Дым

Сигареты будто пропитаны формалином. Химинес начал позволять себе курить в кабинете, за разбором протоколов, в палатах пациентов, в холле - сначала не ради никотиновой дозы, само собой. За свою жизнь он пробовал и более серьёзные наркотики - работая в психиатрии, глупо не пользоваться предоставленным выбором. Впрочем, по сравнению с тем, что всю жизнь влекло его на самом деле, химические зависимости - скучное и тусклое подобие, ни на что не годное. Теперь, на шестом десятке лет жизни, он начал травить свои лёгкие сигаретами не ради своего удовольствия. Химинес знает: он ненавидит запахи дыма и гари. Какое-то время это облегчает жизнь им обоим. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, почему Рувику плевать на большую часть запахов, порой встречающихся в пределах "Маяка" - запахи лекарств и больных немытых тел в некоторых палатах, затхлой ветоши и пыли в общих залах, тошнотворные запахи недовымытой крови и дезинфекторов в операционных, слежавшейся кожи, кислоты и формалина в подвальных прозекторских, список можно продолжать бесконечно, - но при этом его выводит из себя неожиданный намёк на то, чего коснулось пламя. С ожидаемым проще - и всё-таки Химинес однажды замечает выражение его глаз в момент, когда они прижигают очередной участок мозга очередного пациента с кодом вместо имени, и помещение наполняет запах горелого жира. Химинес ничего ему не говорит в тот момент, но решает, что это полезное знание. Какое-то время оно его здорово поддерживает - знание, что пока он сидит в кабинете или на стоит у никому не нужной пепельницы в конце холла, Рувик сюда не войдёт. Его присутствие в остальной части больницы неизбежно. Химинес должен был давно к нему привыкнуть - но он видит, во что превращается со временем человек, которому он сам предложил помощь и сотрудничество, и всё чаще вздрагивает, услышав за спиной его обманчиво мягкие шаги - где угодно. Чем дальше, тем отчётливее Химинес понимает, что для него в больнице нет закрытых дверей. Чем дальше, тем отчётливее Рувик даёт ему это понять - за то, что он даёт Химинесу, он возьмёт столько, сколько сочтёт нужным. Чем дальше, тем больше Химинеса тревожит то, какой окажется окончательная цена. Какое-то время сигаретный дым служит завесой, отделяющей его от необходимости резко оглядываться на любое белое пятно в пределах видимости. Иллюзия того, что опасного злого духа можно изгнать, окурив помещение фимиамом или ладаном. А потом Рувик складывает два и два, и Химинес жалеет, что начал эту игру. - Ты. Он стоит прямо перед Химинесом, глядя сквозь дым ему в глаза, и ярость, которую Химинес видит в нём, даже сняв очки, холодом ползёт по спине. Цепкие пальцы - сильные, холодные, как у трупов в прозекторской, касаются его горла - легко и почти ласково, но Химинес замирает от этого прикосновения, словно сигаретный дым вдруг превратился в формалин, заливающий горло. - Не смей прятаться от меня за этим. Рувик забирает сигарету из его пальцев, медленно проносит мимо его лица - в какую-то секунду Химинес думает, что сейчас её тлеющий кончик окажется в его глазнице, и Рувик так же спокойно вдавит его до самого глазного дна, навсегда лишая его возможности видеть, - а потом так же медленно тушит об одну из открытых ран на своей руке. У Химинеса кружится голова, когда он чувствует запах горелой плоти. Комок в горле, сплетённый из дыма, похожего на формальдегид, становится плотнее. С трудом протолкнув его дальше, он хрипло произносит: - Прости. Он понимает, что это значит. И ещё он понимает, что хотя Рувик не ощущает той же боли - он сам помогал работать над этим, и если бы кто-то спросил, зачем, он рассмеялся бы идиоту в лицо, - этот жест будет записан на его счёт. Рувик смотрит на него ещё несколько секунд, а потом молча уходит. С тех пор Химинес не может смотреть на сигареты. Теперь он сидит даже не в кабинете или холле - Рувик там давно не показывался, слишком занятый финальной фазой своей работы, их общей работы, но если будет нужно, конечно, достанет его где угодно, особенно теперь, когда у него есть поводы быть по-настоящему недовольным. Он сидит под козырьком запасного выхода для транспортников, на скамейке, где иногда собираются медсёстры и санитары, тайком, как провинившийся мальчишка, и курит самые поганые сигареты в своей жизни, одну за одной. Сигареты наполняют рот горькой слюной, горло - формалиновым холодом, лёгкие - едким дымом. Химинес не жалеет о том, что собирается сделать. Он даже не считает это предательством - он считает это лучшим вариантом для всех, не только для себя одного. Но образ дымящейся сигареты, погружающейся в тёмную влажную плоть раны, гаснущей с тихим шипением и тошнотворным запахом обожжённого мяса, стоит перед его глазами так ясно и ощутимо, словно эта рана - его собственная.