куклу в воздух и ловко поймать ее на лету. Правда, иногда меня подводило мастерство жонглирования. Еще у бабушки имелся красивый хрустальный глобус, – мы завороженно смотрели на него и мечтали однажды совершить кругосветное путешествие. Беспощадные годы властно брали свое: бабушка старела и начинала прихварывать. После смерти дедушки она перенесла несколько инсультов, от которых не смогла оправиться, и мы перевезли ее к себе в Лос-Анджелес. К концу жизни в общем букете заболеваний у нее обнаружилась тяжелая болезнь почек. Она долго лежала в госпитале, и мы с семьей по очереди ежедневно проводили рядом с ней: взбивали больничные подушки, разговаривали, читали ей вслух, держали за руку. Немногим позже бабушка перестала узнавать нас, ее состояние стремительно ухудшалось. А потом она впала в кому и, не приходя в сознание, тихо скончалась. Внутренне мы были готовы к уходу бабушки Марты, но, оказалось невыносимо тяжело переживать ее смерть. Семья организовала пышные похороны, пришло очень много народу. В напряженном воздухе отчаянно билась беспросветная грусть. Все присутствующие горько плакали. Мое сердце больно сжималось в приливе бесприютной тоски: я уже никогда не смогу прижаться к теплым, любящим рукам бабушки. Не успел я опомниться от траура по Райану и бабушке Марте, как в середине апреля настигло известие о кончине моего кумира и наставника Сэмми Дэвиса-младшего. В детстве я с открытым ртом смотрел его выступления по телевизору, ловя каждый эффектный жест или шаг, а затем старался воплотить увиденное перед зеркалом. Бесспорно, он являлся живым воплощением филигранного мастерства эстрады. Познакомившись с Сэмми воочию, я не мог поверить своему счастью. С улыбкой вспоминаю, как в нашу первую встречу с волнением засыпал его вопросами о сцене и музыке, а он терпеливо изъяснял горячо интересующие меня аспекты. Однажды на одном из сборных выступлений звезд «Motown», – когда рекорд-лейбл только-только взял шефство над нашей группой «The Jackson 5», – я выступал дуэтом с Дайаной Росс. Неожиданно на сцену энергично взбежал Сэмми и присоединился к нашему танцу. Он обнял Дайану, состроив уморительную гримасу, будто огорчен, что я «обошел» его. Не обращая внимания, я – непоседливый мальчуган, продолжал танцевать, пока Сэмми не схватил меня и с громким хохотом не уволок со сцены: «Я посажу тебя в мешок! Ты, восьмидесятиоднолетний карлик!». За кулисами мы оба смеялись от души. С годами Сэмми стал ближайшим другом моей семьи и почасту гостил у нас дома в Энсино. Мы обожали часами слушать его потешные истории. Вызывать слезы от неугасающих приступов смеха мог, пожалуй, исключительно Сэмми. Осенью 1989 года у него выявили рак горла. Он категорично отказался от хирургического вмешательства, поскольку операция не оставляла ему шансов петь. Сэмми с достоинством оставался великим артистом до конца. Во имя призвания он бесстрашно пожертвовал собственной жизнью. Сэмми не стал отменять юбилейный вечер своей творческой деятельности. Я гордился оказаться в числе приглашенных знаменитостей, исполнив песню «You were there», посвященную Сэмми. Сию композицию больше я никогда не пел. За полгода он буквально сгорел, как спичка. Когда Сэмми умер, меня удостоили чести нести его гроб вместе с Фрэнком Синатрой, Дином Мартином и Биллом Косби. В Лас-Вегасе, чествуя память о нем, на десять минут погасили яркий свет иллюминаций. С той жуткой весны не выношу похороны: меня чудовищно пугает чья-то смерть. Особенно смерть близких и дорогих сердцу людей. На фоне невосполнимых утрат над моей карьерой сгущались темные краски. Передо мной образовалась мучительная дилемма: с какой звукозаписывающей компанией сотрудничать дальше (мне поступили интересные предложения от «Universal» и «Disney»); окончательно ли порвать с «CBC Records» или все-таки остаться с ними, ведь по условиям кабального контракта я должен им еще четыре альбома. Меня терзала беспомощная мука томительных раздумий. В тот непростой период закрадывались основательные сомнения в отношении моих служащих. Поводов наличествовало предостаточно. Преимущественно меня беспокоили мысли об адвокате Джоне Бранка. Невзирая на многие профессиональные успехи, последние годы усиливалась клокочущая неуверенность в нем. Помимо меня Бранка одновременно вел дела безбашенной группы «Rolling Stones», рок-звезды с наглой ухмылочкой Теренса Трента Д'Арби, его дружка высокомерного певца Принса и еще других известных двадцати пяти артистов. Подобную ситуацию я находил несправедливой и отчасти возмутительной, потому откровенно выказал ему свое негодование. К изумлению, Джонни с пренебрежительным укором отметил: я должен лучше оплачивать его тяжелый труд, занимающий огромное количество времени. В заключение экспрессивного обвинительного монолога он бросил претензионную реплику о том, что настала пора ему получать определенную прибыль с моего издательского каталога ATV, ведь будучи адвокатом им приложено немало усилий для успешного оформления сделки. Бранка цинично заявил, что готов посвятить большую часть своего драгоценного времени на развитие моих дел взамен на солидное повышение жалования и пять процентов от дохода с каталога. Сугубо при таком раскладе он согласен оставить работу на других клиентов. Жалкий стервятник… С судорогой злобного отвращения я откликнулся, что тщательно обдумаю его условия. К началу лета тяжкие мысли усиленно раздирали меня на части. Создавалось неподдельное ощущение, точно нахожусь в кабине падающего самолета, где приборная панель тревожно мигает красными лампочками. Словом, все вокруг с треском шло наперекосяк – я постоянно впадал в раздражение и истерики; дурно спал и совсем потерял аппетит. В свете гнетущих обстоятельств мы с Алексом беспричинно ругались. Он стоически пытался тушить разгорающиеся вспышки ссор и нервных пароксизмов, но, признаться, я порядком измотал его психику. Накануне одной из громких размолвок, я уехал на несколько дней к родителям в благолепный Энсино и немного приободрился. Какие страхи могут надолго удержаться при ярком свете утреннего солнца, под голубым небом, при свежем бодрящем ветерке? Чудесным воскресным утром я отправился позаниматься хореографией в домашний зал. Исступленно отдаваясь в магическую власть музыкальных ритмов, с каждым отточенным движением из головы уносились мрачные размышления. Совершая остервенелые мановения телом, я прогонял прочь угрюмые фантомы проблем. Внезапно меня пронзила резкая, жгучая боль в центре груди. Стало непреодолимо трудно дышать. Испугавшись, что у меня начался сердечный приступ, стал истошно звать на помощь. Прибежал взволнованный Джозеф, на счастье возившийся где-то неподалеку. Помню, как он успел подхватить меня, прежде чем я потерял сознание. Меня срочно увезли в медицинский центр Санта-Моники. Врачи диагностировали воспаление хрящей в передней части реберной клетки, анемию и острый невроз, вызванные недоеданием и сильнейшим стрессом. Находясь в пучине злого рока, неминуемого следовало ожидать. По удивительной случайности меня поместили в соседнюю палату рядом с давней подругой актрисой Элизабет Тейлор. Бедняжка находилась в клинике с двухсторонней пневмонией семь недель. Через услужливых медсестер мы передавали друг другу конфеты и шутливые записки. Серьезно перепугавшаяся мама не отходила от моей койки ни на шаг. Братья навещали каждый день и приносили трогательные детские рисунки от племянников. Ла Тойя, с которой мы долго не общались, прислала дюжину черных