Сводный братик

Чимину — робкому и, к слову, примерному омеге, очень сильно нравится один альфа: мятные волосы, что в некоторых местах просвечивали белым, скорее всего из-за того, что тот наносил обычные мелки на обесцвеченые пряди; тёмные как смоль глаза, в которых младший был готов тонуть вечно, был готов смотреть в них несмотря на смущение, вязнуть в этом болоте, лишь бы быть рядом с ним, он был готов отдать самое дорогое, лишь бы просто обнять, уткнуться кончиком холодного носа в его грудь и вдыхать любимый запах, чувствовать его дыхание, его тёплые прикосновения, которые, будто обжигали кожу, он готов был работать где угодно, готов был отдать или заплатить столько, сколько обычный человек не сможет, и ему всеравно где он будет искать эти деньги — продаст почку или же не будет спать ночами, но он сделает это, ведь любит, любит так, что сердце трепещет, когда он рядом, тепло разливается по телу, одновременно с будоражущими мурашками, когда тот смотрит мягко, с частичкой нежности и доброты; длинные музыкальные пальцы, которые изящно гуляли по черно-белым клавишам синтезатора, что стоял в углу гостиной, играя завораживающие мелодии; и дело даже не в качестве инструмента, а в том, что альфа вкладывал в игру все свои чувства, играл открыто, не скрывая ничего, что его тревожит, отдавал себя игре без остатка, будто синтезатор или пианино с роялем, были единственными, кто мог его выслушать не перебивая. Те самые пальцы, которые очень часто утопают в тех самых мятных волосах. Пак готов продать душу дьяволу, лишь бы эти пальцы, также путались в его нежно-розовых прядях, чтобы оттягивали назад, заставляя опрокинуть голову назад, открывая шею, чтобы гуляли по его разгоряченному телу, сжимали бока и сильно толкали на себя, входя до предела глубоко, так, чтобы голос сорвался, чтобы соседи знали, что они — ненормальные извращенцы; молочная шея, которая всегда была скрыта от лишних глаз, ведь альфа любил скрыть свое тело, стеснялся того, что оно не подходит под ненависливые стандарты современной молодёжи, но стоило ему одеть футболку, как миру открывался изящный, и такой эстетичный вид белой-белой шеи, которую никто не смел трогать, никто не смел оставить на ней следы принадлежности, — грязные следы. — Чимин просто тёк, стоило взглянуть на оголеные участки тела. Эта шея казалась такой сладкой и мягкой, такой белой, как сахарная пудра, которой посыпают свежевыпеченные булочки или пироги. Так и хотелось подойти, отдернуть надоедливый ворот рубажки, — да так сильно, чтобы оторвались все пуговицы. — начать расцеловывать бледные ключицы, грудь, шею и живот, порой проводя по ним языком, будто слизывая ту самую пудру; пресс и шикарные, тоненькие ноги, из-за которых парень носил только широкие джинсы и брюки, стеснялся того, что они слишком худые и стройные, что они похожи на женские, боялся, что будут смеяться и докажут, что это его недостаток, ведь такие ноги, необычны для альфы. Чимин готов покориться, отдаться ему без остатка, готов раскрыться настолько, что старший сможет читать его, как обычную книгу, которых за день читает не мало. Чимин готов был отдать даже свою жизнь, чтобы потом воскреснуть и быть его парой. Чимин готов преследовать, готов соблазнять, что он и делает каждый день: ходит лишь в футболке, что ели как прикрывает все его прелести, от стройных ног и накачаных ягодиц, — что соблазнительно обтягивались тесной тканью боксеров, перекатываясь с одной стороны на другую. — до красивых, округлых бёдер, которыми Чимин бесцеремонно качал из стороны в сторону; одевал короткие, обтягивающие шорты и длиные носки, которые подчеркивали стройные икры, показывая всю отчетливость и изящество его невинного и молодого тела; Чимин мог, даже пытаться соблазнительно облизывать губы или закусывать их, — ему очень часто говорили о том, что его губы выглядят безумно сладкими, мягкими и упругими, не только девушки, но и парни признались, что были бы не прочь попробовать их. — Чимин был готов сесть на стол перед ним, — этим ходячим сексом, которому было достаточно одеть обычную футболку, такую, чтобы руки было видно, чтобы было видно, как синеватые вены обвивают их со всех сторон, как они выпирают на запястьях и изгибе локтя, чтобы возбудить наивную омежку. — он был готов обнять его за шею и раздвинуть ноги как можно шире, чтобы тот мог встать, чтобы мог удобно устроиться и поцеловать, глубоко, мокро и безумно страстно, сплетая горячие языки в дикованном танце, чтобы его сильные руки сжимали хрупкое тело, чтобы прижимали ближе, чтобы между ними не осталось ни единого миллиметра, чтобы он снял с него ненавистную одежду, чтобы грубо положил на стол и... Но есть один нюанс... Чимин и Юнги — братья. Сводные, но всё же братья. Да, Чимин прекрасно осознавал, что причина его мокрых снов - его «брат». Его старший «братик» , которого он так ласково называет, — с разрешения старшего, конечно. — тот, который в прямом смысле готов рвать и метать ради своего лучика счастья. Не за свою девушку - за Чимина. Чимин понимал, что это неправильно, что все равно ему не ответят взаимностью, что, черт возьми, папа был бы недоволен, но разве он может руководить этим ненависным  двигателем в груди, что ускоряется до невозможности, наровясь вот-вот разламать кости рёбер, когда старший рядом? Может контролировать свое тело, которое в миг плавится, стоит старшему «брату» просто обнять его за плечи? Он может успокоить свои нервы и перестать рвано дышать, или прекратить мгновенно краснеть, когда Юнги целует в нос или ласково называет «малыш»? Чимин не может управлять этим всем, он не в силах противиться своим омежьим чувствам, которые никак не хотели