Золото гинкго

Truth be told, I want to grow old With you, with you 'Cause what we've got is all that I want It's true, it's true It gets easier to love you And sometimes it's hard But we've made it this far, we'll get through The Rubens — Elvis

…Осенью Се Лянь пробуждается задолго до рассвета и всё равно не может проснуться раньше, чем его возлюбленный. Демоны не спят — должен вспоминать он, но не вспоминает, а вместо того открывает глаза, чтобы увидеть нежно обрисованные полумраком черты лица, чуть улыбающиеся губы, пряди волос, которые сплелись и спутались с его собственными. Если бы не магия, не духовная сила, бурлящая теперь в них обоих, разве было бы возможно так просто распутывать их, обращая в струящееся по плечам воздушное покрывало?.. Иногда утро начинается с настойчивых молитв, начинающих звучать, едва от него сбегает последний сон, и нужно немедленно заняться делами. Иногда верующие почти не вспоминают о нём, и их просьбы становятся нежным шёпотом на границе сознания, на который можно не обращать внимания. По крайней мере до того самого момента, как они не съедят завтрак вдвоём. …Но осенью Се Лянь отстраняется от любых молитв. Пускай в Призрачном городе не заметна смена сезонов, а сад, который создал для него Хуа Чэн, не подчиняется никаким законам, кроме прихотей непревзойдённого демона, Се Лянь знает, что солнце сонно карабкается в небо, норовя спрятаться за облаками, что деревья роняют листву, а в воздухе разливается необыкновенная свежесть. И потому хоть он и открывает глаза слишком рано, но выскальзывать из-под покрывала не спешит. Иногда осень, настигающая его даже там, где никакой осени узнать нельзя, напоминает собой все восемьсот лет скитаний. И от неё можно спрятаться, только если кто-то обнимает, крепче прижимает к себе, нашёптывает что-то на ухо, почти касаясь губами мочки. Осенью Се Лянь улыбается немного реже. *** Едва Се Лянь открывает глаза — как его уже ждёт поцелуй. Нежный или страстный, полный мягкости или страсти — всякий раз разный. Но всякий раз наполненный любовью, в которой не приходится сомневаться. Се Лянь позволяет себе нежиться в объятиях, пока внезапно не понимает, то Хуа Чэн серьёзно всматривается в его лицо. — Что такое, Сань Лан? — спрашивает он шёпотом. Солнце ещё и не думало вставать, за окнами — если бы там не лежал Призрачный город — плескался бы предрассветный осенний туман. — Ты о чём-то тоскуешь, гэгэ, — откликается Хуа Чэн. — Разве? — удивляется Се Лянь, тут же понимая, что это правда. Тоска пробралась в сердце исподволь, проросла ростками сорных трав, что уже высохли на осеннем ветру и теперь дрожат и стенают, шуршат и плачут. — Хм… — Знаю, — говорит Хуа Чэн. — Мы отправимся на прогулку. — На прогулку? — уточняет Се Лянь, но память не подсказывает, нужно ли ему отвлечься на что-то ещё. — Да, — Хуа Чэн целует его пальцы и поднимается, увлекая за собой. — Ваше высочество прикажет помочь ему одеться?.. — Сань Лан, — вспыхивает, как осенний лист, Се Лянь, но, конечно, не может отказать возлюбленному в такой малости. *** …Осень кажется не временем года, а особенным миром. И Се Лянь ждёт её с непонятным ощущением в сердце. Он не знает, отчего так странно относится к ней, его история сминается в памяти, рассыпается на кусочки, и он не может сопоставить события с сезонами, но возможно, только лишь может быть, что-то особенно дурное произошло с ним осенью. Он не берётся вспоминать, просто печальные мысли приходят чаще. *** Хуа Чэн обнимает его и бросает кости. Они переносятся неизвестно куда, и сначала Се Лянь не может понять, что за золотое сияние рассыпается в воздухе. Оказывается, они останавливаются под огромным и старым деревом гингко, все листья которого стали золотыми. Ковёр из уже опавшей листвы плотно укрыл землю под ногами, и листья отдают сияние предрассветному туману. — Как… красиво, — улыбается Се Лянь. «Какая осень», — откликается сердце. Хуа Чэн мимолётно кивает, подаёт руку и ведёт по золотому ковру. Отсюда открывается вид на восток, и там, среди сизых туч начинают пробиваться первые солнечные лучи. Се Лянь смотрит вперёд, на встающее солнце, и ему становится удивительно спокойно. Иногда ветер тревожит ветви, отрывает отдельные золотые листья, и они расчерчивают разворачивающийся пейзаж, танцуют в воздухе, прежде чем улечься им под ноги, точно приглашая не останавливаться и продолжать путь. Се Лянь смотрит на расцветающий рассвет так долго, что тоска отпускает. Солнце наконец поднимается достаточно высоко, ветер разбивает облака в мелкие клочки, и небо очищается, исчезает туман, и только живое золото гингко всё так же ласкает взгляд. — Сань Лан, — зовёт Се Лянь, только теперь вспомнив собственные смутные ощущения. — Разве осенью… разве что-то случалось со мной осенью? — Какая теперь разница, о Владыка Небес? — усмехается тот хищно. — Оставим прошлое позади. Впереди у нас тысячи, десятки тысяч рассветов, когда мы будем просыпаться вместе, не так ли? Се Лянь отвечает улыбкой. Хуа Чэн совершенно прав. Сияют листья гингко, в воздухе растекается хрустальная свежесть. Осень, но на сердце только уютное тепло и никакой тоски.