***
“Мин И” следует за Ши Цинсюанем везде, куда бы он не попросил его пойти. Лучшие друзья, Повелитель Ветра и Земли. Пару более противоречивую, чем они, не найти на всех Небесах. И на земле тоже, Хэ Сюань знает точно. Они оба – не боги войны, не бойцы, но бьются до последнего. Хэ Сюань – с чувствами, Ши Цинсюань – со страхом. И даже когда он в ужасе стискивает чужую ледяную ладонь, Хэ Сюань знает, что он борется, что он смелый, что он – не Хэ Сюань, не злодей, и что он не должен прижиматься к его плечу вот так, что на его месте должен быть кто-то другой. Хэ Сюань больше не в силах его презирать, поэтому всю свою ненависть он обрушивает на себя. Он наказывает себя за все, о чем думал и что совершит, и отрывает свою ладонь от мягкого прикосновения. Цинсюань смотрит на него так, как будто он его ударил, и Хэ Сюань не может удержать себя от мысли, что даже сейчас, в своем отчаянии, он красивый. Он уверен, что даже если он его убьет, Цинсюань будет смотреть на него так же, и что если тогда Хэ Сюань вспомнит о том, о чем думает сейчас, он тут же умрет вместе с ним. Еще хуже то, что теперь он начал понимать этого паршивца Хуа Чэна. Он больше не уверен, что не завидует, когда видит его и Се Ляня рядом у руин Баньюэ. Хэ Сюань никогда не обидно было смотреть на чужую любовь, но он видит Цинсюаня в его прекрасном женском обличии, и все мысли исчезают из его головы. Цинсюань вся светится изнутри своей силой, своей застывшей молодостью и красотой. Дорогие изящные ткани обнимают ее стройную фигуру. Хэ Сюань, одетая в чёрное с ног до головы, рядом с ней, такой светлой и радостной, выглядит странно, но им обеим на это плевать. Она уверена, что всю ее темноту одна Цинсюань сможет поглотить без особых усилий. Сможет исправить ее, вдохнуть в неё истлевшую сотни лет назад жизнь. Она хочет, чтобы Цинсюань посмотрела на неё тем своим взглядом хоть на мгновенье. Но она не смотрит. Цинсюань просто-напросто все еще страшно, но уже не так, как раньше. Она не боится смерти и боли, не боится забвения. Она боится Мин И, ее взгляда, который прожигает ей спину насквозь вместе с костями и всеми внутренностями, в том числе и сердцем. Она знает, что в этом ее не поймет ни брат, ни кто-то еще. Она не верит себе, не верит своему самому близкому человеку (человеку ли?), не верит никому. Но она все ещё верит в судьбу. Как иронично, что из всех вещей и существ в мире это всегда именно она. Понять смертных в их безумной преданности никогда ещё не было так просто, хотя Цинсюань ещё помнит, каково это – ступать по стылой земле и чувствовать ее холод. И все-таки сложно убежать от мыслей: может быть, не всякая вера стоит усилий?***
Цинсюань не умеет отказывать себе. Он готов отдать все свои тысячи, миллионы добродетелей, когда видит, как в темных глазах Мин И тоже что-то загорается, пусть это и всего лишь отражение луны и звездного неба. На его лице мгновенно расплывается нежность, он смотрит, смотрит и понимает, как ошибались художники и скульпторы в своих творениях. Все статуи и картины врут, Мин И нужно запечатлеть прямо здесь и сейчас, и никогда не будет больше ничего в мире красивее. Мгновенье истончается, Цинсюань закрывает лицо веером, когда его друг смотрит на него своим нечитаемым взглядом. Они никогда друг друга не поймут. Цинсюань не узнает, что скрывает за своей пустой темнотой Хэ Сюань, а Хэ Сюань так и не догадается, как можно так искренне любить тех, кто его самого ненавидит. Когда Цинсюань мягко берет его за руку, он понимает, что теперь он уже никогда не сможет от этого убежать и вырваться. Они связаны не только по вине самодура Ши Уду, но и сами по себе. Хэ Сюань теперь готов отпустить свою зависть и обиду на один вечер, пока Цинсюань все также держит его за руку. Он сам впервые сжимает расслабленную ладонь в ответ. Ему страшно повернуть голову и столкнуться с чужим взглядом. Он знает, что он там увидит, он выучил это выражение лица наизусть. Сначала оно, надежно сохранённое в памяти, подпитывало его злость, теперь – скорее наоборот. Они идут по пустой дороге, окружённой спящими полями, почти плечом к плечу и смотрят на далекие звёзды, но не друг на друга. Цинсюань думает, что через один взгляд он просто не выдержит и сам вспыхнет, как одна из этих звёзд. Хэ Сюань знает, что через один взгляд он либо утонет окончательно, либо резко вынырнет и больше никогда не захочет погружаться в это вновь. Даже когда они поднимаются в Небесную столицу, руки не хотят друг друга отпускать. Цинсюань легко прижимается к Мин И на прощанье. Хэ Сюань ждёт бури, но, на удивление, он и внутренне, и внешне замирает.***