поддаваться контролю, его душа и тело просили ласки не от какого-то там альфы из универа, а именно ласки Юнги: поцелуев за ушком; тёплых обнимашек во время встречи; нежений в кровати после бессонной ночи или хотя-бы обычных поглаживаний по талии или нежной шее. Чимин был готов отдать не только тело, но и душу. У него будто не только сексуальное влечение к Юнги, как к красавцу, нет. Чимин любил не только его сладкую улыбку, не только его глухой смех и щёчки, что утром были помятые и розовые от подушки. Чимину нравилась его душа, характер, повадки и привычки; например, его устраивал и даже умилял тот факт, что Юнги любит грызть ногти, когда нервничает или нечего делать. Чимину нравилось то, что он часто заводил язык за щечку, облизываясь и цокая; не потому что это было сексуально, а потому что Мин этого даже не замечал, делая на автомате. Чимину нравилось то, как старший обижался, пытаясь дуть маленькие щеки, что в миг распухали, стоит Чимину самому на его обидеться или же не сделать то, о чем старший просил. Хоть они и не родные, но Юнги с самого начала относился к нему, как к своему, поставив границы того, что можно, а что нельзя, и, к сожалению, быть парой, является недозволеным, Юнги занят и постоянно об этом напоминает, приводя девушку домой. И Чимина, к слову, после её первого появления в квартире, откровенно стал бесить тот факт, что девушки существуют; их писклявый голос, внешность, надоедливый звонкий смех и умение лицемерить, руководя своей «парой», как марионеткой, как это делает девушка с Юнги. Порой, уши ужасто краснели, а щеки так вообще резко вспыхивали, стоило ему представить, как «брат» в один прекрасный день не сдерживается перед его соблазнительными ножками и узкой талией, как дерёт его на первой попавшейся поверхности, как рычит в ключицы и грубо толкается, сжимая бедра так сильно, что места начинают наливаться синеватым оттенком, как он доводит до конца, а потом резко останавливается, заставляя страдать, умолять и хныкать, насаживаясь самостоятельно. Как толкается глубоко и быстро, и так мучительно долго, что тело обмякает, но он продолжает сладкую пытку, лишь бы доставить паре ещё больше удовольствия. Нет, Чимин не был извращенцем, он даже голым Юнги представить в здравом уме не мог, — стыдно. Такие мысли и развратные картинки во снах, приходили только во время течки, которая началась четыре года назад, приходя каждые три месяца. Вот, как Чимин любил Юнги. Вот, каким он его себе представлял: грубый и властный альфа, перед которым ни одна омега не устоит. Только вот Юнги не был грубым. По крайней мере, так хвасталась его избранная девушка-омега, что явно подозревала, — а может даже точно знала. — о чувствах Чимина к «брату», и именно поэтому, когда те оставались наедине, вечно жаловалась на то, как сильно у неё болит поясница из-за неудобной позы, как ей надоело замазывать синяки, и что она не высыпается из-за неносытности её альфы. Ревность и боль в такие моменты, переполняли выше любых краев, выливаясь из сосуда. Сердце маленького, миленького и такого сладкого Пака мгновенно сжималось и начинало ужасно болеть, на душе царил пожар, вот-вот и он был готов взорваться, — не от злости, а от слез. От невинных и хрустальных слез, которых никто не заслуживает. По крайней мере, так говорил Юнги когда заходил в комнату «брата». Слыша невинные всхлипы, он подходил, садился на корточки и спрашивал, что же у него случилось, но когда в ответ слышал шмыганье, просто поглаживал мягонькую ладошку и расцеловывал нежное личико, которое мгновенно краснело от смущения, но одновременно, хотелось заплакать ещё больше, —  Юнги делает это из любви, как к брату, а ни как к омеге. Порой, от такой заботы старшего, Чимин мог представить его своей парой, пофантозировать с тем, что, возможно, у них была бы хорошая и дружная семья и  красивые дети. Чимин уже представлял, и не раз, как Юнги приходит уставший с работы, а он его встречает, помогает снять одежду, провожает на кухню и кормит вкусным, горячим ужином. Да, он это и так делал, но если они будут вместе, то во всё это и Юнги будет вкладывать любовь, трепет и ласку. Юнги имел отношения четыре года с Наён, и Чимин привык к её издевкам и вечным издевательствам над его фигурой; она смеялась, говоря что он больше похож на смазливую девчонку, чем на парня, не учитывая того, что Пак тоже относится к представителям слабого пола. Чимин мог сослать это на то, что та просто завидует, сама не имеет таких форм, вот и ругается. Она вечно подкалывала его за возраст и то, что парень даже не целовался ни разу в  жизни, что он слишком невинен и альфе не будет с ним интересно. Говорила, что парень имеет слишком смазливуую «морду» (именно это слово девушка использовала для излагания мысли). Она подкалывала на девственности и неопытности в почти двадцать лет, не понимая, что парень хранит себя для любимого, а не раздвигает ноги, лишь бы его трахнули. Парень даже во время течки едет к другу-омеге, переживать мучения там, лишь бы никто его не трогал. Он просто ворочился на кровати, не смея трогать блокаторы, которые заботливый друг вечно ему пихал; он хотел остаться здоровым, хотел, чтобы он смог родить своему альфе здоровых детей. Он просто оставался один со своим запахом, раздвигал на кровати ноги и мычал, иногда поглаживая бедра, задевая соски или же надавливая на бугорок на шортах. Было безумно приятно, но недостаточно, иногда приходилось приподнимать мокрые из-за стекающей смазки ягодицы, одной рукой их раздвигая, а другой, вводить коротенькие пальчики в нутро, пытаясь нашупать комок нервов. Так и проходили его течки, вечно в фантазиях, вечно у друга, а другие альфы