***
— Почему ты плачешь? — шепчет Цзян Чэн сломленно, прижимая младенца к своему плечу. Цзинь Лин начал плакать час назад и с тех пор не останавливался, даже когда его голос начал хрипеть. Что бы сделала Цзян Яньли, если бы была здесь, чтобы утешить своего сына? Этот ход мыслей опасен — он слишком часто засасывает его в столь глубокую ярость, что он не может найти выхода. Но неспособным даже встать с постели его делают либо гнев, либо грусть, поэтому он выбирает первое. И снова, и снова. Он сожалеет лишь о том, что это проявляет худшие родительские черты в нём. Иногда он открывает рот, и слова его матери звучат в нём. Он всегда потом прикусывает щёку, достаточно сильно, чтобы пошла кровь, потому что даже в своём горе он знает, что у неё были изъяны. У них обоих были, и они рвали друг друга, пока это не уничтожило и их детей тоже. Цзян Чэн не позволит Цзинь Лину чувствовать себя так же, как чувствовал он. — А-Лин, — шепчет он, его шаги успокаивают, пока он ходит по комнате. — А-Лин, не плачь. Тогда плач прерывается икотой, и пауза достаточно долгая, чтобы он просто продолжал говорить в надежде, что это, возможно, поможет. Они ходят кругами по комнате, пока у Цзян Чэна не начинает кружиться голова. — А-Лин, а-Лин, — его собственный голос охрип. — А-Лин самый любимый. Малыш икает, и слёзы неожиданно заканчиваются. Цзян Чэн едва ли смеет лелеять надежду, пока одной рукой переставляет кровать так, чтобы Цзинь Лин с неё не скатился. Он осторожно укладывает его, задержав дыхание, пока не убеждается, что Цзинь Лин больше не проснётся. Только тогда он сбрасывает свои верхние одежды и забирается в кровать рядом с ним. Цзинь Лин спит рядом с ним каждую ночь. Цзян Чэн отказывается думать о том, для утешения ли это ребёнка или же его самого. Чаще всего Цзян Чэн просыпается с Цзинь Лином, спящим на сгибе его локтя и пускающим слюни на его нижние одежды. Это если ему повезёт урвать несколько часов сна. Станет легче — должно стать. Цзинь Лин научится спать подобающе, и Цзян Чэн перестанет существовать на чае и чистом упрямстве.***
Цзинь Лин преодолевает ужасный двухлетний возраст и растягивает его до пяти лет. Цзян Чэн более чем часто хочет рвать на голове волосы, гоняясь за маленьким демоном по всей Пристани Лотоса. Когда тот делает свой первый шаг — попав в заботливые объятия Цзян Чэна — всё кончено. Теперь он бегает повсюду, попадая в неприятности и избивая ни в чём не повинных адептов своим игрушечным деревянным мечом. Цзян Чэн молит небеса о терпении. К счастью, Цзинь Лин милый. — А-Лин, — строго повторяет Цзян Чэн уже в третий раз, — подойди, я причешу тебя. Это крайняя ступень и одновременно причина нескончаемых мучений. Цзинь Лин ненавидит расчёсываться в последнее время, и чем дольше он противится этому, тем хуже становится. Воронье гнездо на его голове составляет конкуренцию неопрятности Вэй Усяня — его брат всегда был таким неряхой в юности. Ярость закипает у Цзян Чэна в глотке, когда он осознаёт, что думал о нём столь беспечно. Вэй Усянь не заслуживает никаких хороших воспоминаний. Не после того, как уничтожил семью Цзян Чэна и умер до того, как Цзян Чэн смог сам его убить. Он вынужден подавить свой гнев, усаживая Цзинь Лина на табурет. — Не хочу, — дуется Цзинь Лин. Чем старше он становится, тем чаще Цзян Чэна бьёт под дых то, насколько он похож на своих родителей. Сегодня его недовольное лицо выглядит точной копией Цзинь Цзысюаня. У Цзян Чэна от этого начинает дёргаться бровь, но это не так больно, как когда он походит на свою мать. — Ты не можешь выйти в таком виде, — распекает его Цзян Чэн, сгребая непослушного ребёнка и плюхая его обратно на стул, когда тот снова ёрзает. Цзинь Лин извивается, но едва Цзян Чэн запускает гребень в его волосы, он, по крайней мере, достаточно умён, чтобы не дёргаться и не сделать ещё хуже. Распутывание узелков отнимает больше терпения, чем имеется у Цзян Чэна. Однако лёгкое хныканье, которое издаёт