Её имя

Алое платье, чёрные волосы по спине, светлая кожа. Он знает об этой девчонке, наверное, меньше, чем о любом своём пациенте. Но помнит и представляет каждую деталь так отчётливо, словно она действительно все эти годы была где-то рядом. Алое платье, чёрные волосы, длинные тонкие пальцы на клавишах пианино. Иногда, особенно поначалу, когда Рувик проводил большую часть времени в своём старом доме - Химинесу казалось, что он сам вот-вот начнёт видеть её призрак в конце коридора. Потом эта фиксация постепенно ослабла - хотя порой он подозревает, что Рувик просто перестал говорить с ним об этом, как и о многих других вещах, - но она никогда не исчезала совсем. Химинес знает, что любое человеческое имя Рувик произносит с тщательно выверенной дозой презрения - они звучат в его устах чуждо, будто слова какого-то низшего языка, которые он вынужден цедить вслух для идиотов, не способных иначе уследить за нитью разговора. Любое, включая имя Химинеса и пару раз своё собственное. Любое, кроме имени Лауры. И хорошо, что он ни разу не слышал, с какой интонацией Химинес однажды произнёс это имя сам. Он не сказал бы, что ненавидит её или хотел бы, чтобы её не было. Во всяком случае, не сказал бы вслух. И уж тем более его не шокирует это откровенно инцестуальное обожание, которое Рувик в глубине души всё ещё питает к погибшей сестре, независимо от того, сколько лет прошло с её смерти, - за годы практики он видел и не такое. По сравнению с теми вещами, которые он знает о биографии Рубена Викториано сейчас, нездоровое влечение к призраку сестры - такая мелочь, что не стоит потраченных нервов. От неё даже могла быть определённая польза - во всяком случае, идея о том, что машина для объединения сознания может помочь ему сохранить воспоминания о сестре, пришлась Рувику по душе, и семена явно упали на нужную почву. Химинес сам настолько увлёкся получением нужных результатов в последующие годы, что успел расслабиться и почти забыть и о ней. Теперь он об этом почти жалеет. Первый раз он слышит это чудовище в длинном коридоре, похожем на котельную с деревянными стенами. Не видит - именно слышит, издалека, и кровь стынет у него в жилах, даже если тех на самом деле не существует. Она кричит. Её голос, срывающийся на хрип, словно этот полный боли и отчаяния крик физически разрывает горло, которое его издаёт, звучит снова и снова. Химинес застывает, не в силах шевельнуться, и больше всего на свете боится повернуться и увидеть, что может издавать такой звук. Второй раз он всё-таки видит. И пусть это не первое чудовищное порождение больного сознания, которое придаёт форму этому миру, - он предпочёл бы ещё пару раз столкнуться с теми, кого встречал до сих пор, даже с самыми опасными и не контролирующими себя, - чем приблизиться к этому. Длинные тонкие пальцы. Чёрные волосы, почти закрывающие то, во что превратилось лицо. Алые разводы, брызги, покрывающие длинные и ломкие, как у паука, конечности - огромные, непропорционально изогнутые, он даже не понимает толком, сколько их, они всё время шевелятся, даже когда она почти замирает, прислушиваясь, прежде чем снова... Он слышит её крик ещё долго, ища дорогу оттуда по петляющим узким тропам, ведущим от здания. Иногда - слишком близко, чтобы захотеть обернуться. От мысли, что это существо может заметить его, ему становится дурно. От мысли, что она может посмотреть ему в глаза и узнать его - хочется пустить себе пулю в лоб. Разумом Химинес понимает, что это чудовище - порождение сознания Рувика, его искажённых воспоминаний и перемешанных в болезненный клубок чувств не только к Лауре, а заодно и ко всему миру. Она - не призрак и не самостоятельное существо. Она не может знать о нём больше, чем знает сам Рувик. И хотя одного этого уже хватило бы, чтобы не ждать от неё ничего хорошего, - покидая то полуразрушенное здание, Химинес не может перестать думать об одном. Изначально Stem задумывалась, чтобы дать возможность объединить сознания людей в одну систему. Каждый, кто оказывался здесь, мог и должен был принести сюда часть своего собственного мира, встраивая её в остальные. То, что сделал с этим миром Рувик, населивший его своими кошмарами и воплощениями своих диагнозов и травм, выглядит совсем иначе, чем Химинес представлял себе, глядя на его разработки. Но он помнит последние протоколы "Мёбиуса", и помнит, что временами в записях встречались несостыковки. Мелкие, почти не заметные подвижки в сторону от того, что могло контролировать их разозлённое ядро системы, возомнившее себя богом. Теперь, пытаясь выжить в этом безумном лабиринте, Химинес может наглядно видеть, как именно это работало. Изредка те, кто умирали внутри системы от его рук, успевали оставить в системе свой след, изменить форму в какой-то части. Привнести что-то своё, прописанное в их нейронных путях слишком давно и крепко, чтобы быть легко сметённым здешними кошмарами. Какую-нибудь мелочь. Небольшой закуток в стене, где горит свеча. Моток колючей проволоки, стягивающей шаг. Образ ребёнка, потерявшегося годы назад. Это происходило редко и скорее случайно, глубина и сила этих запечатлённых образов почти никогда не могли поспорить с тем, что принёс сюда Рувик, когда его сделали ядром системы, - но иногда что-то всё-таки оставалось. Химинес боится твари, в которую превратилась память о Лауре Викториано, больше, чем любого чудовища из тех, кого он здесь видел, он готов в этом признаться. Но вдобавок к этому - едва ли не больше он боится обнаружить, что такой её создал не только Рувик. Что отвратительным конструктом, чьи руки дотянутся до тебя где угодно, даже сквозь годы, прошедшие после её смерти, чей крик заглушит любой человеческий голос, чья раз за разом повторяющаяся смерть не позволит никому и шага пройти не в ту сторону, - её видел все эти годы не её брат. Что она знает о Химинесе - обо всём, что творилось в его голове, обо всех его мыслях в её сторону - не меньше, чем Химинес знает о себе сам. Сделает ли это его смерть здесь более мучительной, он не представляет. Он может только надеяться, что никогда не узнает ответа на этот вопрос.