даже внимания не привлекали, особенно с их запахами. Чимин хотел впитать в каждую свою клетку только один запах, — эспрессо с молоком. — запах его «брата». Он хотел прижиматься, вдыхать, бесстыдно тиреться о него и впитать до последней капли, хотел близости и главное — всеми желанной метки, которая показывала бы, что Чимин полностью принадлежит Юнги, тогда его запах держался бы на теле, тогда бы над ним не издевались, а уважали и пускали слюни, одни, понимая какого омегу потеряли, а другие — осознавая, что главное не раскрепощенность, а преданность своему альфе. Пак не высокомерный и не самовлюбленный эгоист, ни в коем случае. Он скромный и безумно тихий, просто иногда его внутренняя, готовая рвать и метать за альфу омега, рвалась наружу. Пак был готов даже Наён голову откусить, лишь бы та не была рядом с ним. Нельзя. Иногда, Чимин совсем с ума сходил: рвал свои рисунки, которые рисовал неделями, сидя на задней парте аудитории; переворачивал свою большую кровать; рвал подушки, набитые синтепоном; выливал еду в раковину и разбивал тарелки, когда осозновал, что Юнги и Наен спят вместе. Что они, черт возьми, трахаются. Что эта лицемерка касается голого тела его  альфы, что она стонет под ним, целует те места, которые может целовать  только Чимин; он откровенно ненавидел эту тварь. Девушка правда Юнги не подходит, ведь встречается только ради денег и подарков, которые глупый Мин дарит ей на протяжении всего времени. Но каждый раз, когда речь идёт об этом, когда Чимин пытается донести до него, доказать то, что девушка издевается над ним, «брат» просто говорит, что это глупости, целует в мягкий носик и уходит. Вообще, Юнги очень добрый и отзывчивый, ему уже 25 лет, он хорошо зарабатывает и ни в чем не отказывает ни себе ни «брату», а девушке тем более. Их родители умерли два года назад, причиной стало убийство. Преступников сразу нашли и посадили за решётку, а Юнги полностью взял опеку над младшим «братом», которому, к слову, она и не очень таки нужна была, в его то, почти двадцать. Да и вообще, Чимин ему не родной, и причины такой заботы объяснить не мог, а «брат» лишь отмазывался тем, что слишком привязался и что ему нужно найти нормальную работу, обустроиться в городе, и тогда, возможно, Юнги его отпустит во взрослую жизнь. Чимин даже запах свой скрывает, — а все из-за этой выскочки Наён, что уже рассказывает о том, какие у них с Юнги будут красивые дети, какой у них будет красивый и огромный дом, и как она будет нежиться с ним в объятьях. Мин на это, лишь глухо смеётся, целуя девушку в висок, поглаживая тёмные пряди, шепча тихое: «потерпи, ещё слишком рано о таком думать», — парень просто напросто боялся, что и за это девушка зацепить сможет, что будет унижать его, пока они наедине, что будет обсыпать гадкими оскорблениями из-за его такого приятного и крышесносного (особенно во время течки) запаха свежей выпечки с нотками корицы, что так хорошо могли считаться с запахом Мина - свежим эспрессо с молоком, которые Пак так любил пить по пути в универ. Порой, Чимин замечал, что Юнги не так сильно заботится о девушке, как о нем, что он не окружает её таким вниманием, не успокаивает, когда та плачет, не успокаивает так, как делает это с Чимином. Иногда, Чимин мог подбодрить себя тем, что у него есть шанс, пытался себя успокоить, подавал надежду и надеялся, что это возможно. Он даже задумывался о том, что их запахи безумно друг другу подходят, что они, возможно, истинные. Юнги в истинность не верил, их родители хоть и были ими, и жили всю жизнь счастливо, и погибли в один день, он не верил в эти глупости... /flashback/ Чимин сидел в своей комнате и снова ронял слезы. Почему Наён такая стерва? Такая бездушная лицемерка, которую так и хочется выкинуть из окна самого высокого здания? Почему она и её запах сосны Чимину так противны? Один только светильник освещает небольшое пространство в радиусе двух метров, точно очеркивая силуэт Пака, который подогнул колени и обнял себя, согревая. Юнги снова стучится и не ожидая ответа, входит, качая головой в стороны и цокая, как только видит, что младший всхлипывает, а его тоненькие плечики дергаются. — Чимин, что опять случилось? — спрашивает Мин, как обычно садясь рядом с ним. — Мне сказали, что я... — Чимин всхлипнул и поднял на старшего свои большие, покрасневшие глазки, в которых застыли прозрачные слезы. Его щёчки все были мокрые, как и маленькие ручки, — мне сказали, что с моим запахом, я не найду себе истинного, что мой запах всем подходит... Хён, это правда? У меня не будет альфы? — Чимин уже и не скрывал своих всхлипов, своих слезок, на которые Юнги было так больно смотреть, которые он ненавидел, считая, что его сводный братик создан лишь для того, что бы улыбаться и смеяться. Потому что у Чимина улыбка самая лучшая и красивая. Самая сладкая и яркая, как солнце. Юнги отводит взгляд в сторону, закусывая нижнюю губу. Скорее всего, он просто подбирает правильные слова, а Чимин с надеждой смотрит в ожидании, он надеется, что Юнги сможет дать ему ответ, который его обрадует и даст надежду: — Это всё сказки для сопливых омежек, Чимин, найди себе того самого, от которого твоё сердце будет колотиться сильней; рядом с которым, тебе неловко находиться, вот, прям щеки от его прикосновений горят, а сердце пропускает кульбит, но одновременно, так тянет... Чимин, будь с тем, кто ночами не выходит из головы, чьи прикосновения сносят тебе голову, будто оставляя ожог. Не будь как я, Чимин, будь с тем, кого любишь... После этого, Мин просто гладит щёчку «брата», улыбается, чему-то своему и уходит, аккуратно прикрывая дверь. Чимин тоже улыбается. Он услышал то, что заставило сердце пархать, а душу - согреться. «Не будь как я, Чимин, будь с тем, кого любишь...» /end flashback/ И эти слова «не будь как я, Чимин», это давало ещё одну надежду на то, что у него есть шанс. Эти слова задевали до невозможности, заставляя подумать, что, возможно, Юнги и не любит свою девушку, заставляли чувствовать себя увереннее и идти дальше, несмотря на издевки.   *** Сегодня день был очень мрачным, туманным и дождливый. С обеда льёт, как из ведра, а сейчас уже 22:36. Фонари освещают мокрые дороги, отражая свет, красиво переливаясь оранжевым и белыми цветами. В квартире свет включён лишь на кухне.  Холодно, но Чимин ждёт. Он сидит на прохладном подоконнике, что стал влажным из-за капелек, что стекали по стеклу из-за резкого перехода температуры, укутанный в тёплое одеяло, что уже успело стать сырым. Он точно знает, что хён наверняка намокнет, а когда придёт домой, будет ругаться и проклинать всё и вся, что покроет всех трехэтажным матом, хотя младший говорил, чтобы он взял с собой зонт. Атмосфера приятная, особенно когда Чимин включает тихую музыку, слегка покачиваясь из стороны в сторону, в том же белом одеялке. Да, сейчас очень поздно, но Чимин всегда ждёт своего «брата» с работы, встречает, кормит и провожает спать, слишком он его любит и пытается заботится, пока его зануды-девушки, которая слишком уж сильно повязла в своих фантазиях, нету рядом. Почему-то наворачиваются слезы, ведь Чим осознает, что им на врядли получится быть вместе,  судя по опыту «брата», того привлекают лица женского пола. Под час ночи Чимин слышит, как открывается дверь квартиры, а потом сразу захлопывается, медленно и аккуратно. Пак сразу сползает с подоконника и скинув одеяло, топает босыми ножками к прихожей, где видит своего «братика», что пытался снять дорогие, промокшие ботинки, покачиваясь из стороны в сторону, но не мог. А потом в нос ударил запах алкоголя и сигарет. — Юнги...ты пил? — Ох, Чимин-и, ты тут? Малыш, да я выпил чуть-чуть, прошу, прости за это, пожалуйста. Просто мне так плохо, малыш... — Юнги потянулся к Чимину, пытаясь обнять, но тот быстро сообразил, вытянув руки вперёд, утыкая в грудь. — Я всё понимаю... — Чимин поник, но не показал этого Юнги. Зачем? Ему и так плохо, Чимин сделает ещё хуже. —Давай, я тебе помогу... Чим подошёл к «брату» и заставил его сесть на стул. Он сел на колени и снял ботинки, потом встал и снял с него промокшую куртку. Юнги сидел опрокинув голову назад. Он тяжело дышал, а в его запахе читались ёще незнакомые сладковатые нотки. Приятно и уютно. Младший дышал полной грудью, пытаясь впитать в себя абсолютно каждую молекулу, носящую запах старшего. Чимин не позволял «брату» пить, ведь это вредно, но порой ему правда нужно было расслабиться, но для этого у них есть бутылка виски, которую открывают очень редко, поэтому она стоит у них уже более года, а не закончено даже половины. Чим поднимает Мина со стула, придерживая за плечо, несёт его в комнату, сажая на край кровати и отходит в сторону, чтобы взять сменные вещи. Юнги склоняет голову вниз так, что намокшая чёлка закрывает лицо. Пальцы зарываются в светлых прядях, краска с которых потихоньку сходит, нервно выдыхает, и устраивает локти на коленях, отчаянно шепча что-то под нос. Отчего-то, Чимину становится тревожно, и сердце начинает колоть. Учитель биологии в восьмом классе говорил им о том, что такую тревогу и неприятные ощущения приходят тогда, когда истинной паре плохо морально или физически. Но истинность ведь выдумка. Да? — Чимин-и, я правда жалкий и наивный? — вдруг раздаётся эхом по большей части квартиры. Голос хриплый и такой любимый, хочется слушать его вечно, хочется прижать, гладить по голове и никогда не отпускать, заставить шептать и шептать, даже насильно. Не важно, что он будет говорить, хоть первые попавшиеся, никак не связанные друг с другом слова. Плевать. Лишь бы говорил. — Что? Хён, с чего ты это взял? Тебе нужно поспать, ты не о том думаешь, — Пак трясёт головой в стороны, показывая, что это и вправду бред. Юнги никогда не был наивным или глупым, если не считать того, что... — Нет, малыш, ты все это время был прав... Она пользовалась мной, а сегодня заявила, что мои сопли её достали и ушла к какому-то качку, что был более груб, — разве что Наён водила его за нос. — А ведь я любил её уже четыре года, Чимин, понимаешь? Сегодня я встретил Дженни, она меня успокоила и мы погуляли, но легче не стало... Младший, что стягивал со старшего рубажку, на миг застыл, а в глазах снова  накаплись слезы, что так и хотели покатиться по пухленьким щекам. Мин это увидел, и взял лицо мальчика за подбородок, заставил посмотреть ему в глаза и забеспокоиться, забегать глазами по комнате, лишь бы не смотреть в ту самую тёмную бездну. Чимин правда боялся смотреть в глаза Юнги, он боялся увязнуть в них настолько, что потом будет больней, что потом, хён всеравно уйдёт, заставит страдать ещё больше. — Малыш, что такое? Я тебя обидел? Если да, то прошу, прости меня. За всё прости, я всегда говорил, что ты не прав, а на самом деле... Прошу, прости... — Юнги снова опустил голову. Чимин все ещё чувствовал сладость в его запахе и никак не мог понять откуда она. — Нет, хён, я все понимаю, это ты прости, пожалуйста, я вечно доставляю тебе проблемы, хотя мне уже почти двадцать, я тебе даже не родной, ты не должен меня вот так... Ты не должен так заботиться обо мне. Пора вырасти, найти альфу и... Но Чимина заткнули. Юнги хоть и был подвыпивший, но мыслил здраво. Запах Чимина раскрылся полностью, он не пил сегодня блокаторы. Настоящему альфе, тем более с таким запахом - эспрессо с молоком, что так идеально подходит запаху младшего, сдерживаться