***
— Жить будет, — констатирует врач в больнице. Сильва кивает, отпуская врача. Холодные голубые глаза скользят по лежащему на больничной койке старшему сыну, и на лице сама собой появилась гримаса отвращения. Он в пару шагов оказался прямо рядом со спящим после операции Иллуми. Левая рука была плотно перевязана, а от правой тянулась капельница с обезболивающим и успокоительным, которые должны были помочь не впасть в истерику после пробуждения. Обычно подростков с попытками суицида почти сразу переводили в отделение для душевно больных, но Сильва лично подписал отказ от госпитализации, пообещав, что сводит ребенка к хорошему психотерапевту. Очевидно, что это было ложью, но врачи были вынуждены ему поверить. — Жалкое отродье, — широкая ладонь сжала лицо Иллуми, и тот тихо заскулил во сне, медленно приходя в себя, — как ты посмел это сделать? — сквозь зубы шипел Сильва, все сильнее сжимая челюсть сына. Иллуми коротко взвизгнул, когда терпеть боль стало невозможным, и в этот же момент Сильва отступил. — Как только закончится капельница, мы уедем домой. Иллуми едва расслышал эти слова, уставившись в белоснежный потолок, он не хотел понимать, что происходит вокруг. У него не получилось, не вышло. Молодой человек остался один в палате и чувство отчаяния и безысходности с новой силой накрыло его, глаза снова увлажнились. Уголки губ исказились в болезненном смешке. И это снова не «тот самый счастливый день».***
Удар пришелся как раз под ребра, выбивая воздух из легких. Иллуми закашлялся, скорчившись на полу зала. Прошло всего два дня с его попытки лишить себя страданий, не увенчавшейся успехом. В первый день его заперли в комнате, приковав за ногу к кровати. Цепь была достаточно длинной, чтобы спокойно сидеть и лежать, но передвигаться по комнате Иллуми не мог, поэтому ему пришлось наблюдать за тем, как отец обыскивает его комнату в поисках потенциально опасных вещей и не только. Так из ванной пропали все бритвы и зеркала, а из комнаты забрали боевые иглы, которые теперь должны были выдаваться только на задания, веревки и в приницпе все, чем по мнению Сильвы мог навредить себе Иллуми. Под тихие рыдания сына, отец так же вытащил из ящика комода пару полароидных снимков, где были изображены Хисока и Иллуми. Вместе с ними в топку полетели маленькие рисунки с Хисокой, нарисованные Иллуми еще полгода назад, когда они только познакомились, а теперь решил оставить, а так же милые записки от того же фокусника, которые обязательно заканчивались фразой «Люблю тебя, солнце». На второй день его просто оставили без еды в полном одиночестве. С ним и в первый день никто не разговаривал, но на второй эта отстраненность родных начала давить не на шутку. — Ублюдок. Слабак. Ничтожество, — Иллуми никогда не видел отца настолько злым. Это пугало. Вернее, должно было пугать, но почему-то не ощущалось как нечто ужасное. И молодой человек подумал, что, день, когда ничего не останется уже близок. — Выродок, — грубая ладонь схватила за волосы, потянула наверх, чтобы потом с силой опустить голову о тяжёлое дерево журнального столика. Иллуми крепче стискивает зубы, чтобы не закричать от боли, а ему больно, очень больно. Голова гудит, идет кругом, он уже даже не совсем понимает, что происходит. Только почувствовал, как сапог еще раз ударил под ребра, потом куда-то в живот и вроде его еще раз приложили головой о стол. — Еще раз ты посмеешь вытворять что-то подобное, я клянусь, что убью тебя, — бросил через плечо Сильва. — И иди уберись в ванной после себя. Иллуми слишком отдалённо слышал голос отца, но смысл уловил верно. Изо рта вырывается тяжелое сиплое дыхание, своей сухостью оно царапает саднящее горло. Иллуми сжимается в комочек еще больше, когда отец выходит, позволяет себе тихо заскулить от боли. Из-за своего ужасного состояния он не смог отбить ни одного удара отца, и это заставляет чувствовать себя еще большим слабаком. Иллуми не хочется признавать, что попытка самоубийства — это слабый поступок, потому что это не так. Боль немного утихла и молодой человек наконец смог подняться на ноги. Держась