Полуночная сделка

На Петербург мягко опускались свинцовые сумерки, тут и там прореживаемые белоснежными крупицами, застывшими слезами неба. Снег шел и шел целый день, заметно усилившись к вечеру, а к ночной поре и вовсе превратившись в пургу. Прохожих на узких тротуарах почти не встречалось — каждый, у кого имелся в кармане хоть грош, старался высмотреть в клубящемся мареве извозчика и перебраться в его экипаж, укрывшись от пробирающего холода, слякоти под ногами и перспективы продрогнуть до костей по дороге домой. Фыркающие лошади, вынужденные едва ли не пробиваться сквозь снежные наносы на маленьких улочках, где движение не было оживленным, с тоской смотрели на яркие прямоугольники светящихся окон, вспоминая о родном стойле (возможно, совсем худом и обветшалом, но все же с крышей над головой) и ожидая завершения изнурительной работы. Подгонявшие их извозчики, почти превратившиеся в снеговиков и оттого малоподвижные, тоже мечтали о тепле и сухости, о рюмке водки и куске хлеба, пускай и не ослабляли вожжи. А тех, кого от них и от улицы в целом, отделяли толстые и надежные стены домов, не волновали чужие судьбы — они всецело наслаждались окружавшими их благами. В такие дни Петербург словно растворялся, переставал существовать, а каждый его обыватель погружался в свой собственный маленький мирок, в свои проблемы и переживания. И кое-кому это было на руку. Яков Гуро отчасти раздраженно выпустил край тяжелой портьеры, в несколько широких шагов преодолел расстояние до противоположной стены, на которой уже не имелось окна и которая примыкала к длинному коридору, затем пересек комнату вновь, возвращаясь на прежнее место и опять оказался у толстого, наполовину запотевшего стекла. Напольные часы в столовой пробили четверть двенадцатого. От сводов особняка отдались торопливые шаркающие шаги, а потом все смолкло. Он в какой раз за сегодняшний вечер перевел взгляд за окно и стиснул губы в тонкую полоску. В душе всколыхнулось некое подобие злости. И будто уловив его настроение и поняв, мол, медлить дальше не следует, перед крыльцом, в ореоле света, падавшего на землю из-за незашторенных окон второго этажа, возник тонкий силуэт. Возник и все тут. Словно шагнул из тени, ранее дожидаясь удобного момента. Мужчина в доме повел плечами, недовольный, что не высмотрел позднего гостя еще у ограды, едва видневшейся за подвижной белой стеной, и направился ко входу. Он никогда, даже на правах хозяина, не открывал гостям дверей, но нынче случай был особый, и прислуга, и так немногочисленная, загодя исчезла из здания, за исключением отдельных личностей, собравшихся теперь возле массивных дверей его спальни и неустанно сновавших туда и сюда. А появление на сцене последнего действующего лица открыто свидетельствовало о приближении того момента, когда всех их свяжет одно общее дело. Когда Судьба вновь захочет сыграть в свою жестокую, немилосердную игру… Вместе с высокой девушкой через порог перескочила и часть снежинок, объятая порывом ветра, после чего осела на ковер и впиталась в его ворсинки крохотными влажными каплями. Они покрывали и одежду новоприбывшей: меховую шапку, полушубок, чей серый оттенок в свете лампы переливался дымчатым голубоватым блеском, низ длинной юбки, — но в то же время длинные пряди, ниспадавшие на плечи, были почти сухими, нетронутыми вьюгой. Расценив это как своего рода напоминание и предупреждение, Гуро отступил вглубь особняка и позволил ей скинуть теплые вещи, разместив их на литых крючках антикварной вешалки. Звуки всех производимых ею движений, глухо раскатываясь в тишине пространства и прерываясь при столкновениями с находившимися тут и там предметами, казались громче, нежели являлись на самом деле, однако прерывать молчание оба человека, вероятно, не сочли нужным. Точно так же они проследовали внутрь дома, сопровождаемые