Когда бежать от чувств и мыслей становится уже совсем бесполезно, Цинсюань пьет вино, чашка за чашкой, и то, что он теперь цепляется за одежды Мин И, не помогает. То, что его не отталкивают, – не помогает тем более. Даже когда он пьяно вешается на чужую шею, смеется и слепо, неловко тычется в чужие губы. Хэ Сюань не реагирует, он просто не понимает. Убивать-то должен был он, а не его. Если его судьба должна быть такой, то он, наверно, даже не против. Даже если она перекроена, сшита кусками неаккуратно чужими жестокими руками, он не готов ее разорвать. Не сейчас, не когда он кладет Цинсюаня на постель и смотрит на него. Не когда он сам ложится рядом. Богам не нужен сон, но они оба притворяются. Им хватает пары глубоких вздохов, чтобы синхронно повернуться вбок и прижаться друг к другу с одним-единственным “почему ты это делаешь” в мыслях одних на двоих. «Кто же ты, моя любовь? Где же ты?» Если бы Ши Цинсюаню все-таки хватило смелости спросить, то Хэ Сюань точно ответил бы, не думая: «С тобой». Цинсюань и без этого знает, что с ним, он видит это в чужих темных, как морское дно, глазах. Может быть, по нему иногда не заметно, но иногда он все-все понимает, даже когда смеется и делает вид, как будто ничего не замечает. В последнее время он подозрительно часто видит, когда его (его ли в самом деле?) Мин-сюн зарывается мыслями куда-то глубоко-глубоко, где его не достанет ни Цинсюань, ни тем более кто-то еще. Но сейчас он точно здесь, и Цинсюань улыбается и смотрит прямо на него. Если бы Хэ Сюань был одним из тех сентиментальных демонов, что дарят свой прах любимым, он бы немедленно отдал его Цинсюаню. В этот ужасный момент собвстенной слабости Хэ Сюань знает, что что бы он сейчас не попросил, он отдаст все. Пусть только посмотрит вот так еще раз, и Хэ Сюань к его ногам сложит все три мира сразу и себя впридачу. Цинсюань придвигается к нему так, что Хэ Сюань не видит ничего, кроме его глаз. Наверно, это влияние алкоголя, но Хэ Сюань внезапно забывает, как нужно дышать, хоть ему это и не нужно. – Мин-сюн, – шепчет Цинсюань ему в губы, – знаешь, люди иногда так забавно говорят… Тем, кто им близок, – он запоздало краснеет и виновато улыбается, извиняется за свои слова, – они говорят, что они с ними одной крови. Мы с тобой одной крови, Мин-сюн. “Мин-сюн” поражённо застывает. Его разрывает изнутри, потому что он знает, что то, что Цинсюань говорит, – неправильно. Он никогда бы не сказал такое ему, Хэ Сюаню. Он – роль, маска, образ, и никто никогда не видел того ужаса, что под ней скрывается. Если бы он мог, он бы расплакался. Но он не может, больше не может, поэтому он просто кладет руку на чужую щеку. Как так вышло, что причиной самой сокрушительной в жизни боли для него в который раз становится один и тот же человек? – Неправда. Ты – мое отражение, Цинсюань, – еле двигая губами, говорит Хэ Сюань. Ему даже жаль, что эту фразу никто никогда не поймет. Цинсюань и правда не понимает. Он чувствует. – Поцелуй меня, – просит он. И Хэ Сюань, ни секунду не колеблясь, целует. Он вкладывает в эти простые, приземленные движения все свое отчаяние вперемешку с восхищением и болью. Цинсюань, как будто пытаясь из него это вытянуть, забрать себе, отвечает любовью и нежностью. Хэ Сюань готов еще сотни лет провести вот так, прижимая Цинсюаня к своей груди и чувствуя, как его руки гуляют по телу. Он никогда не будет достаточно смелым, чтобы оторваться и рассказать самую страшную и главную свою правду. И Цинсюань – хотя он не трус – тоже.