Тина на дне пруда, лотос на глади воды

"Некоторые видят тину на дне пруда, а другие цветок лотоса на его поверхности – все зависит от точки зрения."

Далай-лама XIV

Разговор не клеился. Сичэнь держал в руках остывающую чашку изумительного чая — клан Цзян при всём негостеприимстве гостей всё же не обижал, стараясь ненавязчиво показать своё богатство, — и смотрел на главу этого клана, сидевшего напротив. Цзян Ваньинь изменился за тот год, что прошёл со дня безумия в храме Гуаньинь. Суровый, яростный, как клокочущий под горой вулкан, готовый излиться в сию же секунду, но при этом нарочито спокойный, будто про себя отмеривавший время, убаюкивая излишнюю злость. За тринадцать лет, что этот мир провёл в тишине и спокойствии из-за отсутствия Вэй Усяня, Лань Сичэнь никогда не видел Цзян Ваньиня настолько спокойным. Пропала злость и несдержанность, ставшие его вторым именем. Он уже не впивался Цзыдянем в ладонь, чтобы болью отрезвить себя или напомнить зарвавшимся глупцам, чья молния может разорвать их надвое. Лань Сичэнь прекрасно знал причину этого. Такая же причина была и у улыбок Лань Чжаня. Такая же — у того мира, что неожиданно наступил с возвращением Вэй Усяня. Странно, что главный возмутитель спокойствия вдруг стал его средоточием. Словно все договорились: Вэй Усянь вернулся, значит, всё снова пошло своим чередом. Всё, но не у всех. У Лань Сичэня спокойствия не было ни на лян. С того утра, как он вернулся в “Облачные глубины” и закрылся в ханьши, весь ил, пусть с трудом, но накопившийся в его душе, всколыхнулся и не оседал. То, что раньше казалось ему кристальными водами дружбы и любви, взаимовыручки и бесконечного доверия, всё то, что когда-то было у них с Не Минцзюэ, а потом так щедро досталось Цзинь Гуанъяо, — всё это кровью и грязью замутило то озеро. Лань Сичэнь чувствовал себя грязным, словно предательство А-Яо… Цзинь Гуанъяо вымазало его липкой тиной и торфом, но не снаружи, а внутри. Дикая боль, от которой он выл и царапал стены своего убежища, не находила выхода, не исчерпывала себя, не утихала. И словно в насмешку, снаружи Лань Сичэнь для остальных сверкал ещё ярче, чем прежде. Преданный, обманутый, но прощающий врага на пороге гибели, отдавший дань памяти погибшему названому брату и упокоивший его в одном склепе с убийцей, — он вызывал уважительную жалость и почти поклонение. Если раньше у клана Лань было два Нефрита, то сейчас у клана Лань появился свой Будда. Лань Сичэнь, зная о себе правду, принимать душившую жалость не хотел. Он не был достоин, он не вызывал уважения в первую очередь у самого себя, так смел ли принимать его от остальных? К счастью, в мире заклинателей ещё оставался тот, кто ни к жалости, ни к незаслуженному уважению был не склонен. Сичэнь аккуратно поставил чашу на столик, слегка поклонился Цзян Ваньиню. Тот равнодушно вернул поклон, до ногтя вымерив его глубину. Глава Цзян не торопил гостя, не настаивал на том, чтобы перейти к цели визита, но на его равнодушном лице Лань Сичэнь мог видеть намёк на сожаление о потерянном времени. Злоупотреблять гостеприимством было не в натуре Ланей. — Можем ли мы поговорить наедине? — осторожно спросил Сичэнь. — И в более безопасном месте? — Мы в “Пристани лотоса”, — ответил Цзян Ваньинь. — В этом мире нет более безопасного места. Чуть помедлив, он поднялся. — Позвольте показать главе Лань резиденцию? Сичэнь с готовностью поднялся и проследовал за неспешно шагавшим Цзян Ваньинем во внешний двор. Ступая по-хозяйски, в твёрдой уверенности, что всё здесь — его, что нет ничего, над чем он не властен, Цзян Ваньинь заставлял Лань Сичэня чуть трепетать перед собой. Когда-то и он был таким: уверенным, спокойным, верившим, что он цельный и сильный, что нет ничего, перед чем он спасует или склонится. Как выяснилось, Лань Сичэнь всегда ошибался во всём. Робкая надежда, что хотя бы в одном он был уверен, ещё тлела в душе, но её едва теплившийся огонь мог погаснуть, если Цзян Ваньинь отклонит его предложение. — Странно, но, кажется, я прекрасно помню всё это, хотя был в гостях всего раз, — Лань Сичэню с трудом удавалась благопристойная беседа по дороге. Раньше у него и с этим тоже не возникло бы проблем, вздохнул он про себя. — И совсем ребёнком. — Вам было девять, — вдруг отозвался Цзян Ваньинь. — А Ханьгуан-цзюню едва исполнилось шесть. — Действительно, — удивился Лань Сичэнь. — Настолько давно… Я даже не помню. — Я помню. Ответ Цзян Ваньиня прозвучал слишком резко, и он сделал неловкую попытку это исправить: — На следующий год отец привёл Вэй Усяня. Это был последний раз, когда совет кланов проходил в Юньмэне. И до появления моего братца главным примером для подражания для меня выбрали вас, глава Лань. Что ж, вы умели производить впечатление даже в столь юном возрасте. Цзян Ваньинь на секунду остановился. — После столь бедового пополнения в нашем семействе потеснить Вэй Усяня в сердце моего отца не смогли бы даже вы. Лань Сичэнь не знал, что на это ответить, но Цзян Ваньиню, очевидно, и не требовался ответ. В полном молчании они дошли до пристани внутри резиденции — богато украшенной беседке на высоких мостках, под которыми пышно цвели лотосы, источая нежнейший, ласкавший обоняние аромат, и плескались чистые воды озера. Цзян Ваньинь подошёл к перилам беседки, замер там — неестественно прямой, он заложил за спину руки и закрыл глаза, позволяя свежему ветру выбивать из тщательно убранной причёски непослушные локоны. Когда-то у юного наследника Цзян была забавная, мальчишеская ещё чёлка, прядки свисали по бокам от лица, делая его ещё моложе на вид. А сейчас перед Лань Сичэнем стоял взрослый мужчина, не позволявший портить свой высокомерный вид каким-то волосам. Лань Сичэнь со смерти Вэй Усяня не видел Цзян Ваньиня с другой причёской, кроме туго убранного пучка в крупных зажимах. — Так что вы хотели мне сказать, глава Лань? — обернулся к Сичэню Цзян Ваньинь. — Здесь нас точно никто не услышит. Лань Сичэнь надеялся, что за время в пути сможет обрести решимость и скажет то, зачем втайне прибыл в “Пристань лотоса”. Но здесь, глядя на матёрого заклинателя, сурового мужчину, не проявлявшего гибкости или выученной вежливости, растерялся. Выгадывая время, Лань Сичэнь присел на подушки сиденья, и Цзян Ваньиню пришлось сесть рядом. — Вы сочтёте мою просьбу безумной или порочной, глава Цзян, — смог всё же сказать Лань Сичэнь, — но, буду честен до конца, она не является ни тем, ни другим. — Пока она не является ничем. Лань Сичэнь мягко улыбнулся, принимая это. Несказанное не может ранить, так ведь? На несказанное не получишь отказ. Но пока не скажешь — и не будешь иметь надежду. — Я предпочту оставить причины неозвученными и перейду сразу к сути. — Сделайте одолжение. Цзян Ваньинь, очевидно, тяготился разговором. Лань Сичэнь отстранённо заметил, как он сжал руки в кулаки, как напряглась и без того резкая линия челюсти. Что ж. Стоило признать очевидное: Цзян Ваньинь был красивым мужчиной, но, что было важнее, никуда от горевшей в нём ярости деться не мог. — Я бы хотел провести с вами ночь. Лучше — несколько ночей. И самое важное в том, что я просил бы вас не жалеть меня во время соитий. Вот и всё. Лань Сичэнь всё сказал и от облегчения не смог сдержать улыбку. Муть и тьма в душе чуть колыхнулись, впустив в себя солнечный луч надежды. Цзян Ваньинь удивлённым не выглядел. Как не выглядел возмущённым или разозлённым. Привычно напряжённый, но не более, он смотрел на Лань Сичэня острым пронизывающим взглядом, словно потрошил гостя, как добычу, в стремлении добраться до сути. — Какое… заманчивое предложение. Чем же обязан такой чести? — Сложно скрывать, — откровенность — не то, чем можно было пренебречь на втором шаге, поэтому Лань Сичэнь говорил только правду: — вы… напоминаете мне его… Кого — уточнять не требовалось. На лице главы Цзян читалось понимание и даже в чём-то согласие. Коротко кивнув, он не отступился от вопросов: — С этим я могу согласиться. Но что же сподвигло вас подумать, будто мне будет интересно предложение разделить ложе с мужчиной? Здесь Лань Сичэнь почувствовал, как под ногами в той пропасти, куда он падал, появилась твёрдая опора. — Вам тридцать четыре, — уверенно сказал он. — Вы не женаты, и даже не ходит слухов о возможном сватовстве. При этом ордену нужна госпожа. — Она у него есть, — ошарашил ответом Цзян Ваньинь, а Сичэнь чуть покачнулся на подушке — о таком он бы знал, дядя бы знал, знал бы кто угодно, такой секрет утаить невозможно! — Разве вы не знаете, как юные воспитанники из Гусу окрестили моего племянника? Лань Сичэнь недоверчиво смотрел на него. Цзян Ваньинь вдруг хмыкнул, на миг украсив резкое лицо юношеской улыбкой. — Неужели не знаете? Цзинь Лин — “юная госпожа”. Не скажу, что меня радует такой титул племянника, но что-то в нём есть. — Цзинь Жулань — наследник клана Цзинь, — осторожно напомнил Лань Сичэнь. — Ненадолго. Цзян Ваньинь долго и пристально посмотрел на него. — Зачем же скрывать, если у нас такая доверительная беседа. Клану Цзинь осталось недолго. Орден Юньмэн Цзян вполне может взять его земли под своё покровительство. А в Цзинь Лине достаточно крови и Цзянов, и Цзиней, чтобы возглавить новый орден. Что же до вас, глава Лань… Вам — тридцать семь, и вы тоже не женаты. И даже слухов не ходит, — вернул он шпильку, — о возможном сватовстве. Не то, чтобы сложно было догадаться. Прошлый глава Не… Цзян Ваньинь надолго замолчал, обдумывая что-то. — Прошлый глава Не производил впечатление. Особенно на мальчишек, вроде нас с Вэй Усянем. Такой взрослый, такой непобедимый, яростный, сильный… Сравнение с ним очень мне польстило, благодарю вас, глава Лань. Помню, как мальчишками мы завидовали его святой дружбе с вами, а на самом деле всё вышло совсем не так. Цзян Ваньинь с непонятной грустью хмыкнул. — И вы пришли ко мне с подобным предложением, потому что я напоминаю вам его. Как причудлива судьба, не находите? Лань Сичэнь молча слушал ядовитые речи, не вставляя ни слова, но Цзян Ваньиню ответ и не требовался. Поднявшись, он снова подошёл к перилам беседки, прижался к ним бедром и задумчиво посмотрел на простиравшиеся за озером холмы. — Глава Лань, знаете, почему в Юньмэне нет ни одного борделя? — Потому что глава Цзян неприязненно относится к продажной любви? Цзян Ваньинь полуобернулся, смерил Лань Сичэня насмешливым взглядом. — Отчего же. Я посетил каждый из них и не по одному разу. Даже больше — я и каждый “цветочек” навестил не единожды. И знаете, что случилось после? — Нет. Слушая это, Лань Сичэнь с пугающей отчётливостью понимал, что получил отказ, пусть пока и завуалированный. Не желая больше испытывать свои надежды и мрачное гостеприимство хозяина, он поднялся, чтобы попрощаться. И именно тогда Цзян Ваньинь сказал: — Они возненавидели мои визиты. Понемногу цветники редели, бледнели, пока полностью не погибали. Вот так в Юньмэне не осталось борделей. Он обернулся к Лань Сичэню. — Я крайне несдержан в плотской любви. Чтобы спрятать вмиг задрожавшие пальцы, Лань Сичэнь опустил руки, закрыв их ниспадавшими рукавами. — Считайте это предупреждением. И не просите пощады. — Не буду. Следующий пронзительный и изучающий взгляд Лань Сичэнь встретил с поднятой головой. — Тогда идёмте. — Ку… Сейчас? — А вы куда-то торопитесь? Если только снова окунуться в море отчаяния и безнадёжности, подумал Лань Сичэнь. Возможность получить желаемое сразу вдруг придала ему сил, и он решительно последовал за шагавшим по мосткам Цзян Ваньинем. — У нас есть часть дня и вся ночь, — многообещающе произнёс тот. — И никакой пощады. Кстати, глава Лань, я люблю, когда мои любовники громко кричат. Не сдерживайтесь. — Не буду, — пообещал Лань Сичэнь. Обратный путь оказался быстрее. Было ли дело в том, что Цзян Ваньинь не сдерживал шаги, или в том, что Лань Сичэнь потерял счёт времени, оглушённый последними словами в их странной беседе, но, как показалось: вот они стояли на поскрипывавших мостках беседки, а вот уже прошли мимо главного зала с троном в виде лотоса, откуда расторопные слуги уже унесли столики с угощением. Они прошли дальше, дальше, чем Лань Сичэнь мог подумать. Покои главы клана находились одновременно и в центре поместья и на его краю. Двери были плотно сомкнуты, и Цзян Ваньинь рывком раздвинул их, пропуская внутрь гостя. Лань Сичэнь с потаённым любопытством осматривался. Помещение было длинным и широким, разгороженным изящно расписанными ширмами. В одном углу размещался рабочий стол, будто отгороженный стеной из свитков и книг. В противоположном — по правую руку от двери — за резными ширмами виднелся купол балдахина над кроватью, и в груди Лань Сичэня что-то ёкнуло. Цзян Ваньинь прошёл сразу туда, и этим подразумевалось, что никаких вежливых бесед больше не будет. Лань Сичэнь, с каждым шагом теряя уверенность, но не решимость, следовал за ним. По пути хозяин снял с пояса меч, привычным движением уложив его на подставку. Следующим скинул верхнее тёмное ханьфу, закинув на одну из ширм. Под ним виднелось среднее, лиловое, богато расшитое серебряными нитями. Лань Сичэнь, сам знающий толк в красивой одежде, залюбовался переливами — будто волны накатывали на шёлк, играли на солнце. Цзян Ваньинь, поняв, что за его спиной никто не двигался, обернулся. — Глава Лань? Сичэнь кивнул, подходя ближе. Пальцы уже не дрожали, когда он снимал с пояса Шоуюэ, только звук, с которым меч лёг на тот же столик, где покоился Саньду, прозвучал оглушающе — Сичэнь не был аккуратен. Звук громом разнёсся по тихим покоям. — Прошу вас, глава Лань, не стесняйтесь. Дайте мне оценить ваши условия договора. Цзян Ваньинь замер в нескольких шагах от кровати, его лицо оказалось в тени, а фигура острыми мазками туши темнела на фоне открытого окна, куда лился предсумеречный, самый нежный свет. Лань Сичэнь, оказавшись под ним, был полностью выставлен на обозрение. Что ж. Лань Сичэнь осторожно освободил волосы из заколки, позволяя тяжёлым волнам накрыть себя почти целиком. После этого можно было развязать налобную ленту, и он свернул её аккуратными кольцами, чтобы потом вместе с заколкой бережно положить рядом с Шоуюэ. Всё то время, что Лань Сичэнь расплетал волосы, Цзян Ваньинь не сводил с него глаз, лишая самообладания, лишь напоследок хищно посмотрел на ленту. В его взгляде, снова направленном на Сичэня, полыхнул яростный огонь. Не в силах вытерпеть столь бесстыдного наблюдения, Сичэнь закрыл глаза и потянулся к поясу, тихо звякавшему нефритовыми подвесками, развязал его и позволил упасть на пол. Верхнее ханьфу распахнулось, и нужно было всего лишь повести плечами, чтобы позволить ему соскользнуть. Со средним вышло не так просто. Пальцы, похолодевшие, непослушные, почти разрывали завязки, но Лань Сичэнь упрямо сражался с ними, пока не победил. Оставшись в одном нательном белье — в шёлковых широких штанах и белоснежном полупрозрачном ханьфу, он чуть не дрожал от прохлады воды и ветра, проникавших в покои через раскрытые окна. Чуть помедлив, Сичэнь наклонился, чтобы снять обувь, оставил её там, где стоял до этого, а сам подошёл ближе к Цзян Ваньиню. На таком расстоянии его лицо было видно во всех красках. Тёмные жаркие глаза, чуть сведённые у переносицы широкие брови, чуть выпяченная острая челюсть и бескровные поджатые губы — Цзян Ваньинь производил странное впечатление. И смотрел так же странно. — О, какой подарок, — будто издалека донёсся насмешливый голос, и Сичэнь почувствовал на своей груди широкие горячие ладони. Цзян Ваньинь без замешательства снял с него нижнее ханьфу: тонкие ленты завязок поддавались его рывкам без усилий. Ткань медленно скользнула по плечам, сначала открывая грудь, затем весь торс, руки. Едва Сичэнь оказался полуголым, как Цзян Ваньинь замер, рассматривая его с выражением лица таким, какое Сичэнь раньше видел только на оскалившихся мордах оживших мертвецов-каннибалов. Тёплыми ладонями Цзян Ваньинь провёл по безвольно опущенным рукам Лань Сичэня, и это прикосновение к выстуженной коже показалось обжигающим. Лань Сичэнь вздрогнул, и его тут же отпустили — только для того, чтобы накрыть ладони. Цзян Ваньинь поднял их, чуть погрел своими и тут же разрушил сгущавшуюся магию момента: — Стены царапаете? Лань Сичэнь моргнул и широко распахнул глаза, встречаясь с совсем не насмешливым проницательным взглядом. Он тоже посмотрел на свои ладони, заметив едва замаскированные следы: ногти были содраны в последнем его приступе безумия, когда демоны из темноты его воспоминаний ожили и носились вокруг бьющегося в панике Сичэня, дразня знакомыми голосами: — Эргэ… — было нежным и тёплым, как мёд. — Эргэ… — казалось ядовитым и кислым привкусом оседало у корня языка. Лань Сичэнь отмахнулся от воспоминаний о кошмарах, поднял голову и снова встретился взглядом с Цзян Ваньинем. — Когда вы в