эхом шагов, скрадываемых тяжелыми коврами. Вместо того чтобы подвести гостью туда, где толпились люди, Яков выжидающе остановился у небольшого открытого проема, за которым виднелась озаренная тусклым мерцанием комната, примыкавшая к хозяйской спальне. Интерьер составляли несколько кресел из красного дерева, по спинке и сиденью обитые мягкой, приятной на ощупь тканью, на удивление скромная, полупотушенная люстра и пара канделябров, тонконогий столик с кувшином воды и двумя гранеными стаканами да приземистый, в три полки, шкаф с книгами, покрытый сверху широкой узорчатой салфеткой. Впрочем, ничто из вышеперечисленного, что могло бы быть отмечено придирчивым взором посетителя и вскоре передано шепотом другим, не допущенным в обиталище столь высокопоставленного лица, не заинтересовало девушку. Она шагнула к стене, приблизилась почти вплотную и опустила веки, касаясь кончиками пальцев шероховатой поверхности обоев и прислушиваясь к тому, что происходило там, по ту сторону. Люди. Двое ходят, присутствие третьего ощущается за пределами спальни. Они тревожны, мечутся, будто пчелы у разбитого улья, и стараются отыскать успокоение в обыденных действиях, выполненных прежде уже не раз и не два, коротая время до т о й минуты. Минуты, ради которой она и явилась сюда. Елена выдохнула, опустошая грудную клетку и сливаясь с особняком воедино, обретая себя везде: в стенах, в людях, в воздухе и в неодушевленных предметах, кроме тех, куда доступ для нее был закрыт, частью целого и самим целым, раздробленным на неоднородные осколки. Это завораживало, пускай увлекаться было опасно. И потому, выбрав наконец среди объятых разноцветными всполохами аур фигур одну, она сосредоточила на ней все свое внимание и силы. Та, хотя она ее и не видела, разительно отличалась от остальных спектром эмоций, а еще… еще распространяла по дому безумный, ощутимый не для каждого, редкий и поистине уникальный запах, который возникает там, где сливаются обе крайности человеческого существования: рождение и гибель. Насладившись им в полной мере, попробовав на вкус, наполнив им легкие и проникнувшись так, что, казалось, зашевелились даже корни волос, девушка мельком обернулась к Гуро и кивнула. Он смотрел на нее напряженно и хищно, словно зверь, прикидывающий из засады, броситься и напасть сейчас или выждать немного, позволив жертве напоследок немного подергаться на свободе. Большие карие глаза, начисто лишенные присущего данному цвету тепла, покалывали пронзительным, изучающим взглядом; утиный нос, подвластный игре света, приобрел некую крючковатость, приблизившись в сходстве к орлиному профилю, выгравированному на набалдашнике длинной трости, которую мужские пальцы в перстнях крепко стискивали и покручивали, хотя видимой надобности в ней, как в опоре, не имелось. Елена постаралась коснуться легкой мыслью и его, но будто наткнулась на неприступную монолитную стену, а проследив красноречивый взор, увидела на подоконнике металлический круг, образованный выкованной гнутой змейкой, самым энергетически мощным и вместе с тем незаметным артефактом в комнате, чье присутствие заставило ее усмехнуться и опять убедиться в том, что Гуро не допускал и мысли о доверии. Амулеты в складках его одежды, клинок, спрятанный под рукой, ошейник, блокирующий любые магические способности, — все наготове… И в этот момент нечто изменилось. По воздуху разнесся едва различимый звон, точно лопнула туго натянутая нить. Девичий слух уловил его и опознал, брови сошлись над переносицей, и внутри организма зашевелилась скребущаяся резь, способная означать лишь одно — она не опоздала и оказалась у крыльца особняка именно в ту минуту, когда и должна была, дабы успеть подняться по ступеням, раздеться, обменяться молчаливым приветствием с хозяином и приготовиться, получив сигнал. А мгновением спустя он стал доступен