Небеса

Небо… Такое ярко-синее небо. Глубокое море, раскинувшееся над головой, с белоснежными облаками, похожими на парусники, оно так и просит: «Запрокинь голову и посмотри на меня…» И его немой глас не остается без ответа – пара пронзительно-голубых глаз устремлены ввысь, словно ища там кого-то. Но, не найдя, заволакиваются пеленой отчуждения и скрываются под опустившимися усталыми веками… Тяжелый вздох исторгает женская грудь – только по ней и можно определить пол священника, присевшего на сочную луговую траву, терпкий и сладкий запах которой ласково щекочет ноздри, слегка дурманя голову. Невозможно определить возраст этого человека – слишком много на его лице отпечатков тяжелой жизни, хотя морщин как раз-таки практически нет… В светлых растрепанных волосах цвета скошенной соломы, нет седины, как бы ехидный ветерок ни отыскивал ее, тщательно перебирая пряди, приподнимая и бросая их обратно. Но, похоже, собственная прическа совершенно не заботит женщину – она даже не убирает длинную челку, упавшую ей на глаза, словно не замечая ее, и от этого на ее лицо падает глубокая тень, не скрывая, впрочем, нижней его части, небрежно перебинтованной. Под несвежей, потемневшей марлей отчетливо видны страшные рубцы у самых уголков рта, навсегда запечатлевшие на лице яростный оскал – следы, видимо, давнишних сражений. Рука женщины, с длинными жилистыми пальцами, в которых так и читалась недюжинная сила, скрытыми под белой тканью перчаток с затейливой надписью на них - «Jesus Christ is in Heaven», потянулась к массивному нагрудному кресту, ярко сверкнувшему, отражая солнечный луч, израненные губы зашевелились, читая молитву, совсем тихо, почти не произнося слов. И только в самом конце можно было разобрать: « Упокой их души, Господи…» Бинты потемнели еще больше, и с подбородка на землю упали две капли, тут же исчезнув в густой траве. Сильная духом женщина, носящая мужскую одежду, сражающаяся как мужчина, курящая грубые сигареты без фильтра, пришла сюда… плакать. Здесь, на этом заброшенном, тихом, залитым солнцем и теплом, лугу, она в одиночестве дала выход своей боли. Застарелой, как и раны на ее лице. Она не стала утирать слезы, позволяя им беспрепятственно бежать по ее щекам, хрипло рыдая в голос, сжимая кулаки от ярости и бессилия, несколько раз ударив ими по земле. Не просто друзей она оплакивала – боевых товарищей, бок о бок с которыми много лет сражалась во имя своей Веры и своего Бога…И оба они сложили свои буйные головы на неприветливой земле Великобритании, вдали от Родины, солнечной Италии… Перед взором по-прежнему закрытых глаз женщины предстало лицо мужчины с белым пасторским воротничком на шее. Враги знали Ангельскую Пыль Андерсона, Палача Андерсона, но она знала и Андерсона-человека. Человека, любящего детей из своего приюта, своих товарищей, даже своего архиепископа, которого помог убить….И не звериный бешеный оскал, каков бывал у него, опьяненного битвой, предстал перед ней, нет, Александр ласково и нежно улыбнулся, прикрыв глаза, так, как улыбался только своим…Только тем, кого пустил в свое сердце и за кого отдал жизнь. Женщина протянула руку вперед, желая коснуться родного лица, ее грудь сотрясалась от прерывистых, захлебывающихся рыданий. Но Андерсон лишь вновь улыбнулся ей, уже грустно, и, покачав головой, растворился в воздухе, сменившись другим видением. Молодая девушка с восточными глазами, сверкнув очками, спрятала их под густой черной челкой. - Ю…Юми… – прохрипели губы женщины, шелохнув желтоватую пену на них, и она резко открыла глаза. Никого. Она все так же была одна, одна на этом лугу, одна в этом мире… С сердцем, закрытым на замок от всех. Кроме них… Утерев губы рукавом сутаны, достала из кармана платок и, громко высморкавшись, приняла прежний вид, убрав последние остатки затаенной слабости, превратившись вновь в мощное оружие Ватикана. И, покидая поле, не подняла вновь голову к небу, а потому ветер не донес до нее тихого шепота… Мы всегда будем с тобой, Хайнкель… Мы всегда в твоем сердце…