последний раз ели, глава Лань? Не сказать, что обеды вашего клана сытны и обильны, но даже на них нельзя так отощать. Лань Сичэнь всегда был стройным, даже изящным. Его сила не нуждалась в мускулах — при желании, он мог сдвинуть с места целый дом без помощи заклинаний. Но Цзян Ваньинь попал в точку — Лань Сичэнь не ел больше недели, даже мысль о еде была ему противна. — Голод тоже не поможет, — тоном знатока сообщил Цзян Ваньинь. — И стены портите зря. Поверьте, в вашей ситуации есть только два выхода: нужно или умирать сразу, или жить. Очевидно, вы сделали правильный выбор, только шли к нему долго. — Простите, глава Цзян, за мои сомнения, но откуда вам знать? Цзян Ваньинь рассмеялся громко и искренне. — После смерти родителей, уничтоженного дома, гибели сестры и её мужа, смерти названого брата — откуда же мне знать? Лань Сичэнь почувствовал на языке горечь. Он никогда не был невнимательным к чужим бедам, и всё, что случилось с Цзянами, знал даже слишком хорошо — его собственный клан разорили и почти уничтожили, его “Облачные глубины” сожгли. Но после слов Цзян Ваньиня почувствовал раскаяние: у них всех в жизни были беды, которые казалось невозможно перенести. А они — перенесли. — Простите, — покаянно склонил голову Лань Сичэнь. — Не стоит, глава Лань. Как видите, все, кто находятся в этой комнате, живы и почти здоровы. Хотя бы телом. Но вы — в меньшей степени. Думаю, от ужина вы откажетесь? Сичэнь снова кивнул. Есть не хотелось совершенно. — Тогда, не сочтите за грубость и сомнения, но позвольте предложить вам принять ванну. В условия нашего договора не включена кровь под ногтями. Сичэнь тут же взглянул на свои руки и обомлел. Насколько острым взглядом обладал Цзян Ваньинь, если увидел едва заметную бурую кайму в лунках ногтей? Немыслимо. — Что меня всегда восхищало в “Облачных глубинах”, глава Лань, — Цзян Ваньинь завёл отвлечённый разговор, пока полуголый Лань Сичэнь босым шёл за ним к незамеченной ранее двери — напротив входа в покои оказался выход на внутреннюю террасу, — так это ваши холодные источники. Прекрасное место. Думаю, вы простите меня за их грубое подобие. Ничего “подобного” Лань Сичэнь не видел. Перед ним была небольшая терраса со ступенями, ведшими к берегу неширокого притока реки, пересекающей Юньмэн и стремившейся к Цайи. Лань Сичэнь взглядом человека, разбиравшегося в окружавшей его красоте, оценил вид. По берегам цвели немногочисленные лотосы, окружавшие песчаный спуск в воду, на противоположном берегу за узким полем темнел лес, над которым клонилось солнце. Сама терраса же, пусть и небольшая, закрытая с трёх сторон, скрывала в себе две огромные ванны, которые были широки даже для двоих. Ближняя к Лань Сичэню казалась пустой, настолько прозрачной в ней была вода. В дальней вода двигалась, словно закипая, а над поверхностью вился лёгкий парок. — Как вы узнали об источниках? — спросил Лань Сичэнь, отрываясь от созерцания купальни и раскрывавшегося перед ней вида. — Они закрыты для посторонних. Цзян Ваньинь только рассмеялся, на секунду став похожим на себя юного, того, которого Лань Сичэнь с трудом, но помнил в “Облачных глубинах” всегда в сопровождении прежнего Вэй Усяня и ещё милого, совсем наивного Хуайсана. Бесконечные годы назад. — О, глава Лань, вы умеете хорошо пошутить. Чтобы никто не знал об источниках? Мы оказались там на третий же день — Верховный заклинатель Не плохо умел хранить тайны. Цзян Ваньинь помрачнел. — Тогда. Лань Сичэнь не смог возразить. А-Сану многое дозволялось в клане Лань, даже его обучение, при всей непоколебимости Лань Цижэня, было чуть легче, чем для остальных. Младшему брату Не Минцзюэ в “Глубинах” были распахнуты все двери. Лань Сичэнь тяжело вздохнул. Для закрытого от мира клана Гусу Лань был слишком открыт неподобающим людям: Не Хуайсану, Су Шэ, Цзинь Гуанъяо… Кто ещё из затаивших обиды или скрывающих убийственные тайны мог быть среди тех, кого в клане Лань привечали? — Знаю, что вы привыкли к стылой воде своих волшебных источников, — пронзил его тяжкие раздумья голос Цзян Ваньиня, — но держать в объятиях заледеневшее тело я не желаю. Прошу, глава Лань. Цзян Ваньинь указал на дальнюю от них ванну. Лань Сичэнь покорно прошёл к ней, остановился на краю, глядя вниз, откуда едва заметной струйкой поднимались мелкие пузыри. Вода даже на вид казалась горячей. Но более обжигающими были слова Цзян Ваньиня. Так романтично об их уговоре Сичэнь не думал. “Объятия”… Даже звучало странно для них. — Оставьте скромность, — голос Цзян Ваньиня потяжелел, слышался хриплым. Лань Сичэнь посмотрел на него. — Вскоре ваше тело перестанет быть для меня секретом. Минутой раньше, минутой позже… Побалуйте меня. Лань Сичэнь не ответил. На нём было слишком мало одежды, чтобы изображать скромность. Он твёрдо знал, зачем оказался здесь. Шёлк впитал водяной пар, поднимавшийся от ванны, потяжелел. Лань Сичэнь развязал шнурки пояса, позволив ткани самой устремиться вниз, вышагнул из неё и ступил на край ванны. Небольшие ступени были влажными, но не скользкими, спускаться оказалось просто, и вскоре он по пояс оказался в горячей, но всё же не обжигающей воде. Тепло мгновенно проникло под кожу, разлилось в мышцах, и Лань Сичэнь разомлел. Движения его в плоти воды были плавными и тягучими, он с трудом добрался до противоположного края ванны и лёг, откинувшись на стенку. Что-то странное творилось с его телом. Истома проникла в плоть, сделав мышцы вязкими и непослушными. Изнутри поднимался сладкий жар, затапливавший Лань Сичэня будто в меду. — Не только клану Лань пользоваться водной магией, — раздался над ухом голос. Лань Сичэнь открыл глаза и увидел прямо перед собой лицо Цзян Ваньиня. Над водой возвышалась только верхняя часть его тела, и Лань Сичэнь не смог устоять — проскользил взглядом по линии челюсти, шее, выемкам ключиц, широким плечам. Цзян Ваньинь наблюдал за его взглядом, но ничего не делал, только его присутствие словно сделало воду горячее. Лань Сичэнь вздохнул и снова закрыл глаза, прогоняя наваждение, которое словно наслал на него Цзян Ваньинь. Вода справа плотно качнулась, к плечу прижалось чужое плечо. — Однажды, когда Вэй Ина уже выгнали за драку, а у меня не осталось никого, кроме Хуайсана, простите, Верховного Заклинателя Не, он повёл меня на источники и делал это так загадочно, словно мы идём прятать труп или искать сокровища. Стоит признать, что это оказалось одновременно лучше и хуже. Если помните, прошлый глава Не приезжал тогда в “Облачные глубины”… Лань Сичэнь помнил. Так хорошо, словно вчера. Это были их последние мирные дни, в которые Не Минцзюэ был с ним рядом. Потом безумие Вэней и затяжная война развели их, не давая побыть вместе, а потом… Случился Цзинь Гуанъяо, и это стало началом конца. — Хуайсан же так трепетал перед братом, что побег на источники был для него, словно освобождение. Он вёл меня туда весь в надеждах на передышку, а на деле… — Цзян Ваньинь грустно хмыкнул, — попал на него. К счастью для Хуайсана — он всегда был везучим засранцем, не находите? — прошлый глава Не был слишком занят. Лань Сичэнь, выпустив из груди воздух, ушёл с головой под воду, чтобы спрятать запламеневшее лицо. Слушать рассказ о том, как они с Минцзюэ миловались в источниках, и никакая ледяная вода не могла усмирить их пыл, было решительно невозможно. Резкий рывок выдернул Сичэня из спасительных объятий воды, и в следующий миг он оказался плотно прижат к телу Цзян Ваньиня, который будто в приступе безумства вглядывался в лицо Лань Сичэня, и в глазах его сверкали отблески взбесившегося Цзыдяня. — Кто же знал, что я действительно найду там сокровище? Лань Сичэнь замер. Их лица находились так близко друг от друга, что на губах оседало дыхание Цзян Ваньиня, а жар его тела обжигал сквозь горячую воду так, будто она была прохладной. Лань Сичэнь, повинуясь наитию, потянулся к его губам, и Цзян Ваньинь чуть разомкнул их, будто подначивая, но стоило только Сичэню уловить эхо их влаги, как тут же отвернулся, разорвав интимность момента яростным: — Нет! Он почти оттолкнул от себя Лань Сичэня, но удержал за руку, не позволив скользнуть под воду. — Нет, глава Лань, — уже спокойнее сказал он, видя оторопь на чужом лице. — Поцелуи — для влюблённых. А у нас с вами договор. Лань Сичэню нечего было на это возразить — да, договор. Но странного, не оправданного предыдущими размышлениями влечения он