Цзинь Лин, когда он тянет слишком сильно, становится хорошей мотивацией быть осторожнее. Он не уверен, откуда взялось это внезапное отвращение к расчёсыванию волос. Но если он чему и научился за последние пять лет, так это тому, что дети вообще не придерживаются никакой логики. Сам будучи пятилетним, он любил расчёсывать волосы. Вэй Усянь выпрашивал еду у Цзян Яньли, а Цзян Чэн сидел, надувшись, пока Яньли потакала тому и расчёсывала его волосы. Даже тогда он был слишком гордым, чтобы попросить её прямо. Если бы у него был шанс, Цзян Чэн бы непременно попросил её теперь. Он бы попросил её о многих вещах. Цзинь Лин не любит расчёсывать волосы, но любит обниматься. Цзян Чэна редко обнимали в детстве, и, тем не менее, он обнаруживает себя, балующим Цзинь Лина. Или, может быть, именно поэтому Цзян Чэн обнимает Цзинь Лина, и даже когда тот вырастет ещё больше, он будет подбрасывать его, чтобы снова поймать. Он не знает многого о родительстве, но знает, что дети созданы для того, чтобы о них заботились. Цзян Чэн играет роль отца и матери одновременно, что значит, что если он облажается, то увидит результат в двукратном размере. Ради любимого ребёнка сестры, он не может так рисковать. — Дядя, — скулит Цзинь Лин, поднимая свои жалобные глаза на Цзян Чэна. Он бы не признал этого даже под страхом смерти, но Цзян Чэн питает слабость к милым вещам. В конечном счёте, Вэй Усяню сошло с рук столь многое, и не только Цзян Яньли. Чёрт возьми, он будет таким избалованным. Цзян Чэн сдаётся и собирает уже не такие спутанные волосы в хвост. — Сегодня вечером мы расчешем их как следует сразу после ванны, — говорит он в попытке удержать ситуацию под контролем. Брови Цзинь Лина хмурятся, словно он собирается спорить дальше — как будто только что не отделался слишком легко. — Никаких споров, иначе я тебе ноги переломаю. Это заставляет Цзинь Лина пискнуть и сесть прямо. Цзян Чэн, конечно же, никогда даже пальцем бы его не тронул, но угрозы хорошо привлекают внимание Цзинь Лина. — Дядя, — маленькая перепачканная рука Цзинь Лина сжимает его ханьфу, — на ручки? — Ты уже слишком большой для этого, — возражает Цзян Чэн, но всё равно поднимает его. Цзинь Лин хихикает ему в плечо: «Не слишком большой, дядя сильный!» С этим не поспоришь. Будет больно, когда Цзян Чэну придётся начать отказывать ему, особенно на официальных встречах. Когда он станет достаточно взрослым, чтобы начать тренироваться и соблюдать приличия. Маленький Цзинь Лин — сущее наказание, но Цзян Чэн не хочет отпускать эти дни.***
Когда Цзинь Лин впервые возвращается домой из Ланьлина в слезах, Цзян Чэн выходит из себя. Уже и того довольно, что Цзян Чэн вынужден отправить его тренироваться с этими павлинами — он не потерпит, чтобы Цзинь Лина обижали его же собственные кузены. Цзинь Гуанъяо успокаивает, улыбаясь приятной улыбкой, которую Цзян Чэну всегда хотелось стереть с его лица кулаком: «Не стоит беспокоиться, глава клана Цзян, я уже назначил наказания». — Прежде всего, почему эти никчёмные щенки вообще его преследуют? — рычит он в ответ. — Вы же знаете детей, они так склонны к зависти, — небрежно говорит Цзинь Гуанъяо. — Он наследник и талантливее их всех. Не говоря уже о том, что он во многом похож на своего дядю. Последняя часть произнесена с дразнящей улыбкой, но у Цзян Чэна от этого мерзкий привкус во рту. То был тонко завуалированный укол — или сразу три — если он, конечно, не параноик. Он не может — не будет — никому доверять. Цзян Чэн уже усвоил этот урок на собственном горьком опыте. — Если ты не можешь это контролировать, я сделаю это сам. — Сейчас, глава клана Цзян, я не могу позволить Вам запугивать детей. Их родители потребуют мою голову, — смеётся Цзинь Гуанъяо. Цзян Чэн невозмутим. Цзинь Гуанъяо выжил, будучи шпионом многие месяцы, и убил Вэнь Жоханя. Он намного опаснее, чем кажется. — В таком случае они могут забрать твою голову, но им лучше оставить Цзинь Лина в покое. — Защищая его