роз. Мать разъяренно посчитала выходку сестры странной, и вознамерилась выбросить их, но я не позволил: вычурные цветы непостижимо манили полюбоваться мятежной, изрядно пугающей красотой. Узнав о моей госпитализации из растиражированных новостей беснующейся прессы, Алекс примчался в клинику. В полудреме я лежал спиной к двери и сквозь туман услышал чьи-то мягкие приближающиеся шаги. Знакомый шлейф аромата парфюма пронзил чертоги заспанного рассудка. Живо повернувшись на больничной постели, я увидел его: угнетенный внутренним разладом силуэт с потухшим взглядом. Он запер комнату и медленно обернулся ко мне лицом. Впервые я заметил в больших черных глазах Алекса застывшие слезы. Облик его выражал истомное средоточие, от глубоких вдохов напрягались линии мужественной шеи. – Прости меня… – срывающимся голосом прошептал он. – Это все из-за меня. – Ты тут совершенно не при чем! – поспешил разуверить его. – Нет! Ты не понимаешь! – обрывая, безутешно вскрикнул Алекс. – Ты не понимаешь насколько дорог для меня. Я бы не смог пережить, если бы с тобой что-то случилось, – он устало накрыл лицо ладонью, стараясь спрятать душившие слезы. Тишина завладела пространством залитой светом больничной палаты. Все покрывающая, нестерпимая, оглушающая, отупляющая, нескончаемая тишина. Расстегнув пуговицу легкого пиджака, Алекс плавно подошел к не зашторенному окну и отрешенно прислонился к косяку, засунув большие пальцы обеих рук в карманы бежевых брюк. Он стоял молчаливо, неподвижно, апатично. Боясь спугнуть момент, я тоже ничего не говорил. Повисшее в воздухе драматичное напряжение разорвали несколько мелодичных слов: – Я люблю тебя, Майкл. Меня словно оглушили, только кровь с шумом билась в висках. Разум разразился ядерным взрывом и одновременно закружился в смертельном урагане. Голову наотмашь ударили вызывавшие улыбку отрадные воспоминания: как однажды Алекс случайно порезал себе палец, а я истерично обрабатывал йодом рану и неумело делал ему перевязку. Или как мы решили прогуляться по ночным улицам, беспечно бросив машину в переулке Даунтауна, и забрели в какую-то круглосуточную дешевую закусочную соседнего Вестлейка. Потом мы долго плутали обратно в тщетных поисках оставленной тачки и натыкались на подвыпившие компании, а под утро, наплевав на все, поймали такси и уехали отсыпаться ко мне. В тот неописуемый миг я ничего не мог ответить на спонтанное признание Алекса и не желал откровенно лгать, выдавая утешительный зеркальный ответ: «Я люблю тебя тоже». Я остерегался произносить вслух слова любви – безликие тени множества ощущений. Боялся впускать саму любовь в сердце, кое из-за чрезмерной чувствительности могло ненароком вдребезги разбиться. Истинная любовь – материя очень тонкая, беззащитная, делающая человека уязвимым. – Что ж, мне очень приятно… – теребя уголок одеяла, нелепо промолвил я и растерянно поглядел на развернувшегося от окна выжидающего Алекса. В чутком взоре мелькнули проблески боли и разочарования: мой любовник ожидал услышать несомненно иную реплику. – Гм, как странно, – обиженно поджав губы, нахмурился он. – Что? – Каждому фанату или кому угодно ты так легко говоришь, что любишь. А я?! Что со мной?! Кто я для тебя?! – бурно возглашал Алекс, ударяя кулаком в грудь. Мирные переговоры рисковали перерасти в новый виток военного столкновения. – Я всего лишь очередная забавная игрушка в твоем мирке? Да?! – он тяжело дышал, закипая от злости – ноздри слегка раздулись. Алекс язвительно упрекал в чужой любви: у меня всегда непроизвольно вылетало из уст: «Я тоже люблю тебя» или «Люблю тебя больше» на умильные фразы почитателей, членов семьи и сотрудников – некий приятный ритуал для обмена позитивной энергии. – Это ведь совсем другое. Ты