за стены, на дрожащих ногах он добрался через длинный коридор в комнату. От вида цепи, прикованной к кровати стало дурно, Иллуми поморщился и решил, что лучше будет выполнить приказ отца прямо сейчас. В ванной все еще пахло кровью — а может быть, Иллуми просто так показалось. Тело все еще плохо слушалось, руки дрожали, почти как в тот день, а ноги предательски подкашивались. Молодой человек достал тряпку и принялся оттирать засохшие пятна крови. Стараясь не думать о том, насколько унизительно убирать за собой кровь, Иллуми тщательно полоскал тряпку. — И после такого матушка еще будет врать, что любит нас, — вслух начал рассуждать Иллуми. — Нет, возможно, Миллуки она любит, может быть, будет любить этого мальчика, которым сейчас беременна, но меня… не думаю. Молодой человек грустно улыбнулся, заканчивая уборку. — Нужно позвонить Хисоке, — он вышел из идеально чистой ванной, захлопнув за собой дверь.***
— Боюсь спросить, что случилось? — фокусник нервно улыбнулся, увидев своего парня впервые за неделю. Тот был очевидно избит — вопрос только на задании или дома, одет в совсем непривычную закрытую одежду, хотя Хисоке казалось, что он еще пару месяцев назад смог наконец вдолбить в голову Иллуми, что у него прекрасное тело, которого не стоит стесняться, волосы были собраны в хвост, который Золдик просто ненавидел на себе. Последнее, скорее всего было из-за повязки на голове, через которую, если присмотреться, можно было увидеть просачивающуюся капельку крови на виске. — Задание, — отмахнулся Иллуми, — это не важно. Золдик огляделся по сторонам, бросил торопливый взгляд на дворецкого, который должен был его сопровождать, но остался поодаль по просьбе Иллуми. Тот с недовольной гримасой посмотрел на старшего сына господина и отвернулся. — Хочешь сказать, что ты позволил себя избить? Не ври мне, Иллуми, — Хисока приблизился, привычно коснулся предплечья левой руки молодого человека, но ощутив повязку под одеждой тут же напрягся. — Я могу…? Иллуми коротко кивнул, опустив голову, и отвернулся, чтобы не видеть то, как исказилось лицо мужчины сначала в страхе, потом в удивлении, а затем в чертах появилась нескрываемая злость. — Что произошло? — А ты не видишь? — Золдик резко выдернул руку из цепкой хватки, больше потому, что было действительно больно — Хисока надавил пальцами прямо на еще не снятые швы. — Но что-то ведь явно произошло, верно? — фокусник всеми силами старался держать себя в руках, не срываться и не кричать. Иллуми бы обязательно воспринял все его эмоции на свой счет, а этого нельзя было допустить. Хисоку откровенно злили отношения между Золдиками. В голове не укладывалось, как такое может происходить. Конечно, не то, чтобы он в полной мере понимал, как дела обстоят в здоровых семьях за неимением такой у себя, но Хисока совершенно точно знал, как быть точно не должно. — Это все отец, — коротко ответил Иллуми. Подобные расспросы происходили довольно часто, потому что Хисока поразительным образом улавливал настроение Золдика. И это всегда напрягало Иллуми. Ему хотелось, чтобы его просто обняли, прижали к себе и не пытались травить тараканов в его голове. Тем и без дихлофоса было не сладко. — Он переходит все границы, — в голосе Хисоки слышались нотки явного раздражения, но пальцы слегка подрагивали от волнения, когда он поправил бинты на голове Иллуми. — Все в порядке, — молодой человек несильно сжал запястье мужчины. «Пока ты рядом, все не так плохо» — эта совершенно глупая мысль заставила Иллуми смутиться и покраснеть. — Нет, солнце, все не в порядке, — сократив расстояние между ними до минимума, Хисока крепко прижал к себе молодого человека, уткнулся носом в его волосы, от которых даже сейчас приятно пахло шампунем. — Хисока, — Иллуми хотел продолжить, но его тут же заткнули поцелуем. Молодой человек попытался отстраниться от неожиданности, но через мгновение поддался ласке, которая ему действительно сейчас была нужна. Обычно Хисока целовал требовательно, напористо, искусывал в кровь губы, но сейчас Иллуми ощущал лишь тепло и заботу, исходящую от мужчины. Он аккуратно