будет тяжело. — Стой... Чимин, можешь выйти, я переоденусь? — Мин сморщил нос от сильного запаха Чимина. Такого сладкого, приторного и любимого, хотелось вдыхать и вдыхать. Походу и течка у него не далеко. Так почему он не идёт к другу, как обычно? Чим закусил губу, что дрожала и убежал из комнаты, запираясь в своей. Он залез на кровать и обнял руками колени, натягивая на них футболку, начиная покачиваться, и дав волю чувствам, начал всхлипывать. Юнги имеет полное право на это, он взрослый парень, имеет свою жизнь, Чимин не может ему противоречить или говорить, что он делает что-то не так. Сердцу еще никогда не было так больно, как сейчас. Юнги бросила девушка и сразу же, он нашёл другую, ему неприятна новость о том, что Чимин хочет найти себе парня, что не так? Пак всегда старался всем угодить, всегда хотел, чтобы его «брату» было комфортно, чтобы ему небыло трудно из-за него, не хотел грузить и мешать личной жизни. Но получалось, как будто, наоборот Мин не понял, за что извиняется младший и почему убежал, поэтому одев футболку и шорты, поплелся за ним, но когда он хотел открыть дверь комнаты, то она оказалась заперта. — Малыш, открой дверь, пожалуйста, я же волнуюсь... — ответа не последовало. — Малыш, ну открой, если я тебя обидел, то прошу, прости, я больше не буду пить, и извиняться тебе не за что, прости что попросил выйти, на это есть свои причины. Мин бил по двери кулаком, прося открыть, но в ответ лишь всхлипы, которые заставляли сердце сжиматься. Чимин слишком милый, мягкий и домашний, со своим уютным запахом, — будто пошёл с родителями в любимую булочную с утра. —такие как он, не должны плакать. — прости, прости меня... За мои чувства к тебе прости, я такой дурак... Как я мог в него влюбиться... Чимин, это же Юнги-хён, нельзя... — шёпотом повторял Пак. Юнги слишком нежный и тёплый, он слишком ласково к нему относится, другой на его месте, просто выкинул бы куда подальше, а он... Он просто мучает и добивает, делает больнее своей лаской и заботой, заставляет ломаться изнутри. Чимин почувствовал, что низ живота потихоньку начало стягивать, а зад начинал зудеть, образуется важное пятно под ним, заставляя поерзать, — течка близко, или завтра, через пару часов или даже уже. — ну Чимин~и, открой, прошу... Открой и мы поговорим, я же волнуюсь... Я понимаю, что, возможно тебе сейчас плохо, многим в таком возрасте сложно, особенно когда не можешь найти пару, но пожалуйста, открой мне... Голос Мина дрожал, Чимин это понял даже через дверь. Может он плакал? Малыш слишком волнуется, и не выдержал, поднявшись, открыл дверь. В проёме стоял Юнги с красными глазами, дрожащими руками и кадыком, что, было очень хорошо видно, он подрагивал и нервно поднимался, когда альфа сглатывал. — Чим, что случилось, почему ты убежал и почему плакал? Я тебя обидел? Если ты не хочешь, чтобы я заводил девушку, то... — тараторил альфа, смотря в пол и морща нос. Сладкий запах наполнил большую часть комнаты, а от Чимина так и вело. — х..хён, все в п..порядке, я не хочу мешать тебе... — голос предательски дрожал, Чимин никогда не мог чувствовать себя уверенно, разве что, когда репетировали перед зеркалом то, как нагло он будет отвечать Наён, но в итоге он просто скулил, как щеночек. — Чим? Младший стоял отведя взгляд в сторону, а Юнги ведь услышал дрожь и неуверенность в голосе, значит что-то скрывает и врет. Юн почувствовал изменения в запахе, и это не из-за течки. Вранье, вот чем пахнет. — малыш, ты же врешь... Я ведь знаю тебя, как свои пять пальцев... Говори, что я сделал не так? Почему ты плакал? Слово «малыш», конечно, приследлвало Чимина на протяжении почти всей жизни из уст Юнги, с самого первого дня в этой семье, ведь ему так шло. Его мягенькие волосы, что сейчас имели приятный розоватый оттенок; его маленькие и пухлые пальчики, которые очень часто перебирали краешек футболки или свитшота; щёчки и коротенький рост. Только вот сейчас, все сказанное, имело другой тон и смысл, были вложены другие чувства и эмоции. Мин стал приближаться к омежке, заставив того в один момент столкнуться со стенкой. — х...хён это не ты, а я виноват... Прошу, отойди... — Чимин повернул голову в сторону, прищуриваясь от неприятного запаха алкоголя. Маленькие кулачки стали бить широкую грудь старшего, но тот стоял на месте, улыбаясь во все 32. Эта улыбка ослепляла, заставляла сердце порхать, вызывала приятные и безумно тёплые ощущения, заставляла их растекаться по телу, согревая и, будто, оберегая. Это определённо лучше любого алкоголя. — в чем же ты виноват, м? малыш? Разгоряченные ладони, стали гулять по тонкой талии, легонько сжимая, а затем спускались по пояснице, чуть надавливая, чтобы он немного прогнулся. — ахх, хён, прошу, отойди, хён, ты пьян, уйди! — Пак попробовал оттолкнуть, но Юнги сильнее. И Чимин чувствовал, что Юнги, это тот самый альфа, тот самый: «—... от которого твоё сердце будет колотиться сильней, рядом с которым, тебе неловко находиться, но одновременно, так тянет.. Чимин, будь с тем, кто ночами не выходит из головы, чьи прикосновения сносят тебе голову, будто оставляя ожог. Не будь как я, Чимин, будь с тем, кого любишь... » И Чимин чувствовал, как шлейф приятного запаха молочного эспрессо, полностью окутал его тело, как он впитался в его гладкую кожу, как он осел в лёгких, как он навсегда запечатлился в рецепторах. А эта непонятно откуда взявшаяся сладость, заставляла расслабиться под напором широких ладоней, что сейчас, сильно сжали узкую талию, а горячее дыхание прямо в шею - громко задышать. Чимин не верил, что это реально. Может он умер и попал в рай? Или же это очередной сон, вызванный течкой? — ох, нет