ничего не знаешь! – резко возразил я, переходя от равнодушия к смелой самозащите. – Ты гораздо больше для меня, чем думаешь. Я не хочу разбрасываться пустыми словами, чтобы потом не отвечать за них. Это не игра, а серьезное отношение к тебе, Алекс! – привстав с постели, укоризненно направил в его сторону указательный палец. – Неужели ты думаешь, что я мчусь к тебе очертя голову, перекраивая весь график и скрываясь ото всех, чтобы просто поразвлечься? Если хочешь знать правду, ты все для меня! Обескураженный и смятенный моими излияниями, он оцепенело продолжал стоять у чертового окна. По обыкновению большую часть благословенного времени, что нам улучалось проводить наедине, мы смотрели кино, наслаждались вкусной едой, болтали на абстрактные темы, слушали музыку, неторопливо цедя белое вино, трахались, как одержимые, обсуждали детали аранжировок. Однако мы не разговаривали о взаимных чувствах и аккуратно обходили предмет наших запретных отношений, забрасывая важный вопрос отвлеченной пылью. Мы испытывали удовольствие от общества друг друга, непременно ощущая стойкий флер легкости и беззаботности. Мне безумно нравился устоявшийся расклад мастей, и не хотелось покушаться на перемены. Посему разыгравшийся «душевный стриптиз» обратился для нас двоих сокрушительной неожиданностью. Вероятно, спусковым крючком стал мой несчастный случай со здоровьем, но впоследствии он сильно сблизил нас. Окрыленно выписавшись из госпиталя, я задумал полностью реорганизовать все свои дела. Для начала нанял нового бухгалтера – Ричарда Шермана, а затем поручил ему передать вежливое письмо с извещением об увольнении адвокату Джону Бранка. Несносного повесу заменил профессиональный штат из трех юристов. Деликатные особенности моей личной жизни требовали тотальной конфиденциальности – отныне я настаивал, чтобы все подчиненные обязательно подписывали контракт о неразглашении. Проводилась дерзкая политика, дабы предотвратить попытки бывших подчиненных выступать с публичными заявлениями, порочащими мой имидж. С фирмой «CBC Records» меня уговорил остаться Дэвид Геффен. «Не торопись с уходом, Майкл. Компанию ждут разительные перемены – твое положение может значительно улучшиться» – загадочно пророчил он. Мистер Геффен также подметил в моей команде пустующее место импресарио и порекомендовал принять своего надежного человека: Сэнди Гэллина из компании «Gallin-Morey Associates», представлявшим интересы клиентов из индустрии кино и музыки. Новый антрепренер прытко разгреб ворохи застоявшейся работы и легко заправлял делами, подобно удалому капитану. Первое время я долго присматривался к нему и не подписывал с ним документы. О, нет! Больше никаких соглашений с менеджерами! Речь шла лишь об устной договоренности: Гэллин получил право представляться людям моим официальным импресарио. Полагаю, для него это и так большая честь. Постепенно обстоятельства благоприятствующе выправились, и карьера переходила на правильные рельсы. …Передо мной открывались заветные двери в мир большого кинематографа. Талантливый режиссер современности Стивен Спилберг давно планировал создать принципиально новую картину о Питере Пэне. Поначалу он с пиететом попросил меня написать саундтрек к фильму, а в процессе бойкого обсуждения творческого проекта его озарила идея снять меня в главной партии. Кто как не я идеально подходил на роль моего обожаемого героя Питера Пэна – символа юности, радости и свободы. Такой же, как я, заблудившийся мальчик из «Never Never Land» – страны вечного детства, где сбываются мечты.⊹──⊱✠⊰──⊹
«В любви как на войне – горе побежденному» © Франсуаза Саган