запустил руку в длинные волосы, ослабляя хвост, из-за чего плохо завязанные бинты на голове практически спали, оголяя свежую рану на виске. — Мы поедем в больницу. Сейчас же, — Моро посмотрел за спину молодого человека, туда, где стоял дворецкий. Того не оказалось на месте и, схватив Иллуми за не искалеченная руку, потянул в сторону припаркованной машины, стараясь идти быстро, но тихо, чтобы их не поймали раньше времени. Иллуми и не думал сопротивляться, в конце концов, это было бы глупо в его то ситуации — отказываться от заботы, которую ему так щедро предлагают, ничего не прося взамен, и вернуться в дом, где он чувствует себя так ужасно одиноко и беспомощно.***
— Я прошу вас, выслушайте меня, — Хисока едва ли не наступал на пятки лечащему врачу Иллуми из клиники, куда отвез его еще неделю назад. — Вы же видите, никто из его родных даже не навестил его за эту неделю! Разве это не повод… — Послушайте, молодой человек, — мужчина, наконец остановился, резко развернулся на каблуках к Хисоке, из-за чего тот чуть не врезался во врача, — кем вы приходитесь Иллуми Золдику? — Я его двоюродный брат, — соврал тот. — Знаете, Иллу нет и восемнадцати, а муж сестры моей матушки, которая, вообще-то и не матушка мне, а мачеха, но это не важно! так издевается над ним. Все, что вы видели — его рук дело, я вас уверяю. Мне больно смотреть, как моя слабохарактерная тетушка позволяет вытворять такое с ее собственным сыном. Иногда мне кажется, что я забочусь об Иллуми больше, чем кто-либо в этой жуткой семейке. И еще знаете… — Довольно, — покачал головой врач. — Это повод обратиться в опеку, но уж точно не отдавать его вам. — Временно. — Исключено, — мужчина снова устремился вперед по коридору, оставив Хисоку в раздумьях. Этот надменный придурок никак не хотел соглашаться отпустить Иллуми домой без родителей. До выписки оставалось всего-ничего — три дня, и если ничего не выйдет, то придется звать Золдиков старших, и тогда они заберут Иллу домой. Хисока определенно не хотел такого расклада.***
В окна бьёт солнечный свет, просачивается через полузакрытые жалюзи, проникает в уютную палату клиники. Иллуми сразу заметил, что здесь много лучше, чем там, где он лежал раньше. Как минимум, здесь были более дружелюбные и улыбчивые, хотя некоторые женщины постарше смотрели на него с откровенной жалость. Благодаря Хисоке длинноволосый мальчик с бинтами на голове стал своеобразной местной знаменитостью. Единственное, что смущало Иллуми, то, что он узнал о своем своём родстве с Хисокой не от него, а от медсестры, ставившей ему вечером капельницу. — У тебя очень милый старший брат, — сказала она, поправляя рукав в три четверти больничной рубашки на руке Иллуми. — Мой старший брат? — непонимающе смотрел на нее Золдик. — Хисока. Он всю неделю ходит за доктором Волтером, просит не отпускать тебя к родителям, говорит, что это они с тобой сделали. Это правда? — Иллуми поморщился от этой фальшивой заботы в голосе, за которой очевидно скрывалось желание собрать побольше сплетен. — Да, — коротко ответил Иллуми, не желая разговаривать с этой женщиной. Она, видимо, посчитав, что это просто тяжёлая для молодого человека тема, поэтому давить не стала и вышла из палаты, закончив работу. Иллуми тогда немного позлился на Хисоку, но так ничего и не сказал ему в лицо. Почему-то это показалось даже милым, то с каким рвением фокусник пытается… спасти его? Это странно осознавать, но другого варианта не было. Иллуми до вечера пролежал, уткнувшись лицом в подушку, краснея и смущаясь еще больше от того, что так реагирует. А за час до отбоя в палату заходит Хисока в сопровождении низкорослой женщины лет шестидесяти пяти. — Иллуми, это доктор Мунтье, она главврач этой клиники. Я рассказал ей о том, что произошло, и она позволила нам с тобой уйти завтра с утра вместе. Твои родители не узнают ни о чем, можешь не волноваться, — Хисока быстрым шагом приблизился к кровати Иллуми, упал на край, тут же взял Золдика за руку, переплетая их пальцы. — Это правда, молодой человек. Вы можете уйти и ни о чем не беспокоиться. Я обещаю, что