малыш, я слишком долго терпел, чтобы сейчас просто отстать от тебя, — и что он имел ввиду, Чимин понять не мог, он просто откинул голову назад, открывая и подставляя шею. Низ его живота, больно и так знакомо затянуло, а в воздухе стал витать ещё один, до одури сладкий запах свежих булочек, сливаясь в один с молочным эспрессо, создавая вокруг уют и своеобразную эстетику, которая до краёв заполнила помещение. Кончик носа, бесцеремонно гуляет по горячей шее, а шаловливые, такие же холодные пальцы — оттягивают пухлую нижнюю губу вниз, заставляя здавленно промычать. Секунда, и вместо носа, по шее и ниже, оттягивая край ворота футболки, гуляют уже влажные и мягкие губы, заставляя дыхание сбиться напрочь. Чимин никогда и предположить не мог, что у хёна такие мягкие и нежные губы, не думал, что будет настолько горячо, будто продлили ведро с кипятком. Черт возьми, да он не мог думать даже о том, что когда нибудь его и вправду припечатает к стене, что будут гулять холодными пальцами под футболкой, не думал, что Юнги наконец-то зароется  в его светлых прядях, оттягивая назад, открывая ещё больше места для «творчества». Чимин не знал что нужно делать, у него опыта нету никакого, но на голых инстинктах, он все же укладывается свои пухлые ручки на сильные плечи, слегка сжимая и привставая на носочки от приятных ощущений, расплывающихся по телу. Глаза сами по себе прикрываются, а губы наоборот, поблескивая от горячей слюны. Юнги целовал умело, горячо и нежно, хотя и делал это в шею, пак подумал, как бы это было, если бы он целовал в губы. Альфа вылизывал, целовал и покусывал с явным наслаждением, причмокивая и тихо, довольно мыча, прикрыв глаза, а ресницы дрожали. Шея в скором времени оказалась вся усыпана засосами, а те, словно бутоны тёмных, роз, наливались кровавым оттенком. Юнги поцеловал в последний раз, прямо в пахучую железу, от которой так сильно и приятно веяло, и отстранил я, смотря в прикрытые глаза. Чимин иногда постанывал, пытаясь приглушить издаваемые звуки прикусывая губы, из-за, чего те сейчас были такими красными, мягкими и мокрыми, такими желанным и сладкими. А Юнги продолжает, мучает, уже обеими руками гуляя по прессу, нащупывая два Затвердевших сосочки, аккуратно надавливая, чем заставляет Пака натурально проскулить и прогнуть спину. — почему же ты не сопротивляешься? — ещё сильней надавлявая, спросил Мин, — почему, Чимин-и? — потому, что... ждал, хён, ждал, пока ты, ох... сделаешь это, — шея снова прогнулась, а голова уткнулась в стену, Юнги зажал оба соска между пальцев и прокрутил, что отозвалось болью и ударом в миллион ампер по телу омеги, заставляя, то-ли от боли, то-ли от приятных ощещений, простонать. — м-м, ждал? А чего сам не осмелился сделать это? — не прекрощал Мин. Сейчас не самый лучший момент для выяснения отношений по мнению Чимина, но для Юнги, это в самый раз. — почему скрывал, Чимин? — Наен... — пак громко выдохнул, когда Юнги молча, но так страстно смотря на него, поднял на руки и положил на кровать, нависая сверху и потихоньку поднимая футболку, что мешала, прикрывая красивое, молодое тело. — что «Наен»? —, спросил Юнги, проводя кривую дорожку из поцелуев от шеи до пупка, порой дразня языком, отчего Чимина нехило так несло, заставляя сдаться пальчики на ногах. — Она... Она говорила, что я... Жалкий и ненужный омега, мх... Хён... — Чимин осмелел, и когда Юнги хотел отстранился от сладкого животика, он зарылся пальчиками в мятные пряди и притянул обратно, требуя продолжения ласки. — тоесть... ты мне ничего про это не говорил? — хитро и самоловольно щурясь, спросил альфа, не отрываясь от своего дела, улыбаясь своему. — н-не говорил, а зачем? Ты же, ахх... Ты же её любил, и мх, хён, не кусай... — омежка зашипел, ослабляя хватку на чужом затылке, от чего ручки обезсиленно падают на кровать. Юнги его только ласкает, а его так ведёт. —не любил я её, — выдал Юнги, отрываясь от торса и привставая, садясь на подкачаные бедра своего сводного брата. Альфа улыбается, когда чувствует жар чужого тела и видит бугорок на домашних шортах с заметным тёмным пятном. Чимин лишь краснеет ещё больше и отводит взгляд в сторону, желая снять с хена футболку и поцеловать, но не решаясь, боясь показаться распутным. — Чимин, я же вижу, что ты хочешь. Так не бойся и сделай это, — голос сильно охрип, а глаза потемнели от возбуждения. Юнги подхватил длинными пальцами тонкое и хрупкое запястье, поднес его к своему торсу, проводя от шеи и ниже, до резинки шорт. Чимин шумно выдохнул и сам стал гулять по горячей коже, изучая его изгибы, наконец избавляясь от лишнего хлама, что прикрывал все прелести и рельеф альфьего тела. Чимин, увидев смуглую кожу и видный пресс, блаженно выдохнул, откидываясь на подушки. — нравится? — спросил юнги, проводя своей рукой, забираясь пальцами под кромку собственных шорт, обхватывая горячий орган и шумно выдыхая, из под чёлки смотря на парня под ним, что закивал, — если хочешь, можешь сам поиграть И Чимин думает, что стоит попробовать. Они меняются местами и теперь уже Чимин седлает чужие бедра, ерзая от нарастающего зуда в анусе, чувствуя, что ноги альфы намокают от природной смазки, что из него вытекает. Паку стыдно за это и он отводит взгляд в сторону, прикусывая губы. — Чимин, не стесняйся, ты сводишь меня с ума, одним лишь своим видом, продолжай, — Юнги проводит ладонью по спине, от чего та прогнулась и приподнимает омегу за талию, заставляя держаться на весу, стягивает с его упругих бёдер шорты и усаживает обратно, от чего ягодицы охватывают твёрдый пах, и стонут оба. Мин стягивает ненужную вещь до конца и Чимин остаётся в одних лишь боксерах, которые соответствуют