побороть не мог. Цзян Ваньинь, сидевший перед ним, словно стал привлекательнее: не так трезво, как оценивал его до этого Лань Сичэнь, а словно… по-настоящему. Если бы всё было иначе, если бы прошлое можно было изменить, то Сичэнь не оставил бы без внимания ни широкие плечи, ни белую кожу, искрившую в последних алых лучах солнца капельками воды, ни источаемую Цзян Ваньинем мощь. Лань Сичэнь с грустью подумал, как сильно ошибся, приняв одну силу за другую, вернее, глупо подменив их в своём воображении. Утолить боль потери с тем, кто только показался похожим, уже не казалось ему хорошей идеей. Цзян Ваньинь отличался от Не Минцзюэ словно лук от сабли: оба быстрые и смертоносные, но никому не пришло бы в голову их сравнить. Кроме Лань Сичэня. Он смотрел на сидевшего перед ним Цзян Ваньиня, продолжавшего сжимать его запястье, и понимал фатальность своей ошибки. — Уже хотите всё отменить, глава Лань? — Цзян Ваньинь криво ухмыльнулся и чуть склонил голову, рассматривая Лань Сичэня. — Я вас пугаю или не нравлюсь? Лань Сичэнь не знал, что ему ответить. Пугал — да. Не нравился — нет, но… Это самое “но” и заставляло Сичэня колебаться. Если раньше ему казалось, что замена изменой считаться не будет, то сейчас, попав под довлеющую мощь близости Цзян Ваньиня, он осознал — ничего общего. Он предложил себя совершенно другому, чужому, неизвестному ему человеку, а тот его предложение принял. И что делать с этим согласием, Лань Сичэнь уже не знал. Цзян Ваньинь мягкой силой потянул его на себя, снова заставляя их лица сближаться. Между телами было воды на два пальца, если бы Сичэнь глубже вдохнул, то коснулся бы грудью груди Цзян Ваньиня. Тот, устремив взгляд на его губы, медленно произнёс: — Вы можете отказаться. Встать и уйти, и никто не подумает, что вы струсили, никто не скажет вслед ничего неподобающего. Вы пришли сюда, чтобы снова почувствовать себя живым, но жизнь — это боль, глава Лань, вы знаете это теперь лучше других. Цзян Ваньинь, словно дразня, едва касался своими губами губ Лань Сичэня, и там, где они почти соприкасались телами, мог чувствовать прошедшую по телу дрожь, а по запястью в хватке своих пальцев считывать рванувший в безумии ритм сердца. Лань Сичэнь, как заворожённый, едва не потянулся к манившим губам, но замер на половине движения, вспомнив недавние резкие слова. — И кому, как не вам, понимать, что боль внешняя сможет победить боль внутреннюю… Лань Сичэнь безвольно закрыл глаза и покачнулся в воде, приникая к телу Цзян Ваньиня. Тот не оттолкнул его, наоборот: обхватил за талию сильными ладонями, потянул на себя. Лань Сичэнь оседлал его бёдра и плотно прижался от паха до груди к его телу. Цзян Ваньинь, прогоняя его, действовал будто наперекор себе. Скрыть возбуждение, когда из одежды на тебе лишь тонкий слой воды, невозможно. Сичэнь с тихим вздохом потёрся об окрепший член, заставив Цзян Ваньиня рвано выдохнуть. Они так и замерли: Цзян Ваньинь поддерживал Сичэня за талию, не двигаясь, почти не дыша, лишь смотрел на него чуть снизу вверх. Перед взглядом Лань Сичэня оказался гладкий высокий лоб с испариной, чуть влажные волосы и — он замер, вглядываясь, — пробивавшиеся в черноте серебряные волоски. Цзян Ваньинь был моложе, чем он, но прошлые беды оставили на нём не меньше следов. Неявная седина говорила об его переживаниях не меньше, чем все несказанные слова. Не видя, как изменилось лицо Лань Сичэня, Цзян Ваньинь коснулся губами его шеи, провёл ими вверх, задержался под подбородком, давая волю языку: слизывал капли воды с кожи, ласкал и гладил, чтобы потом дразнить едва чувствовавшимися прикосновениями. Лань Сичэнь издал короткий стон, замер, ловя это ощущение, и позволил Цзян Ваньиню проскользить ладонями по изгибу поясницы ниже. Цзян Ваньинь, нежно целуя шею, с остальным телом не церемонился. Проведя кончиками длинных пальцев между ягодиц, он неглубоко толкнулся средним в мягкие мышцы входа, погладил их по кругу, заставляя Лань Сичэня вздрогнуть в своих объятиях, и спросил: — Сколько лет вы вдовствуете, глава Лань? Больше десяти? Лань Сичэнь против воли открыл глаза, посмотрел на него и на несколько мгновений растерялся, встречая напряжённый взгляд, в глубине которого словно видел отблески молний. Не дожидаясь ответа, Цзян Ваньинь вдруг странно усмехнулся. — Мне нужно быть тактичным сегодня? Лань Сичэнь метался между двумя ответами: правильным, где соглашался со словами Цзян Ваньиня, и настоящим, в котором просил бы его не сдерживаться, вот только ответа не требовалось. — Но я не хочу. Мелькнувшая улыбка слишком напоминала оскал хищника, и Лань Сичэнь против воли почувствовал себя добычей. Ощущение было новым, неизведанным — и оттого манящим. — И не буду. С этими словами Цзян Ваньинь раскрыл его, проникнув внутрь одним пальцем, но на всю длину, а горячая вода облегчила скольжение. Лань Сичэнь сперва замер, сжавшись от непривычки, но Цзян Ваньинь не дал ему передышки. Он двигал ладонью по кругу, заставляя палец двигаться следом и разминать застывшие мышцы, пока те не расслабились достаточно, чтобы впустить два пальца. Цзян Ваньинь с жадностью и чем-то пугающе похожим на алчность смотрел на Лань Сичэня снизу вверх, ловя на его лице малейшие изменения, и продолжал раскрывать для себя, пока не стало понятно, что вода больше мешала, чем помогала. Цзян Ваньинь, удержав Лань Сичэня за поясницу — и с полнейшим бесстыдством оставив внутри него пальцы, пугающе легко поднялся, неся через сопротивление воды к ступенькам. Лань Сичэнь обхватил ногами его талию, из-за чего сдвинулся в их объятиях вниз, и глубже насадился на пальцы, заставив Цзян Ваньиня издать изумлённый возглас. — Похвальное рвение, глава Лань. Но не стоит торопиться. Иначе завтра вам не поможет никакая зачарованная вода. Цзян Ваньинь после этих слов высвободил руку, но лишь для того, чтобы подхватить Лань Сичэня под бёдра. Никто не позволял себе быть настолько непочтительным с ним, и Лань Сичэнь схватил Цзян Ваньиня за плечи, заставляя замереть. — Глава Цзян… — Поверьте, глава Лань. Лучше я донесу вас, сами вы не сможете. О чём тот говорил, Лань Сичэнь понял, едва оказался на кровати. Голова чуть кружилась, а едва он пытался поднять руку, как неожиданная слабость помешала ему. Будто кто-то подменил мышцы глиной, размятой и пластичной. Цзян Ваньинь сел на край кровати, внимательно наблюдая за попытками Лань Сичэня вернуть контроль над телом, и посмеивался. — Не стоит дальше пытаться, — попросил он и прижал ладонь Сичэня к кровати. — Не получится. Дайте себе немного привыкнуть, всё вернётся. — Что это? Что это за заклятье? Коварная улыбка на лице Цзян Ваньиня стала шире. — Всего лишь тёплая вода, немного расслабляющих масел, которые впитываются в кожу, заживляющий бальзам. Ваше тело многое перенесло, поэтому эффект так заметен. И вот вам совет, глава Лань… Утром примите ванну снова. Вам понадобится — после стольких лет траура. Лань Сичэнь с тихим стоном прикрыл глаза. Голова чуть кружилась, тело восстанавливало силы, словно кто-то вливал их сразу в меридианы, руки и ноги снова начали подчиняться. И не только они. Едва Цзян Ваньинь взошёл на кровать и встал между ног Лань Сичэня, как тот почувствовал давно забытый прилив возбуждения такой яростной мощи, что не мог сдержать дрожь. Пополам с восхищением и испугом он смотрел на возвышавшегося над ним Цзян Ваньиня, который нисколько не стеснялся своей обнажённости. Нечего было стесняться. Лань Сичэнь смотрел на всё, что ему демонстрировали с похвальным бесстыдством. От длинной сильной шеи ниже, через грудь и ярко очерченные мускулы рук на крепкий живот, тёмную впадинку пупка, на линию жёстких волос, расширявшуюся к паху и окружавшую вставший член, на сильные бёдра с игравшими мышцами, красивый рельеф ног. Цзян Ваньинь смотрел на Сичэня в ответ, не оставляя без внимания на его теле ни малейшей части. Улыбка, ещё игравшая на лице, стала чётче, но жёстче. Взгляд словно проникал под кожу тысячами игл, и Лань Сичэнь не выдержал этого. Закрыв глаза, он дал Цзян Ваньиню возможность рассматривать себя с невыразимым жарким любопытством, которое зажигало его взгляд и делало словно ощутимым. — Вы очень красивы, глава Лань, — изрёк вердикт Цзян Ваньинь. — Истинный нефрит. Настоящее сокровище. Лань Сичэнь с громким стоном распахнул глаза и встретился с тёмным опаляющим взглядом почерневших глаз Цзян Ваньиня. — И вы