Когда наступил январь 1991 года, я бесцеремонно расчистил расписание на ближайший месяц отдыха и любезно попросил служащих не беспокоить. Предлог для побега вырисовывался наиприятнейший. Сюрприз-сюрприз: подкрадывалась вторая годовщина романа с Алексом, и я вообразил широко отпраздновать сие знаменательное событие. При волшебном содействии моего гримера Карен я организовал для нас захватывающее двухнедельное путешествие по городам Европы, – в морозные рождественские праздники там сказочно красиво и неимоверно уютно. Призрачные надежды свободно прогуляться по украшенным улицам Старого Света щемяще теплились вопреки суровым возражениям действительности. …Высокий, статный Алекс прыгал от радости, словно малое дитя, когда я рассказал ему о предстоящей поездке. Доселе за пределы Штатов он никуда со мной не летал, – да еще и на борту частного белоснежного авиалайнера. Европейский вояж был не единственным заготовленным сюрпризом для него. За несколько дней до рейса я преподнес Алексу миниатюрную бархатную коробочку с ключами от новенького серебристого «Мерседеса W126». Подарок являл собой экстравагантную мужскую версию пресловутого кольца. Мой Алекс растроганно всхлипывал очаровательными слезами благодарности, крепко сжимая меня в ласковых объятиях. «Спасибо-спасибо-спасибо, – судорожно шептал он в губы. – Я ни от кого, никогда не получал ничего подобного». Стойко преодолев совместные испытания взлетов и падений последних двух лет, он заслуживал роскошного воздаяния, как никто другой. Изысканная столица Франции встречала нас подгоняемыми порывистым ветром рыхлыми хлопьями снега. Но даже самая гадкая погода не в силах посягнуть на мою бесконечно лилейную любовь к Парижу. Меня благостно вдохновляли французские идиллические мощеные улочки с раскиданными гостеприимными кафешками, маленькими лавками и ароматными булочными. В Париже чудесным образом переменялся фокус восприятия реальности, – он делался особенным, другим. Смешавшиеся благоухания кофе, цветов и выпечки пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже вдыхала головокружительный воздух свободы. Мы остановились в известном отеле Парижа «Hotel Plaza Athenee». С террасы огромного номера люкс открывался впечатляющий вид на город и его главную достопримечательность – Эйфелеву башню. Лучшего невозможно представить. Я томно благоговел, наблюдая за восторженным Алексом, изучающе снующим из одной комнаты апартаментов в другую. Моя обыденная меланхоличность мгновенно исчезла. Я весь сиял от предвкушаемого удовольствия и нежданно почувствовал опутывающую глубочайшую любовь к человеку, покорно находящемуся рядом. Пора перестать прятаться, убегать от любви, не прогонять ее из сердца и разума. Все равно она настигла. Все равно она победила. Откровенные признания, – как предписания с небес – отчаянно просились на уста. – Эй, Алекс, – вполголоса окликнул я, прислонившись к перилам террасы. – Я тоже люблю тебя… Алекс тотчас отпрянул от парапета и медленно поднял на меня молящий, доверительный, вопрошающий взор, – трудно противиться его обаянию. Он дышал с трудом и задумчиво покусывал губу. Я тихонько насторожился: неужели мои сердечные объяснения оказались непростительно запоздалыми? Щедро заулыбавшись, Алекс скинул с себя черное пальто и накрыл мои подрагивающие от парижского холода плечи. Он порывисто притянул меня за твидовый воротник и крепко обнял. Его лицо расцветало радостью и безмолвием восторга. – Я люблю тебя больше, глупенький, – устремив прямой взгляд, – точно в недра души – кротко сказал Алекс и коснулся горячими губами замерзшего кончика моего носа. …Слившись в розовых объятиях, мы молчаливо стояли на террасе. Несомненно, это была любовь. Горячая, страстная любовь, еще более возросшая от всевозможных затруднений и тревог. Любовь, целиком затопившая мою голову. Любовь, без остатка растекшаяся