сейчас, Вы лишь ухудшите ситуацию в будущем, — понимающий тон Цзинь Гуанъяо приводит Цзян Чэна в бешенство. — Не ты его растишь, — кусает Цзян Чэн в ответ, едва удерживая язык за зубами, чтобы не сказать гораздо больше. Юньмэн Цзян медленно возвращает свою былую мощь, но он всё ещё не может себе позволить осыпать проклятьями главу богатейшего клана. — Так и есть, — его ответ вежлив. — Но я тоже его дядя. Я тоже забочусь о нём. Ну конечно, блядь. — Хорошего дня, глава Цзинь, — прощается Цзян Чэн, выметаясь из комнаты прежде, чем сделает то, о чём не будет жалеть, но что ему потом неизбежно придётся расхлёбывать. — Дядя, — Цзинь Лин ждёт его, непривычно подавленный. Цзян Чэн воюет с самим собой, его сердце сгорает от боли, которую Цзинь Лин пытается скрыть. С одной стороны, он отказывается проявлять чувства на публике, но с другой, он отчаянно нуждается в том, чтобы его племянник знал, как сильно его любят. В конце концов, он находит компромисс. — Идём, — говорит он решительно и не замедляет шага, пока они не находят пустующий коридор в лабиринтах Башни Кои. И тогда Цзян Чэн заключает Цзинь Лина в сокрушительные объятия, ненавидя едва скрываемые рыдания, сотрясающие ребёнка. Цзян Чэн собирается убить каждого из них. — Они сказали, что мои родители… — Цзинь Лин заикается. Что бы они ни сказали, это так и не слетает с его языка, что, пожалуй, к лучшему. Цзян Чэн сжимает челюсти до скрипа зубов. Немногие глупы настолько, чтобы шептаться у него под носом и столкнуться с возмездием в виде Цзыдяня, но он всё ещё знает, что они говорят. «Бедный, лишённый матери ребёнок. Неудивительно, что ему недостаёт манер — без матери, которая воспитала бы его. Какая жалость, что наследник клана Цзинь — одинокий сирота». Он делал всё, что было в его силах, чтобы защитить Цзинь Лина от этого, но он один и не может быть в стольких местах одновременно. И в чём-то Цзинь Гуанъяо всё же прав. Цзинь Лину придётся научиться стоять за себя самому. Но не сегодня. — Почему ты их слушал? Ты должен был переломать им ноги, — Цзян Чэн твёрдо кладёт руку на затылок Цзинь Лина. — Твои родители были хорошими, они не хотели тебя покидать. Он забрал их. Это вина Вэй Усяня, что Цзинь Лина обижают за то, что у него нет родителей — это его вина, что Цзян Чэн растит его, а не Цзян Яньли. Цзян Яньли должна быть здесь, утирать слёзы Цзинь Лина с ласковыми словами и материнскими объятиями. Вместо этого, здесь Цзян Чэн, слишком грубый и держащийся из последних сил. Он так и не научился кого-либо утешать, и это сказывается. Его поиски Вэй Усяня пока не увенчались успехом, но он будет гнаться за своим братом до края света, чтобы заставить его заплатить за это. Любой, кто посмеет пойти по той же кривой дорожке самосовершенствования, заплатит за это своей жизнью. — Пойдём домой, а-Лин. Хватит с меня этих павлинов. Цзинь Лин утирает слёзы рукавом, пряча свою печаль за слегка нахмуренными бровями, отступая на шаг назад: «Мы можем пострелять воздушных змеев?» Цзян Чэн фыркает и разворачивается на пятках: «Только если ты хорошо справишься с уроком владения мечом». Такая мелочь, но она сразу же заставляет Цзинь Лина воспрянуть духом: «Я докажу тебе, дядя!» Когда несколькими днями спустя в Пристань Лотоса привозят щенка с письмом от Цзинь Гуанъяо, Цзян Чэн может только закатить глаза. В его доме не было собаки с тех пор, как он был маленьким ребёнком. Он любит животных, так почему же не завёл нескольких после смерти Вэй Усяня, когда ему не пришлось бы беспокоиться о том, что они напугают его брата. Это говорит о нём больше, чем он готов признать. Цзинь Лин называет её «Феечка», и Цзян Чэн разносит в щепки несколько тренировочных манекенов, обливаясь потом и извергая проклятья, пока не может снова мыслить ясно.***