и всем присутствующим здесь в столь поздний час, вырвавшись криком из пересохшей гортани другой, неизвестной для Елены, но, тем не менее, вызывающей у нее участливое сочувствие, женщины. Женщины, готовившейся произвести на свет вынашиваемое под сердцем дитя. — Действуй, — тихо и повелительно проронил Яков, впервые прервав безмолвное оцепенение. — Рано, — хрипло ответила ведьма, упуская из виду все, кроме двух колеблющихся на грани забвения и неразрывно связанных жизней. Тьма зрачков залила глазные яблоки, вытеснив и радужки, и белок, а тонкие пальцы с удлиненными фалангами и продолговатыми, напоминающими когти ногтями заскользили по воздуху, словно перебирая невидимые нити судеб. Впрочем, наваждение тотчас растаяло, когда мужчина грозно двинулся к ней и она, боясь исходившей от него угрозы, дернулась, обернувшись к нему и судорожно уперевшись лопатками в стену. — Не могу, не сейчас. Она должна все сделать сама, мой черед настанет потом, — Гуро нахмурился, пронзив ее очередной молнией взгляда, пристальной и недоброжелательной, но замер, стоило крику повториться. Он повернул голову по направлению стены и бегло осмотрел ее, будто то, что видела она, стало открытым и для него. Затем кивнул. А Елена с опаской отвернулась от него и опять сконцентрировалась на ощущениях, пускай одна навязчивая мысль, посетившая ее, упорно не желала сдавать свои позиции. Яков Петрович, этот передовой человек и блестящий, наделенный пытливым умом следователь, был не склонен волноваться ни за кого. Его колкие замечания и язвительные остроты порой доводили коллег и простых знакомых до белого каления, маска циника, способного посягнуть и на поистине священный предмет веры, плотно прилегала к его коже и почти приросла к ней, преобразовавшись в новый верхний слой. Он всегда был вежлив, но никогда не услужлив, мог обзаводиться полезными связями, однако никогда не подпускал людей близко к себе, находился у всех на виду, но в выгодные для него моменты исчезал, имел на виду сомнительных личностей и держал целый штат должников, которых посылал порой и на смерть, хотя делал это с таким умопомрачительным, непоколебимым хладнокровием, что поневоле приходилось сомневаться, настоящий ли человек перед тобой. И он, вот он, теперь стоял рядом с ведьмой, снедаемый тревогой. За что? Она поняла это в единый миг. Осознание явилось резко и отчетливо, как с болью впечатываются в сознание очертания предметов, если выйти из мрака в центр ярко озаренной комнаты. Гуро переживал вовсе не за жизнь своей благоверной и вовсе не за то, предаст его Елена или нет, пускай, несомненно, думал о том, подвергая сомнению возникавшие у него доводы. Вхожий в масонскую ложу, объятый желанием отыскать секрет бессмертия и потому вынужденный раз за разом прикасаться к темной материи, он боялся, что та другая, высшая сила, чье существование он упорно отрицал, святотатствуя, способна вмешаться именно сейчас. И не позволить подобным ему размножаться. А наследник ему был нужен, ох как нужен. Годы пролетали, оставляя на его висках пепел седин, а у глаз — морщины, и, несмотря на энергичность и запоздалую моложавость, плечи уже начинали сутулиться под гнетом всевластного времени. Один за другим старые кадры покидали общество графа Бенкендорфа, так и не отыскав заветный эликсир вечной жизни: кто не вышел победителем из очередного столкновения с силами мрака, а кто получил предательскую пулю в затылок из-за угла, ибо сделался не то что опасным, но подозрительным. И Гуро это не нравилось (не исключено, мол, преимущественно из-за невозможности вмешаться в ход событий и что-либо изменить), а оттого означало лишь одно — его место должен был занять преемник. Строгий аскет, которого с детства воспитывали бы под влиянием соответствующей идеологии. И очень кстати на каком-то из торжественных вечеров по случаю возвращения