по моим венам. Я блаженно стискивал пальцами накрахмаленные гостиничные простыни, сквозь пелену поглядывая на золотые огни Эйфелевой башни. Мое распутное тело сладостно сотрясалось от каждого нового движения Алекса, темпераментно бравшего меня сзади. Ночную тишину апартаментов разрывали наши пылкие крики-вздохи-стоны и благозвучное поскрипывание кровати. А в моих одурманенных висках непрестанно стучало: «Люблю. Люблю. Люблю». Мы любили друг друга преждевременной любовью, отличавшейся безумным неистовством, кое зачастую разбивает жизни. Из заснеженного Парижа мы отбыли во Флоренцию, столицу итальянского региона Тоскана. Величественный город на реке Арно славится ошеломляющими произведениями искусства и архитектурой эпохи Возрождения. Нам с Алексом несметно повезло полюбоваться кафедральным собором Дуомо и украдкой побродить по улицам Флоренции, богатыми божественно красивыми скульптурами, фонтанами, скверами. Как-то флорентийским сиреневым утром мы валялись в оцепенелом исступлении любовной неги. – Алекс… Мой Алекс… – мечтательно ворковал я, трепетно водя кончиками пальцев по гладкой коже его мускулистой груди. Он сонно поглаживал мои волосы и насмешливо улыбался. – Кто же нарек тебя таким именем? А? – заинтересованно приподнялся я на локте и посмотрел в зияющий омут его черных глаз. – Мама, – прикрыв веки, печально вздохнул он. – Она назвала меня в честь Александра Великого[1]. Он был ее любимым историческим героем, – тоскливо вспоминал Алекс. Он едва не пустился в сумраки горестного прошлого, но мой жаркий поцелуй освободил путь для иных мыслей. – Я люблю тебя, мой Алекс. Отныне три сокровенных словечка бесхитростно звучали в нашей жизни часто. Магически прекрасная поездка в Европу помогла принять полноправную любовь, норовившую играючи раствориться в нашем безумном романе. Мы будто заново обрели счастье, едва не потерянное в суете невзгод. Большего я ничего не желал. Я был счастлив. ______________________ [1] – Александр Македонский⊹──⊱✠⊰──⊹
Вернувшись домой, немногим позже, я вдруг припомнил о пленках с нашими интимными секретами, преспокойно хранившихся у Алекса. Все то время я никогда не просил продемонстрировать их. Теперь же меня не унимало обострившееся до пределов ненасытное любопытство. Зачем ограничивать себя скромно прикрытым наслаждением, которое вдоволь испробовано? – Может, посмотрим их вместе? – лукаво подмигнул Алекс, протягивая две запакованные кассеты. – Нет уж. Я включу их у себя, – возразил я отповедью, выхватывая у него вожделенный пакет. Бесчестно заниматься сексом и натуралистично лицезреть собственные порочные услады – явления полярные. Парадоксально, но беззастенчиво снимать свершенные грехи на камеру мне не казалось страшным. Намного страшнее оказалось вставить злосчастную видеокассету в распахнутую деку проигрывателя на тумбе моей опочивальни. Отчасти я возненавидел свою решительность. Захрабрившись, превозмогая бешеное волнение, неспешно устроился на ковре возле телевизора и дрожащей фалангой нажал на зеленую кнопку пульта «play». На экране замелькало изображение элегантной спальни гостиничного номера – вероятно, тогда Алекс приехал в отель первым и ждал меня. Погодя в дверях комнаты виднеюсь я, – с лучезарной кокетливой улыбочкой на пол-лица. Моя фигура облачена в красную атласную сорочку с тонким черным галстуком, черные брюки из глянцевой лакированной кожи, расшитой маленькими ремешками с венчавшим металлическим широким поясом на талии. Вспомнил! Тот апрельский день 1989 года я провел на увлекательных съемках видеоклипа «Liberian girl», и, не переодеваясь, упорхнул в «Four seasons» к Алексу. – Эй, детка, откуда ты такой красивый? – спрашивает он с характерной хрипотцой в интонации. – Со съемочной