течёте. Словно в подтверждение его слов и в насмешку над выдержкой Лань Сичэня, тот почувствовал, как с вершины члена на живот капнуло тягучим теплом. Головка члена, полностью свободная от крайней плоти, в нежном свете зажёгшихся в сумерках фонарей влажно блестела. — Невероятно, — едва слышно произнёс Цзян Ваньинь, не растолковывая изумившемуся его словам Лань Сичэню смысл своего замечания. — Как долго я… Он осёкся, привлекая этим ненужное внимание, и Лань Сичэнь вскинул голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Цзян Ваньинь тут же отвернулся, выставляя на обозрение острую линию скул и челюсти, но не взгляд. Лань Сичэнь отвёл глаза, лишь краем взгляда отметив, как плотно были сжаты кулаки Цзян Ваньиня. Сделав знак рукой, тот призвал к себе налобную ленту. Лань Сичэнь не успел воспротивиться, как Цзян Ваньинь уже растянул её обеими руками, проверяя на прочность, потёр между пальцев ткань. — Отлично, — заключил он. — Приношу свои извинения главе клана за неуважение. Никакого извинения в его словах не слышалось, наоборот, это звучало почти насмешкой. Опустившись на колени, Цзян Ваньинь коснулся пульсировавшего члена Лань Сичэня кончиками пальцев, провёл ими по уздечке и свёл у щёлки на головке, снимая следующие капли смазки. Как до этого ленту, Цзян Ваньинь растёр их на пальцах, поднёс к лицу и глубоко вдохнул. Лань Сичэнь почувствовал себя растерзанным: дыхание мгновенно сбилось, грудь распирало от нехватки воздуха, а непослушное тело заходилось в волнах предоргазменных судорог, толком не испытав на себе ничего. Как мало ему оказалось нужно. Лань Сичэнь вскинул руку и спрятал лицо в сгибе локтя, будто закрываясь от своей несдержанности и жажды принадлежать этому странному человеку, вселившему в него одновременно ужас и невероятную по силе похоть. Поэтому он мог лишь чувствовать, как двигался перед ним Цзян Ваньинь, и то, как близко он сидел, заставляло Лань Сичэня хотеть прижаться к его бедру изнывавшим членом, отдаться на растерзание и излить из себя стянувшееся в тугую пружину желание. Едва контролируя дыхание, Лань Сичэнь пытался усмирить головокружение и ощущение, будто он проваливался сквозь тьму и вязкое тепло в самую бездну, где и упокоился бы. Цзян Ваньинь, оставшись хозяином в этот миг, завёл ладонь под прижавшийся к животу член Лань Сичэня, потёр большим пальцем под головкой, заставляя её испускать больше тягучих капель, обжигавших кожу. Лань Сичэнь приоткрыл рот, чтобы ухватить хотя бы глоток воздуха, прогнать сдавившую душу истому, но вместо этого издал стон бессилия. В этот самый момент он сдался, превратился из человека в сгусток неуёмного желания, думал только о том, как Цзян Ваньинь позволит ему залить свои пальцы семенем только от того, как сжималась вокруг члена ладонь. Сичэнь громко и хрипло выдыхал, с трудом втягивая в себя воздух, тело выгибалось, как лук под рукой опытного стрелка, а член ныл от пульса крови, переполнявшей его. — Ещё, ещё, — нашёл в себе смелости попросить Лань Сичэнь, но едва замер последний звук, как Цзян Ваньинь отнял ладонь. — Вы испытываете моё терпение, глава Лань, — будто чужим голосом произнёс он. Лань Сичэнь сдвинул локоть, втихаря взглянул на Цзян Ваньиня одним глазом, пытаясь понять, почему тот сказал подобное, но голос захлебнулся в волне колыхнувшегося понимания. Цзян Ваньинь смотрел на раскрытое перед ним тело остекленевшим взглядом, его ладони, опущенные на бёдра Лань Сичэня, дрожали, в кожу впивались ногти, будившие в Сичэне давно усопших демонов. Цзян Ваньинь смотрел. Ни один мускул на лице не двигался, тело окаменело, замерло всё вокруг, будто кто-то выключил бег времени. Только тёплые ладони на бёдрах и чуть дрожащие ресницы Цзян Ваньиня были живыми и существующими. Сичэнь глухо выдохнул застоявшийся в груди воздух и этим заставил Цзян Ваньиня пробудиться. Он двинул челюстью, скулы выступили на лице, будто в предвестии следующих слов, но Цзян Ваньинь промолчал. Всё так же молча, он убрал правую руку, потянул валявшуюся на кровати налобную ленту и поднял её, будто показывал Лань Сичэню. Напряжённый, будто хищник перед броском, Цзян Ваньинь посмотрел Сичэню в лицо, хмыкнул и накинул ленту на его член петлёй. Первой. За ней последовала вторая, третья, шёлк ленты скользил по влажному стволу, мягко обнимая собой, и клановый знак неподобающе коснулся головки. Лань Сичэнь, вздрогнув, дёрнулся вверх, пытаясь прекратить это святотатство, но Цзян Ваньинь словно очнулся и ровным голосом велел: — Руки вверх, глава Лань. Не заставляйте меня вас связывать. От неожиданности — и мелькнувших перед глазами картин — Лань Сичэнь послушался, вытянул вверх руки, открывая горевшее лицо, схватился за резные столбики изголовья. Член, дрожавший в петлях ленты, выпустил тонкую струйку смазки, окончательно уничтожая всё то, что для его клана олицетворяла налобная лента. Как и она, Лань Сичэнь оказался запятнан: своим потом, своей смазкой, своим нетерпением и желанием отдаться. Приняв это, он неожиданно легче вздохнул, чувствуя, как тело по-настоящему начало отдаваться тому, что делал с ним Цзян Ваньинь. Будто оковы, до того державшие Лань Сичэня, рассыпались от прикосновения Цзян Ваньиня, освободив Сичэня для самого себя. Даже трусливая мысль обвинить только Цзян Ваньиня в том, что тот творил с Лань Сичэнем, была отброшена. Каким бы испорченным тот ни был, но именно Лань Сичэнь сейчас стонал и извивался перед ним, позволяя превращать себя в бездумный комок похоти. Именно Лань Сичэнь — добровольно — развёл перед ним ноги и предложил себя. Лань Сичэнь сдался. Он дрожал от прохладных шёлковых касаний ленты к члену, стонал, когда Цзян Ваньинь впивался в его бедро ногтями, глушил крики и просьбы сделать с ним больше того, что происходило сейчас. Цзян Ваньинь накинул последнюю, самую тугую петлю, свободными кончиками провёл под мошонкой и завязал там концы ленты. — А вот теперь, глава Лань, — медленно сказал он, — перевернитесь. Сичэня с трудом удерживали непослушные от волнения руки, никакого изящества в его движениях не осталось, только позорящее главу клана нетерпение. И жажда. Невыносимая, иссушающая изнутри жажда, подчиняясь которой он, презрев остатки смущения и самообладания, выгнулся перед изучающим взглядом Цзян Ваньиня. Этот взгляд словно углями прожигал голую кожу, впивался в плоть, как кинжалы, полосуя на тонкие нити нервы Лань Сичэня. Непрошенная дрожь волной прошла по телу, вырвалась из горла сбитым стоном. Цзян Ваньинь не двигался. Не было слышно даже его дыхания, до этого громкого и хриплого. Лань Сичэнь, спрятав дрожавшие пальцы под подушку, уткнулся в неё лицом, будто отрекаясь от собственного бесстыдства и не неся ответственность за то, что его тело предлагало себя с распущенностью, которую не позволили бы иволги из ивовых домов. Лань Сичэнь чуть раздвинул ноги, опёрся на колени и прогнулся в спине, принимая самую разнузданную и откровенную позу, что можно было представить. И наконец-то услышал, как Цзян Ваньинь шумно выдохнул — будто не дышал до этого несколько минут. Сразу после этого Лань Сичэнь почувствовал робкие прикосновения ладони к бедру, Цзян Ваньинь гладил его, изредка, скорее, по недосмотру, царапая ногтями, но эта боль будто патокой растекалась по языку и горлу, перехватывала дыхание. — Ещё. Цзян Ваньинь ничего не сказал на это, но впился ногтями обеих рук в бёдра Лань Сичэня, дёрнув его на себя. Твёрдый горячий член прижался к коже ягодиц, опалив Сичэня, словно лава. Этот жар и боль от прикосновения отрезвили пониманием, что ничего из происходящего ему не мерещилось — Цзян Ваньинь был рядом, был с ним и был настолько настоящим, что у Сичэня перехватило дыхание. Это не сон и не морок. Лань Сичэнь с трудом вдохнул раскалившийся между ними воздух. Тело плавилось в руках Цзян Ваньиня, кости стали мягкими и податливыми, и нетерпеливая жадность распирала грудь. — Ещё. Лань Сичэнь повторил это, не зная, как попросить взять его со всем пылом и силой, на которые мог быть способен Цзян Ваньинь, но тот понял и без лишних объяснений. Крепкий член прошёлся между ягодиц, и Лань Сичэнь судорожно сжался, чувствуя его так близко. Цзян Ваньинь не ведал стыда, не размышлял — Сичэнь сейчас справлялся за них обоих, — он действовал. Его действия можно было считать распущенными, но каждое из них лишь сильнее распаляло. Цзян Ваньинь мягко и влажно шлёпнул членом по ягодице