Его Величества в столицу из заграничной поездки ему повстречался отставной генерал, связанный с ним тонкой, однако крепкой нитью долга, которая, невзирая на прошедшие лета, не сплелась воедино с остальными в тугом клубке памяти Якова Петровича. И именно его юная дочь, девушка неглупая, приятной наружности, довольно опасавшаяся своего супруга, пускай преданная ему всем сердцем, теперь страдала там, за стеной, в муках едва ли не предсмертной агонии. Ее боль проникала всюду. Ведьма чувствовала ее каждой клеточкой собственного тела и изнемогала, сгорая заживо вместе с новоиспеченной госпожой Гуро. Она уже видела ее раньше, улыбчивую и излучающую счастье близкого материнства, когда мужчина привел ее в свой дом несколько месяцев назад и, представив княжной, положил начало беседе, продлившейся около часа, по окончании которого Елена сказала ему все: и то, что его жена беременна желанным мальчиком, и то, что, несмотря на внешнюю живость, она слаба, вследствие чего роды будут тяжелыми. И сейчас ее слова подтверждались, минута от минуты набирая обороты. Пока Яков, казалось, только очнувшийся от мыслей, пребывал далеко отсюда, большие часы в столовой успели отстучать около четверти часа. И каждый новый их удар заставлял девушку, скорчившуюся на полу, мелко вздрагивать. На бледной шее натянутыми бечевками выступили вены, в то время как на запястьях они же приобрели неестественно темный, почти черный цвет. Ворот светлого платья пропитался влагой, и мелкие капли пота все чаще, соединяясь между собой и образуя более крупные, скатывались ведьме на грудь. Она чувствовала себя тем самым единственным человеком, о коем говорили, мол, он в поле не воин. Особенно если ему противостоял тот враг, которого не представлялось возможным ни ранить, ни убить. И, унимая чужую боль, она невольно жертвовала частью себя, пускай делала это с готовностью — все что угодно, лишь бы умилостивить Гуро. И отсрочить вынесенный ей приговор. Тайное общество отыскало ее полгода назад, в одном из подвальных притонов столицы, где она гадала на картах, предсказывала будущее, снимала и, наоборот, наводила порчу, дарила заблудшим, отчаявшимся душам сильные амулеты. Под воздействием ядовитых опиумных паров грань между разумом и бессознательностью у тех людей, которые коротали там ночи, была почти стерта, и в какой-то из дней она решилась на проведение своеобразного магического эксперимента, о чем теперь искренне жалела. Ее нашли. Нашли и подвергли бесконечным допросам, пыткам, опытам, как и всех представителей ее братии, коих притаскивали в Петербург. Лица пленителей размывались и превращались одно в другое, но черты Якова, того человека, при чьем появлении все почтительно смолкали, она запомнила твердо. И едва не ополоумела от радости, когда он предложил ей сделку. Благополучие его семьи в обмен на свободу. И, конечно же, она согласилась. Громкий плач ребенка прорезал хаос творившейся за стеной неразберихи. Елена бессильно припала лбом к прохладной поверхности и выдохнула полной грудью. У нее получилось. Остались жить и мать, и сын. И все равно, какой ценой. А цена действительно оказалось немалой. На нее было жалко смотреть. Пряди спутанных волос падали на лицо, руки дрожали, одежда смялась, губы то и дело распахивались, большими порциями заглатывая воздух. Когда мужчина приблизился к ней, она даже не пошевелилась, измотанная произошедшим и обессиленная, лишь смотрела на него снизу вверх, крупными карими глазами, в которых читалась какая-то заискивающе-униженная, признательная преданность… Впрочем, спустя мгновение она сменилась обескураживающим и почти животным страхом — когда вокруг шеи сомкнулось металлическое кольцо, обжегшее кожу холодом, а Гуро надменно дернул краем рта, имитируя улыбку, вышедшую у него с оттенком презрения. Только глупцы заключают сделки с дьяволом.