площадки. Я снимал новое музыкальное видео с друзьями, – высоким голоском шепчу в ответ и жеманно прикусываю губу. – И прямиком на другую площадку, да?! За кадром разливается его мелодичный смех. Видео-объектив медленно опускается на уровень моих ног. – Детка, твоя попка выглядит потрясающе в этих штанишках! – звонко раздается пошлый комплимент Алекса. – Не хочешь покрутить своим прелестным задом для меня? – Что?! – возмущенно пискнул я. – Нет! Ты спятил! – Эй, мы будем вместе смотреть эти кадры в старости, и вспоминать, как нам было классно! Запись резко обрывается. На следующей картинке я еще одетый заснят на бежевом диване в довольно красноречивой позе: откинувшись на мягкую спинку и широко расставив ноги в кожаных штанах, вольготно восседаю с самодовольной ухмылкой на раскрасневшихся от поцелуев губах. Одну ногу непринужденно забрасываю на сиденье, и камера в юрких руках Алекса фокусируется на моей промежности. – Мое любимое местечко у тебя… – промолвил он с жарким придыханием. На сию фривольную ремарку разносится мой развязный хохот, под аккомпанемент которого в кадре появляется шаловливая рука Алекса, ласкающая пах. Следом слышится чмоканье влажных поцелуев и невнятное мычание. Запись снова прерывается. Через несколько секунд на смененном фрагменте крупным планом записан я, – интенсивно и жадно вбирающий ртом член своего любовника. Масляный, обольстительный взгляд моих почерненных глаз дерзко устремлен прямо в объектив (Боже милостивый! Этот дьявольский нахальный взор не может принадлежать мне! Только не мне!). Оральные ублажения сопровождаются страстным, срывающимся шепотом Алекса: «Yes, baby, yes… Suck that dick». Меж тем, на мне уже отсутствует галстук, а красная рубашка зазывно расстегнута. Проматываю пленку вперед. Перемененная картинка бесповоротно взбудоражила сознание: смятая постель, мы полностью обнажены; я сверху на Алексе, в быстром темпе насаживаюсь на его член; он вольно оглаживает мое разгоряченное тело руками. Из динамиков телевизора оглушительно дребезжат откровенные шлепки плоти и мои непрерывные вскрикивания: «Yes! Yes! Yes!… Fuck! Yes! I wanna cum!». Смотреть дальше больше не мог. Руки конвульсивно задергались и что есть мочи давили на кнопку «off». Разинув рот, я ошалело глядел на пустой экран и не покорялся верить только что проигранному ролику.Там точно был я?
Зачастую подобный шок от самого себя испытывал после просмотра собственных концертных выступлений. Сейчас я чувствовал калейдоскопическую смесь неловкости и восторга. Мое нагое тело, исписанное россыпью светлых пятнышек жуткого витилиго, не виделось настолько ужасным, как я думал. Кровь от сластолюбивых мыслей мигом погорячела. Меня лихорадочно бросило в жар и внизу живота приятно заныло. Опустив взгляд вниз, обнаружил внезапную эрекцию. «Что же это?! Меня лихо вставило от самого себя?! Это уж слишком!» – сверкнуло на миг в затуманенных размышлениях. Трясущаяся рука проворно потянулась к паху, расстегивая ширинку и выпуская наружу непреодолимое возбуждение. Остервенелые, ловкие движения вверх-вниз. Спустя несколько минут, запыхавшись, я обессиленно распластался на полу собственной спальни, перепачканный своей же спермой. Ощутив холодное прикосновение прежней действительности, мной овладело презрительное отвращение к себе. Наспех обтерев руку подолом рубашки, я выдернул проклятую кассету из видеомагнитофона и вместе с другой запихал их подальше в неприметный ящик. Позже перепрячу пленки в более надежное место. Оцепенело стоя под горячим душем, мою горемычную голову снедали крамольные думы.«Отлично, Майкл! Теперь ты еще и мастурбируешь на вашу домашнюю порнушку. Как же низко ты пал! Эх ты, пропащая душонка!».
Наверное, я псих. Вызывайте неотложку.