Сичэня, провёл головкой по раскрывавшимся мышцам входа, намекая на большее. Лань Сичэнь, превращаясь в комок напряжённых нервов и жажды принадлежать, лишь сильнее прогнулся, раскрываясь перед ним полностью. Цзян Ваньинь хмыкнул, и звук этот вонзился в разум Сичэня раскалённой спицей. Мозг пылал следом, уступая перед накатывавшим желанием отдаться. Цзян Ваньинь, потакая собственным мыслям — или намерению превратить Сичэня в полностью обезумевшее существо, — дважды надавил головкой на вход, не проникая, а лишь обозначая своё намерение. — Ещё, — бесстыдно попросил Лань Сичэнь. — Вашей жадности можно позавидовать, — раздался из-за спины бесстрастный голос. Лань Сичэнь поразился, как можно сохранять спокойствие в их положении, но не стал додумывать. Цзян Ваньинь принял его правила, согласился — и готов был дать то, что Лань Сичэнь попросил. Этого хватало. Последовала минута промедления. Лань Сичэнь не поднимал головы от подушки, горячо выдыхая в неё и втягивая обратно влажный жар. Воздуха не хватало, но сил на то, чтобы поднять голову, он не находил. Казалось, если он посмотрит, если увидит вокруг себя настоящие покои главы Цзян, кровать, на которой они находились вдвоём, своё обнажённое тело, — как тут же испарится, словно туман над рекой поутру. — Как вы себя чувствуете? — выбросил его из вязких объятий безумия спокойный голос Цзян Ваньиня. — Мн-х, — выдохнул Лань Сичэнь, не пытаясь даже ответить. Он себя — чувствовал. Именно за этим он и явился в “Пристань лотоса”. А сказать о том, как налобная лента клана пропиталась его соками, Лань Сичэню было немыслимо. Цзян Ваньинь, не дождавшись ответа, провёл ладонью между его бёдрами, коснулся тяжело пульсировавшего в тесноте ленты члена… — Хм. Короткий звук полоснул по нервам, Лань Сичэнь, не успев осознать, вскинулся и посмотрел себе за плечо, привлечённый странным хмыканьем. На свою беду. Цзян Ваньинь смотрел на свою ладонь, чуть блестевшую в свете фонарей. Лань Сичэнь почувствовал, как кровь приливает к лицу, пусть и с трудом. Щёки горели, а потом полыхнули сильнее, едва до сознания донеслось пугающе ненасмешливое: — Вы так сильно течёте, глава Лань. И всё это — в мою честь. Цзян Ваньинь поймал взгляд Сичэня и не отпускал его, пока медленно поднимал ладонь к лицу, а потом нарочито облизывал пальцы. — Пощады, — севшим голосом попросил Лань Сичэнь. — Не будет, — с угрозой сказал Цзян Ваньинь. — Если не вы — мне, то и не я — вам. После этих слов в груди Сичэня колыхнулось что-то тёмное, невысказанное — и абсолютно невозможное. Внимательно глядя на Цзян Ваньиня, Лань Сичэнь увидел то, что тот пытался скрыть: в чёрных глазах клубился дым и сыпался искрами огонь безумного обнажившегося желания. Цзян Ваньинь приоткрыл рот, будто для того, чтобы отсыпать порцию колких слов, но промолчал и опустил голову. Лань Сичэнь отогнал от себя глупые фантазии. Он был в горячке, почти в бреду, перевозбуждённый и жаждущий. В таком состоянии ничего не могло быть истинным. Цзян Ваньинь махнул рукой, призывая к себе какой-то предмет, и Лань Сичэнь не рассмотрел, что это было. Только когда густое масло щедро полилось ему между ягодиц, он вздрогнул. Цзян Ваньинь больше не отвлекался и не мучил его, лишь сосредоточенно впивался ногтями левой руки в бедро Сичэня, пока пальцами правой размазывал масло по раскрытой перед ним ложбинке. Цзян Ваньинь не хвастал опытом — он действительно умел. Кончик среднего пальца скользил вокруг входа, разминая и растягивая мышцы, дразнил морщинки кожи, заставляя Сичэня вздрагивать и отзываться сладкими выдохами. Лань Сичэнь снова вцепился в подушку, слышал, что разрывает на ней ткань, но ничего не мог поделать. Он расслабился, принимая в себя пальцы, чувствовал, как гладко и масляно они скользят внутри, и хотел много большего. Он видел Цзян Ваньиня и точно знал, что его ждёт. Знал — и хотел. Сичэнь лёг грудью на кровать, отпустил истерзанную подушку и вместо неё ухватился за резные узоры в изголовье. Цзян Ваньинь будто в похвалу погладил его бедро, но после этого больно сжал на нём пальцы, защипывая и почти раня кожу. Лань Сичэнь глухо выдохнул и не смог удержать дрожь. Это будто освободило его для следующих толчков — назад, на руку Цзян Ваньиня. Рука с бедра пропала, но тут же к двум пальцам внутри добавилось ещё два, и Цзян Ваньинь растянул ими мышцы в стороны, полностью раскрывая Лань Сичэня. Теперь мягкий вход не смыкался вокруг пальцев, лишь иногда, на второй удар сердца, слегка сжимал их в себе. Сичэнь был готов. Но то, как Цзян Ваньинь без слов и предупреждений толкнётся в него крупной головкой, было всё же слишком. Только теперь боль не отрезвляла. Сжавшись на члене, Лань Сичэнь замкнул его в себе, пережидая первую сладкую волну от проникновения, и был вознаграждён первым и единственным глухим стоном, вырвавшимся у Цзян Ваньиня. После него снова наступило молчание, но Лань Сичэнь уже распробовал то, как слышится его любовник, проникая в тесный проход, потому расслабился снова, позволяя Цзян Ваньиню войти почти полностью — и снова сжался. — Грязно играете, — с трудом, но смог произнести Цзян Ваньинь, а Лань Сичэнь, прикусив губу, чтобы не выдать стоном уже себя, снова сомкнулся на нём. Следующие долгие секунды они провели в молчании и хриплых выдохах, пытаясь не сдаться друг другу. Сичэнь снова впустил его в себя, но, едва почувствовав, как ягодиц коснулись жёсткие волоски, сжался, и теперь тело двигалось само. Лань Сичэнь толкался назад, упираясь в пах Цзян Ваньиня, соскальзывал с его члена, оставляя внутри только головку, упруго давившую на самое средоточие его удовольствия, и тут же двигался назад. Цзян Ваньинь схватился за его поясницу, больно сжал, хотя масляные пальцы скользили по взмокшей коже, и он хватался всё сильнее, толкая Лань Сичэня то на себя, насаживая на член, то обратно. Не позволяя больше вести, Цзян Ваньинь выходил полностью, лишая Сичэня долгожданной заполненности, томил тем, как впустую толкался членом между ягодиц или дразнил горячей головкой у входа. Сичэнь крошил пальцами изголовье кровати, не в силах сдержаться, совершенно перестав контролировать себя, и лишь беззвучно выл, требуя вернуть в себя член. Цзян Ваньинь толкался глубоко, толстый ствол распирал изнутри настолько полно, что Лань Сичэнь готов был умереть на его члене. Мышцы входа не смыкались, лишь мягко обнимали его, позволяя растягивать себя до конца, и толчки становились всё дольше и глубже, ритм был томительным и неспешным, но за чувство заполненности Лань Сичэнь готов был это терпеть. Но недолго. Нетерпение нарастало в груди, неспешных толчков уже не хватало, и пусть Сичэнь уговаривал себя не требовать больше, не падать в пропасть перед лицом главы Цзян, но и дольше терпеть не мог. Выпустив из пальцев уничтоженное изголовье, Сичэнь впился ими в простыню под собой, растягивая её в стороны в тщетной попытке удержаться и не распластаться по кровати. Он комкал гладкую ткань, дёргал, когда Цзян Ваньинь вгонял в него член, вскрикивал, теряя разум, но всё ещё не просил. — Испытываете моё терпение, глава Лань? — раздался срывающийся в шипение голос, будто кистью прошедший по позвоночнику Сичэня вверх, вызвав этим новый приступ исступлённой дрожи и неудовлетворённости. Цзян Ваньинь отпустил его, но лишь для того, чтобы удобнее перехватить под животом левой рукой, а правой впился в плечо, заставив Сичэня подняться. Теперь он был выгнут в руках Цзян Ваньиня как лук, напряжён и полностью потерян. Бёдра бились о бёдра в ускорившихся толчках, а под весом тела Лань Сичэнь оказывался насажен на член так глубоко, что чувствовал головку, казалось, под желудком. Цзян Ваньинь прижался грудью к его спине, приник губами к уху, и Сичэнь был вынужден слушать его срывающееся дыхание и стоны, которые от такой близости стали совсем различимы. Цзян Ваньиню тоже не терпелось, как и самому Лань Сичэню. Теперь, когда они двигались в унисон, он чувствовал лёгкую дрожь, сокрушавшую тело Цзян Ваньиня, едва Сичэнь оказывался полностью пронзённым его членом. Сильные пальцы скользили по животу, будто перебирали струны, и Лань Сичэнь в ответ издавал оглушающие его самого протяжные стоны. — Громче, — подначивал сбившимся шёпотом Цзян Ваньинь, — громче, глава Лань. И Лань Сичэнь был громким — иначе уже не мог. Член пульсировал в ставшей слишком тугой намотке ленты, истекал смазкой, пропитывавшей ткань