никто об этом не узнает. Я не считаю, что служба опеки вам поможет в вашей ситуации, поэтому не вижу другого выхода, — женщина осталась в стоять в стороне. В ее глазах было понимание, и это заставляло сердце Иллуми сжиматься от непонятной тоски. — Я не могу, — тихо сказал он. — Что? — Хисока привстал, опираясь на свободную руку, оказываясь лицом к лицу с Иллуми. — Что значит не могу? Иллу, это шанс все исправить, все будет хорошо, Иллуми… — Вам стоит подумать об этом, молодой человек. Это действительно хорошая возможность, и не у всех она появляется, — настаивала главврач. — Я знаю, но я не могу. Я поеду домой, к отцу. Это мое окончательное решение, — не поднимая глаз, проговорил Иллуми. Пальцы сами собой сжимали тонкое одеяло, комкали его в нервозном движении. Женщина еще раз окинула взглядом Золдика и, не решившись отговаривать его, вышла за дверь, оставив молодых людей наедине. — Что значит, нет? Иллуми, ты не можешь, — Хисока схватил Иллуми за плечи, довольно сильно сжимая их так, что Иллуми едва сдержался, чтобы не сморщить нос от легкой боли в затекшем теле. — Хисока… — Что? Иллуми, я всю неделю стараюсь, чтобы твоя жизнь наконец-то стала лучше! Разве ты не рад? — Хисока не мог поверить своим ушам, не мог найти логичного объяснения, почему Иллуми отказывается от протянутой руки помощи? Гордость? — вроде уже нет, о ней и речи быть не может, когда находишься в шаге от пропасти. — Я просто не могу. Не хочу об этом говорить. И оставь меня одного, пожалуйста, — последнее было сказано почти шёпотом так, что мужчина буквально догадался о том, что хотел сказать его возлюбленный. Дверь захлопнулась за спиной Хисоки, и Иллуми остался один. Почувствовав, наконец, долгожданную свободу, пара слезинок предательски скатилась по щеке.***
Он снова сидит на холодном полу в ванной. Опять. Прошло уже две недели с того случая в больнице. Родители приехали забрать Иллуми в тот же вечер, как он отказался от предложения Хисоки — видимо, им сразу позвонили, а они, продолжая изображать идеальную семью, тут же разыграли спектакль «ах, как же так получилось?». Матушка тут же подлетела к кровати Иллуми, крепко обняла, расцеловала в обе щеки, расплакалась, прижала к себе. И Иллуми чуть не потянуло выплюнуть все содержимое желудка от такого лицемерия. Отец же о чем-то беседовал с врачами, а те очень недоверчиво косились на него, а тот в свою очередь метал молнии взглядом в сторону сына. У Иллуми невольно пробежали мурашки по спине, и не безосновательно. Дома ему сильно влетело, на него кричали, били плетью в катакомбах родного поместья. Теперь его игнорировали все в доме. Даже маленькому Киллуа запретили общаться с братом, бедного ребенка отправили на Небесную арену, и Иллуми ненавидел себя в то день, когда Килла посадили в машину, потому что именно он виноват в том, что мальчику придётся пройти эти ужасные испытания. Иллуми по себе знал, что ребёнку не так просто дойти до двухсотых. Вещи ему не вернули: ни фотографий, ни записок, ни рисунков — ничего, что могло бы его успокоить без самоповреждений. Ничего, что напоминало о том, что он не один, что всегда рядом будет Хисока, хотя сейчас Иллуми сам сомневался в том, что мужчина останется того же положительного мнения о нем. Возможно, теперь их общение сильно изменится, возможно, Хисока посчитает его неблагодарным идиотом, неспособным принять руку помощи. Иллуми зажмурился, пытаясь сдержать слезы отчаяния, сделал несколько глубоких вдохом, чтобы успокоиться и не впасть в очередную истерику. Он может потерять единственного человека, который дает ему хоть какое-то тепло. Мысль о том, что сейчас ничего от него не зависит, заставляла ногти со всей силы впиться в руку, почти протыкая кожу, высвобождая пару капель крови. Он никогда не выберется отсюда, потому что из поместья Золдик нет выхода. И Иллуми уверен, что сегодня был последний день, когда в нем осталась хоть капля эмоций. Он выжат так, что обратно дороги нет. На утро все мучения закончатся, поэтому он вяло поднимается в пола и ложится в постель, чтобы проснуться утром и ничего не чувствовать.