цвету его волос. Юнги хорошо, ему так хорошо ещё не было. Попа Чимина кажется ему самой лучшей из всех, которые ему пришлось повидать и пробовать, она упругая и её так и хочется трогать, мять и оставлять следы от ударов. Он закусывает губу до крови и не сдержавшись, толкается сквозь одежду, откидывая назад голову от расплывающегося тепла и удовольствия, которое окутывает с ног до головы. — ах, хён, хватит, ты, мм... — Пак стонет нежно и не сдержанно, смущённо и опустив вниз голову. Он от безысходности полностью ложится на Юнги и целует в такую чистую шею, наконец оставив там видный засос. И Чимин первый, кому юнги позволил это сделать. Чимин раскрепощается, не открывает голос от чужой шеи, обвивая ту руками, толкаясь вперёд снова и снова, заставляя альфу стонать и ещё больше возбуждаться, сдавливая бедра до синяков от пальцев. Сказать, что ему хорошо - ничего не сказать, ему кайфово и его ведёт от удовольствия этой близости со сводным, любимым братиком. Пак молится, чтобы Юнги любил ролевые игры, ибо в его планах есть грязноватая затея. Закусив сильно нижнюю губу, Мин поднимается руками до талии и приподняв Пака, усаживает его на свой живот, стягивая шорты вместе с боксерами, отчего его блестящий, стоящий колом член наконец-то чувствует свободу, в ожидании ощутить бархатистые и мягкие стенки. И Пак решает, что пора действовать. — Братик, прошу тебя... — сексуально вылетает из чужих уст. У Юнги внутри все сжимается и замирает, сердце перестаёт биться и кажется, падает в пятки от, такого неслызанеого ранее голоса младшего, — прошу, братик, сделай это... — и взгляд умоляющий, жалкий и такой блестящий, что у Юнги все заслонки, к чертям собачьим, снесло. В голосе промелькнула скулеж а пятно на трусах Омеги и влага на животе старшего становилось все больше и больше, запах усилился и окутал всю комнату, заставля снова прижаться к пульсирующей пахучей железе носом, вдыхая такой любимый запах. Чимина тоже далеко за рамки  вело от такого прикосновения, но, из образа онню не вышел и не сорвался, лишь продолжая поскуливать и стыдно ерзать на животе альфы, чьё достоинство он так сильно и долго хотел почувствовать в себе, что сейчас не верится. Пак готов сослать все на галлюцинации. Такие сильные и реальные галлюцинации, от любви к старшему, что приносила удовольствие сильнее и слаще любого наркотика. Юнги, не отрываясь от страстных, поцелуев в шею, завёл руки за спину Чимина, устраивая их на сочных половинках, раздвигая. Сейчас его выход. — Братик сделает это, если ты точно скажешь чего хочешь, а ещё лучше, если ты объяснишь, как это делается... — горячо и хрипло. Чимин след и задрожал в сильных руках, плавясь, словно масло под лучами дневного солнца. Юнги застал врасплох, заставляя нырять глубоко в свои фантазии, вспоминая, как насаживался на фаллоимитатор и как просил ускориться, делая это самостоятельно, отчего омежий член ещё больше заныл и запульсировал. Похоже, Чимин был готов кончить от одних воспоминаний о том, как он насаживался на резиновый член. Пак чуть спустился, снова седлая бледные бедра не родного брата, опустив голову вниз, оперевшись о сильную грудь. Он мог бы сейчас сам насладиться, но без растяжки будет больновато, хотя его дырочка разработана. — я хочу, чтобы братик меня трахнул, — начал Пак, чуть ерзая. — Хочу, чтобы он сначала довёл меня до края своими длиными пальчиками, а потом резко прекратил, заставляя хныкать, — Чимин закатил глаза и прикусил губу, откидывая голову назад для губ альфы, — Я, а-ах... Хочу, чтобы он вошёл в меня своим, мгх, большим членом и, ах.. — резко и так высоко постанывал омежка, чувствуя головку меж ягодиц и мокрые губы на шее. — и двигался быстро, заставил кричать свое имя и хныкать, моля о большем. Хочу, чтобы после первого захода, братик не оставил это так и прижал меня к стене, имея уже там... — у Чимина голова кружится то-ли от боли в животе, то-ли от перевозбуждения, или же от того, что Юнги целуется так классно и горячо. Его язык обжигал изнутри, проходясь по зубам, очеркивая кривой передний, обводил чужой, такой-же горячий и проскальзывал в районе щеки, заставляя стонать от того трепета, что разливался по телу, начиная от груди и заканчивая пальчиками на ногах. Юнги вёл к грани умело и грамотно, оттягивая и облизывая пухлые губы, покусывая. Чимин же, неопытный и невинный мальчик, мог только повторять, учась целоваться на ходу, и, черт возьми, Юнги бы соврал, еслибы сказал, что его не заводит тот факт, что у Пака нету абсолютно никакого опыта в сексе. Его от этого вело, далеко и так тепло вело, что хотелось взять этого малыша только от его грязных слов из такого чистого ротика. Хотелось заткнуть, заставляя только стонать собственное имя, жёстко иметь на всех поверхности, показывая, кто с этого моента его хозяин. Хозяин его души и тела. Хозяин его чувств и эмоций. — Братик тебя услышал, малыш, — прорычал Юнги в губы, до боли сжимая их своими зубами, заставляя захныкать. Один палец свободно проскальзывает в нутро омежки, отчего тот громко стонет, царапая сильную грудь Мина, а Юнги в свою очередь пошло улыбается, добавляя ещё один палец, который тоже входит, но уже менее свободно. — Сучка, игрался, да? — спросил альфа, смачно шлепая упругую половинку, водя пальцами вперёд-назад, пытаясь найти заветную точку. Чимин стонет, и выдыхает тихое «д-да», из-за чего Юнги ещё больше крышу срывает. — небось меня представлял, да? — голос сексуальный и обволакивающий. Чимин слушает и не может гаслушатся, такой зриплый и томный от возбуждения, и осознание, что это все из-за него, не может не радовать. — ты, наверное представлял, как я буду жёстко входить в тебя по самые