словно третьим слоем, мошонка стала слишком тяжёлой, и узелок под ней едва ли не причинял боль, но такую долгожданную, переплетённую с невыносимым, неизлитым удовольствием, что Лань Сичэнь срывал горло, заливая комнату стонами и криками. Он хватался за державшую его руку, запрокинул голову на плечо Цзян Ваньиня и пылал в его руках первыми предвестьями оргазма, которые никак не мог поймать из-за перетянутого члена. Теряя последний контроль, он завёл руку назад, пытаясь найти так опору и не соскальзывать на распиравший его член всем телом, но вместо этого схватил Цзян Ваньиня за волосы и с силой сжал. Оглушительно громкий, переполненный удовольствием стон прокатился по всем органам чувств сразу, заставляя Лань Сичэня отозваться с неменьшим восторгом. Он продолжал комкать в кулаке длинные гладкие волосы, дёргал за них, заставляя Цзян Ваньиня захлёбываться стонами себе в ухо, вминался в его затылок, прижимая голову плотнее к своей. Цзян Ваньинь оросил его щёку стекавшим со лба потом, выпрямился, приподнимая Лань Сичэня в своих руках — и сорвался. Щека к щеке он удерживал Сичэня, держал его бедро, открывая себе больше пространства, чтобы вбиваться в нечеловеческом ритме, проникая быстро и глубоко, заставляя всё внутри пылать от невыносимого восторга. Лань Сичэнь не мог больше терпеть, умолял развязать его, дать полное освобождение, но вместо этого Цзян Ваньинь опустил левую руку на его член, прижал его к животу и поддал бёдрами сильнее, каждым ударом попадая по простате. Слёзы брызнули из глаз против воли, туго стянутое в груди напряжение взорвалось, вырываясь наружу дрожью, потом, густой смазкой. Тело, натянутое струной, всколыхнулось в руках Цзян Ваньиня в последний раз — и Лань Сичэнь рухнул в оргазм, забывая дышать. Цзян Ваньинь отпустил его член, успев перехватить за горло, надавил, полностью лишая воздуха, и держал так, жадно вглядываясь в профиль Сичэня, пока тот не перестал биться в его руках. Лань Сичэнь обмяк, будто кукла, потерявшая ведущие нити. Словно масло по горячему ножу, он стекал по груди Цзян Ваньиня, державшего его и не давшего упасть. — Вам было хорошо, глава Лань? — проник в душу змеиный шёпот, и Лань Сичэнь коротко вздрогнул, исторгая последние всполохи оргазма. Сил на ответ не было. Цзян Ваньинь невесело усмехнулся, прикусил мочку его уха, опаляя его горячим дыханием, и это чуть отрезвило. — Ничего не замечаете, глава Лань? Лань Сичэнь открыл пьяные глаза, с трудом видевшие обстановку вокруг, смятые простыни, рваную подушку и поломанное изголовье. Он смотрел на свои напряжённые бёдра, чувствовал крепкий толстый член внутри… И видел свой член в петлях вымокшей до полупрозрачности налобной ленты — такой же возбуждённый, как в начале. — Что?.. — голос был непослушным, звуки выкатывались из горла, как камни, а Лань Сичэнь заставлял себя вдохнуть, глядя на то, как упруго покачивался его член, обвитый белым шёлком. Он… Испытал оргазм — вот так? Цзян Ваньинь, прижав Сичэня к себе, левой рукой упрямо сражался с влажными узлами и петлями ленты, освобождая его от пут, и у Сичэня зашумело в голове от вида того, каким тёмным, напряжённым и болезненным он выглядел. Переполненная мошонка тяжело обвисла, и Цзян Ваньинь обхватил её ладонью, приподнял и погладил большим пальцем, заставляя Сичэня в ответ снова задыхаться и жалобно стонать. Не осталось такого позора, какого не вытерпел Сичэнь этой ночью. Цзян Ваньинь шептал что-то неразборчивое, целовал Лань Сичэня в щёку, водил носом по взмокшему виску, одновременно мягко сжимая и оттягивая его мошонку, гладил за ней нежными пальцами. Чувствительность вернулась — сразу и оглушительно, с головки свободно стекали капли смазки, орошая ладонь Цзян Ваньиня, и тот с лаской провёл по стволу чуть сжатым кулаком. — Ещё немного, глава Лань, — предупредил Цзян Ваньинь перед новым глубоким толчком. Баюкая в кулаке член Сичэня, он уже не выходил из его тела, лишь двигал бёдрами по кругу, заставляя простату отзываться долгими волнами удовольствия в теле. Цзян Ваньинь опустил голову, прижался ртом к шее Лань Сичэня и облизал её, собирая языком солёную влагу. От ощущения языка на коже, от нежных и плавных толчков внутри, от руки Цзян Ваньиня, ласкавшей напряжённый член, Сичэнь умирал и возносился. Цзян Ваньинь оказался его Небесной карой, низвергнувшей в пропасть больных желаний — и на небеса их удовлетворения. В голове было пусто и гулко, кровь будто загустела в томительном ожидании, и Лань Сичэнь плыл в неспешном удовлетворении, когда Цзян Ваньинь впился зубами в нежную кожу шеи и сдавил её, едва не раня. Вскрикнув, Лань Сичэнь забился в его руках, из истомившегося члена струйками выбивалось семя, веером пятен орошая простыню, а Цзян Ваньинь, не размыкая укус, застонал в шею Сичэня. Достигнув пика одновременно, они даже дышали в одном ритме, рваном и частом, стоны слились в один, как и они сами, на несколько мгновений став одним целым. Общая дрожь, удовольствие и облегчение оглушили, накрыли тёмной завесой, под которой пульс оргазмов становился всё медленнее, пока не угас. Даже тогда они не смогли разомкнуться, кожа липла к коже, семя медленно остывало на руке Цзян Ваньиня и бёдрах Сичэня. Только когда дыхание чуть выровнялось, Цзян Ваньинь осторожно освободил Сичэня от себя, и вслед за выскальзывавшим членом по ягодицам и бёдрам прокатились густые ещё тёплые капли. Цзян Ваньинь, презрев брезгливость, обтёр себя и Сичэня уже негодной простынёй, а потом мягко опустил его на покрывало. Тело не слушалось, руки и ноги кололи тысячи мелких иголок, и Сичэнь боялся даже вдохнуть, чтобы не потревожить их. Цзян Ваньинь, пока Сичэнь мог видеть, на нетвёрдых ногах, но очень упрямо дошёл до выхода на террасу, а оттуда вернулся с влажным отрезом ткани. Прихватив по пути кувшин, он подошёл к кровати, приподнял Сичэня, дав ему напиться, а после — обволок влажным теплом, растирая каждую частичку тела, вплоть до пальцев на ногах. — Спасибо, — нашёл силы произнести Сичэнь. — Отдыхайте, глава Лань, — холодно ответил Цзян Ваньинь. Пробуждение было кошмарным. Лань Сичэнь никогда, даже в худшие времена, не просыпался с такой болью во всех мышцах, с ноющей шеей и неприличным зудом между ягодиц. С трудом повернув голову, он осмотрелся и увидел, что лежит на скомканной постели, едва укрытый одеялом. Оно сползло на бёдра, а от неловкого движения и вовсе почти соскользнуло на пол. Но не это смутило Лань Сичэня. В углу кровати, едва накинув на себя нижнее ханьфу, сидел Цзян Ваньинь и молча смотрел на него. Если бы не здравый смысл, подсказавший, что вряд ли глава Цзян будет караулить его сон и смотреть на спящего, Лань Сичэнь решил бы, что тот и вовсе не засыпал: глаза запали, под ними темнели густой синевой тени, а белки покрылись сеточкой красных вен. Между тем, даже видя, что Лань Сичэнь проснулся, Цзян Ваньинь не произнёс не звука. Лишь однажды на его ледяном лице проскользнуло что-то похожее на эмоцию — когда он скользнул взглядом от лица Сичэня вниз, чуть прищурившись, когда увидел обнажённые ягодицы. — Рад приветствовать, глава Цзян, — первым решил соблюсти приличия Лань Сичэнь. Цзян Ваньинь в ответ только едва слышно хмыкнул и откинулся на столбик изголовья. Лань Сичэнь против воли проскользил глазами в распахнутое ханьфу, по крепкой груди и красиво очерченным мышцам живота — до тёмного треугольника волос, окружавших член. Тот был самую малость возбуждён: крайняя плоть приоткрыла пунцовую головку, и Лань Сичэнь отчего-то целомудренно отвёл глаза, словно не на этом члене дважды достигал пика нынешней ночью. Цзян Ваньинь, увидев это, запахнул ханьфу, завязал его и поднялся с кровати, перешагнув для этого через Лань Сичэня. В боковых разрезах одеяния мелькнула белая кожа бёдер. Лань Сичэнь с потаённым вздохом прикрыл глаза. — Вам стоит принять ванну, — донёсся голос. — Как вы себя чувствуете? Лань Сичэнь прислушался к себе и понял, что Цзян Ваньинь был прав. Поднявшись, он пытался найти свою одежду, но её в комнате не было. Цзян Ваньинь снова издал это неприятное, казавшееся даже грубым, хмыканье и произнёс: — Ступайте так, вашу одежду чистят. Лань Сичэнь, укутавшись в простыню, не желал снова оказываться под острыми взглядами главы Цзян обнажённым — хватило и безумия этой ночи. Сбросив ткань у ступенек, ведущих в ванну, он обернулся и снова заметил на себе пристальный тяжёлый взгляд. Лань Сичэнь