яйца, придерживая за бедра, кусая шею, да? — Мин одной рукой провел вверх по талии и спине, наклоняя того ниже, чтобы прошептать на ухо, — но знай, ни один резиновый член, не способен принести тебе столько удовольствия, сколько это сделает мой, — и Чимин убит этими словами, что опалили ухо. Он был готов упасть в обморок прямо на альфу, но тот, походу зная, что так будет, будто специально, зацепил ногтем простату, прошибая тело током. Чимин содрагается, хочет прикоснуться к себе и, наконец, кончит, но его бьют по рукам, добавляя третий палец, раздвигая стенки, — нет, милый, я доведу тебя до края пальчиками, а потом отымею на кровати, а за ней и у стенки. Стенки младшего быстро растянулись, так, что Мин мог с лёгкостью засунуть туда и свою руку, если хохочет, но такие игры стоит оставить на потом, а сейчас дать младшему кончит с членом в попке, не прикасаясь к себе, как он того и хотел. Юнги целует его, чтобы отвлечь от возможной боли и подставляет красную, сочащуюся головку к разработанному входу, дразня, водя вверх и вниз, иногда делая вид, что входит, отчего омежка был готов разрыдаться. Но это было пыткой и для альфы, поэтому не выдержав, он отстранил я от бедных истерзанных, губ и вошёл по самое основание, удерживая младшего за ягодицы, чтобы полностью руководить процессом. Чимин громко стонет, падая на грудь от того, что все силы в миг кончились, стеная от расплывающегося удовольствия, что вело его в неизвестном, но таком приятном направлении. И ему сейчас все равно делает это Юнги из-за того, что выпил или его бросила девушка - Чимину важно, что Мин это делает и все, а вспомнит, нет — это дело завтрашнего дня, не более. Поэтому, раскрепостившись до предела, он стонет прямо под ухо, оглушая, словно выстрел танка прямо перед ухом. Юнги был предельно нежен и аккуратнее, но при этом двигался быстро, знал, как довести до края, знал, как нравится и как хорошо. И Чимина перекосило от того, что он вспомнил Наён. Это оаскраленое лицо. Нет, она красивая девушка, бесспорно, но она трогала Юнги, она обнимала и целовала Юнги, она с ним трахалась, и только из-за этого Чимин прямо сейчас хотел слезть с члена и пойти побить её. Без смеха и чего либо, он был готов, именно в эту минуту встать и пойти врезать за то, что водила его любимого за нос, что пользовалась его любовью и добротой, что, блин, смела после всего им для неё сделанного, просто сказать, что она хочет парня по грубее. Юнги не из тех, кто будет с кем либо груб, это доказывает даже данная секунда, когда он, надавливая на пружинистые бёдра, буквально вливал Чимина в себя, насаживая и позволяя двигаться самостоятельно.  Он мягок и честен, его чувства всегда настоящие; он не лицемерит и не врет, никогда. Он красив и обеспечен, как такой альфа может не нравится и не пробуждать в груди бушующие чувства? Чимин не понимал, думал об этом, даже когда кончил на чужой живот, стирая пухлыми пальчиками свое семя, погружая их в рот, старательно обсасыаая, из-за чего Юнги натурально заскулил, представляя эти красные губки на своём твёрдом члене, что сейчас вколачивался в парня. Омега лишь захихикал тихонько и стал подпрыгивать на чужих бёдрах, заставив Юнги расслабиться и опрокинуться на мягкие подушки, тяжело выдыхая. Вообще, он альфа, и стонать себе не позволял, но Чимин настолько вызывающе все делает, что он не в силах сдерживаться, чем заставляет омежку даже слегка гордиться собой, раз доводит Мина до такого. Завершающие толчки пришлись Юнги самыми мучительными, ведь ужасно хотелось кончить прямо в горячее нутро и оставить на себе на всю ночь, чтобы узел принёс больше удовольствия, заставляя прдовгивать, но для ребёнка им ещё рано, поэтому схватив «брата» под ягодицы, Юнги кончил с громким стоном на его спинку, сажая обратно на бедра. Пак весь мокрый, а его розовые волосы слиплись и потемнели. Они оба липкие от спермы и ужасно мокрые от выступающего пота, но сил на душ нету, как бы они не хотели сейчас его принять. Юнги аккуратно, нежно и так трепетно укладывается часто дышадего Чимина на другую половину кровати и укрывает обоих одеялом, притягивая размякшее от недавнего оргазма тело к себе, обнимая за плечи и целуя во влажную макушку. Пак дышит прямо в ключицы, согревая и разнося приятные и такие родные мурашки по всему телу. Юнги хватает его за ляжку и укладывается ногу на себя, затем нежно перехватывает хрупкую кисть и устраивает на своей шее, снова целуя, только в лоб, убирая волосы. Юнги любит, нескончаемо, нежно и сильно, так незабываемо любит, что готов закрыть Чимина в квартире, чтобы никогда не уходил и держать его в ней среди кучи сладостей и какао, включив любимые мультики и укрыв одеялом. Хотелось, чтобы вечно домашний Чимин каждый день встречал у дверей после работы и нежно мазал по губам после сложного дня, а потом, на альфу прыгали маленькие детки, точно такие же как и папа, милые и растрепаные, чтобы альфа, несмотря на усталость после рабочего дня, поднимал их на руки и умещал абсолютно всех, что-бы никто не обиделся, а потом топал на кухню, где влетает запах вкусной домашней еды и был накрыт стол, в ожидании голодной семьи. Юнги мечтает о таком, и это все может ему подарить только милый комочек, который, положив свою розовую макушку на сильную грудь, уже сопел, приближая ладошку к губам, чтобы, походу засосать пальчик. Юнги глухо на это смеётся и перехватывает ладонь, сплетая маленькие пальчики со своими, всматриваясь. Он уверен, что Чимин с радостью подарит ему семью, сделает самым счастливым человеком на свете, но чуть позже. Хотя-бы, когда проснётся и сможет услышать из уст Юнги заветные три слова, которые ждал на протяжении долгих лет.