малодушно отвернулся, чувствуя, как в груди снова становится горячо. Вода омывала тело, ласкала слух мягким плеском, исцеляла — ноющие мышцы успокоились, руки и ноги налились силой, и даже там, куда ночью безудержно вонзался член Цзян Ваньиня, всё успокоилось и не болело. Лань Сичэнь откинул голову на стенку ванны, вздохнул и дал себе ещё несколько минут до того, как выйти. — Зря не окунулись целиком, глава Лань, — отрезвил его голос Цзян Ваньиня. Тот указывал на свою шею, и Лань Сичэнь сперва не понял, но потом, прикоснувшись в том же месте к своей шее, почувствовал острую боль. Цзян Ваньинь укусил его ночью, будто тавро поставил — и оно болело. Лань Сичэнь осторожно надавил сильнее, и боль тут же перекипела в наслаждение, от которого свело стопы. Нет, от этого подарка Цзян Ваньиня Лань Сичэнь не откажется. Приняв из рук хозяина чистые одежды, Лань Сичэнь осушил на теле капли воды и оделся, соблюдая точный порядок, даже высокая серебряная заколка украсила волосы. Только налобной ленты среди своих одежд Лань Сичэнь не нашёл. — Она была совершенно негодна, — ответил на высказанный вопрос Цзян Ваньинь. — Её невозможно было привести в порядок. Да и в чём дело, глава Лань? Ваш клан настолько беден, что каждому адепту выдают только одну ленту на всю жизнь? Вопрос был грубым, и Лань Сичэнь постарался усмирить неожиданную злость ответом, что никаких сложностей это не создаст. Цзян Ваньинь оттаял и пригласил его позавтракать. К своему искреннему изумлению, Лань Сичэнь почувствовал голод, более присущий диким зверям, чем возвышенному главе клана. При взгляде на исходящие паром чаши с бульоном и кашами, с вереницей закусок и чайником, он проглотил голодную слюну. Цзян Ваньинь любезно пригласил его занять место напротив себя, по обязанности хозяина сам ухаживал за гостем — и ничего не ел, лишь смотрел на то, с какой потаённой жадностью, но соблюдая приличия, Лань Сичэнь съедает всё, что было в тарелках. — Когда я вернулся из “Облачных глубин”, — неожиданно завёл разговор глава Цзян, — то за первые две недели набрал не меньше двенадцати цзиней. И никто, вот редкая удача, не корил меня за это. Обычаи вашего клана весьма… Изощрённы. Не всем по силам. Лань Сичэнь спрятал улыбку за краем чаши с бульоном, откуда уже съел все кусочки корня лотоса и свиные рёбрышки. — Потрясающе вкусно, — похвалил он, но Цзян Ваньинь вместо того, чтобы принять благодарность, снова внутренне ощетинился. — Самого вкусного вы уже никогда не попробуете. — Чуть помолчав, он тихо добавил: — Никто никогда не попробует. Лань Сичэнь промолчал. Выпив лишь одну чашу чая, он поспешил попрощаться. Цзян Ваньинь его не удерживал, но при этом выражал странное сомнение. — Глава Лань уверен в том, что справится с полётом? До “Облачных глубин” не меньше двух часов пути даже для меча вашего уровня. Я могу дать вам лодку. — Тогда я вернусь домой лишь к завтрашнему утру, — вежливо улыбнулся Лань Сичэнь. Он понимал, что сомнения Цзян Ваньиня насчёт полёта на мече не лишены оснований, но отчего-то заторопился. Не домой, а покинуть “Пристань лотоса”. Цзян Ваньинь, очевидно, понял его без слов, поэтому поднялся и принёс со своего рабочего стола талисман на алой бумаге и нефритовый жетон для прохода в “Облачные глубины”. Лань Сичэнь изумлённо уставился на предметы, не зная, что сказать. — Кое-кто прислал мне это… Это заклятье мгновенного перемещения, — объяснил Цзян Ваньинь, и по его лицу было видно, кем ему приходился этот “кое-кто”, — чтобы я мог посещать “Облачные глубины” в любое время. — О, — стушевался Лань Сичэнь. — Тогда оставьте их себе, ведь… — У меня нет желания посещать ваш клан. Ни желания, ни причин. Прозвучало достаточно понятно, чтобы Лань Сичэнь ощутил в груди гнетущую ледяную тоску. Цзян Ваньинь был достаточно откровенен. — Благодарю главу Цзян, — поклонился Лань Сичэнь, — жетон я вам всё-таки оставлю. Как вы понимаете, у меня есть свой. — Как угодно, — вернул поклон Цзян Ваньинь и замолчал. Лань Сичэнь, избегая смотреть на него, подкинул вверх бумажку с заклятьем и послал в неё сгусток духовных сил, поджигая на лету. Воздух там, где начал гореть талисман, закружился, словно водоворот, и Лань Сичэнь уже шагнул в открывшийся портал, когда Цзян Ваньинь окликнул его. — Глава Лань! Лань Сичэнь обернулся. Цзян Ваньинь смотрел на него с невыразимым чувством, которое Лань Сичэнь никак не мог опознать. — Ответьте честно. Хоть раз этой ночью вы… Вы вспоминали?.. Не нужно было уточнять, кого именно. Лань Сичэнь с чистой душой ответил: — Ни разу, глава Цзян. Благодарю вас. — За такое не благодарят, — невесело усмехнулся Цзян Ваньинь и снова замолчал. Лань Сичэнь, ступая в проход, обернулся в последний раз, встретился с ним взглядом и тут же оказался у ворот “Облачных глубин”. Лань Сичэнь перенёсся неподалёку от цзинши, когда услышал невозможные в Гусу Лань вопли: — Цзян Чэн! Цзян Чэн! Ты передумал! Из-за поворота выскочило что-то тёмное и растрёпанное, лишь непослушная алая лента развевалась следом. Лань Сичэнь остановился у входа в свои покои, пока Вэй Усянь не осознал, кого видит. — О, Цзэу-цзюнь? — с сомнением, хотя видел Лань Сичэня как на ладони, спросил тот. — Но… Сработал талисман, который я делал для Цзян Чэна. — Глава Цзян любезно одолжил его мне, — объяснил Лань Сичэнь. — Для экономии времени. — Вы были в Юньмэне? Вэй Усянь не смог скрыть любопытный взгляд, которым окинул фигуру Лань Сичэня. Глаза его комично округлились, едва он уставился на шею главы. Лань Сичэнь же выдал себя, снова погладив отозвавшееся томной болью место укуса. — А где ваша лента? — с сомнением спросил Вэй Усянь, глядя на непривычно обнажённый лоб Лань Сичэня. — Потерял, — честно ответил тот. Вэй Усянь попеременно то бледнел, то краснел, глядя на него, открывал рот, но ничего не мог сказать, только улыбка становилась шире. — Цзян Чэн, вот же ты... Смог, — неразборчиво пробормотал Вэй Усянь, и пришлось сделать вид, что Лань Сичэнь ничего не слышал и не у него что-то кольнуло под сердцем. — Разрешите откланяться, — попрощался Лань Сичэнь. — И, кажется, Ванцзи ищет вас. — Пусть ищет, — хихикнул Вэй Усянь, — тут интереснее. — Тогда я вас оставлю. Лань Сичэнь, держа спину неестественно прямо даже для своих привычек, прошёл в ханьши и закрыл дверь, для надёжности прислонившись к ней спиной. Сердце почему-то пустилось вскачь, да и дыхание оказалось затруднено. Глупо было думать, что Вэй Усянь, регулярно щеголяющий с подобными отметками и не стремящийся их скрыть, чего-то не понял. Лань Сичэнь глубоко вдохнул и поморщился. После пропитанного влагой и простором воздуха Юньмэна, затхлый и пыльный запах собственного жилища казался ядовитым. Лань Сичэнь раздвинул ставни, впуская внутрь воздух и свет, обвёл цзинши взглядом… И в следующие несколько часов ломал пропитанные его болью и расцарапанные его руками стены, срывал занавеси, крушил перегородки. В ответ на немой вопрос потрясённого Лань Цижэня Сичэнь пояснил: — Хочу видеть здесь всё новое. — Глава Лань, это послание из ордена Юньмэн Цзян. Услышав это, сидевший напротив Вэй Усянь вскинул голову и с потаённой надеждой повернулся к адепту, принёсшему письмо. — Это мне? — Мне жаль, — искренне сообщил Лань Сичэнь. — Это для меня. Прошу прощения. Он вежливо поклонился, оставляя остальную семью изумлённо проводить его взглядами, и вернулся в цзинши, где непослушными пальцами сломал печать в виде лотоса и раскрыл письмо. Цзян Ваньинь не утрудил себя соблюдением церемоний, сразу начав с главного: “Приношу извинения Цзэу-цзюню за утрату символа его клана и за свою ложь. Надеюсь, вы примете посланное вам в качестве откупа за потерю.” Лань Сичэнь отогнул уголок письма, и оттуда ему в ладонь скользнула тонкая цепочка изящного плетения, в центре которой покачивался небольшой нефритовый кулон в виде лотоса с девятью лепестками. Работа была тончайшей, казалось, на краешках лепестков лотос алел, словно излучал собой свет зари. Цвет нефрита был идеально-белым, но на фоне кожи Лань Сичэня казался прозрачным, сливался с ней. Усмиряя тихую дрожь, Лань Сичэнь надел кулон на шею и спрятал его за воротниками ханьфу. От тепла тела нефрит нагрелся и словно прилип к коже, напитываясь ей. Лань Сичэнь прижал к нему ладонь через слои ткани, но даже так чувствовал его, как средоточие жара в своей груди. Возвращаясь к своим обязанностям главы ордена, Лань Сичэнь улыбался.