«Перестань преследовать меня, — умоляет Цзян Чэн в редкий момент ясности, когда время течёт мимо него подобно воде. — Оставь меня в покое». В кабинете тихо, его стол завален бумагами. Снаружи Пристань Лотоса живёт своей обычной жизнью. Здесь никого нет, только Чэньцин, надёжно спрятанная на полке и бесполезная без своего владельца. Несомненно, это яркая улыбка Вэй Усяня преследует его в эти тёплые дни, а ведь он давно мёртв. Цзян Чэн сохранил флейту в тот день, потому что был уверен, что Вэй Усянь вернётся. Вернётся, чтобы Цзян Чэн мог совершить правосудие. Вернись, потому что ты мой брат, и я скучаю по тебе, и мне так одиноко. Он злится, заставляя эту крошечную часть себя замолчать, и тянется к гневу, который стал его спасательным кругом. Это слишком — одновременно ненавидеть и скучать по человеку, который был столь важной частью его жизни. Зациклиться на этом значит быть разрываемым на части, не понимая, что он должен чувствовать, и страдая в независимости от сделанного выбора. Избегание и гнев — единственное, что держит его на плаву. Цзинь Лину теперь пятнадцать — взрослый юноша, охотящийся самостоятельно, но всё ещё ничего нет. Ни Вэй Усяня, ни конца гневу и скорби Цзян Чэна. Его отношение начало сказываться на Цзинь Лине, что так же угрюм, как и он сам, и так же избалован, как его покойный отец. Это неудачное сочетание, но Цзян Чэн уже ничего не может с этим сделать. Не когда Цзинь Лин стал таким невероятно непослушным. Цзян Чэн вот-вот заработает язву желудка из-за преследований его по всему чёртовому континенту. Цзинь Лин зол на весь мир из-за насмешек своих кузенов — возможно, даже сильнее, чем Цзян Чэн в его возрасте. Цзинь Лин должен быть лучше, сильнее, чем был Цзян Чэн. Эта лихорадочная мысль следует за ним по пятам и делает его слова более резкими. Он подталкивает Цзинь Лина, всё ещё оставаясь рядом во время ночных охот — просто на всякий случай. Потому что он не может потерять его. Цзинь Лин — его единственная семья, единственная связь с миром, которая у него осталась, потому что он, чёрт возьми, больше ничего не создал со дня смерти Вэй Усяня. Есть только одно, что он любит в этом мире, и это Цзинь Лин. Точно так же, как он бы поклялся, что жизнь бессмысленна без золотого ядра, Цзян Чэн уверен, что жизнь не стоит того, если с Цзинь Лином что-нибудь случится. Цзян Чэн едва перешагнул порог своего тридцатилетия, но он чувствует себя намного старше, его сердце состарилось в десятки раз из-за войны и потерь. Конечно же, Вэй Усянь снова появляется в этом мире — теперь, во время ночной охоты. Новое лицо ничего не значит — Цзян Чэн всегда узнает душу своего брата. То, что Лань Ванцзи тоже узнаёт его и встаёт у Цзян Чэна на пути, ужасно бесит. Вэй Усянь четырежды обязан ему жизнью. Цзыдяню не удаётся разделить Вэй Усяня с телом, которое он захватил, но это неважно. Цзян Чэн знает. Он не остановится. Лань Ванцзи не сможет быть рядом всегда — в конце концов, Цзян Чэн одержит верх.***
Предательство горчит на языке, когда он возвращается с охоты за Вэнь Нином и обнаруживает, что Цзинь Лин отпустил их пленника. Он знает, Цзинь Лин не верит его словам о том, что этот человек — действительно Вэй Усянь, не после всех прочих. Но это так, и он думал, что может положиться на племянника и тот послушается его. Цзинь Лин — подросток сам себе на уме, его больше не устраивает воспринимать мир таким, каким его преподносит ему Цзян Чэн. Он делает собственные выводы на основе наблюдений, и Цзян Чэн был бы горд, если бы не был в ярости. Цзинь Лин может и не знать, но каким-то образом все люди в его жизни предпочитали ему Вэй Усяня. Его отец. Цзян Яньли. Даже племянник, которого он вырастил потому, что Вэй Усянь убил его родителей. Цзян Чэн горит и сгорает, оставляя лишь разрушения результатом своего гнева. Цзинь Лин держится от него подальше, расстроенный тем, что стал этому причиной, но отказывается отступиться от своего решения. Он сбегает, забытая богом собака идёт за ним по пятам, и Цзян Чэну остаётся только следовать за ним. Куда уходят дни? Дни, когда Цзинь Лин хватался крошечными пальцами за ханьфу Цзян Чэна до побеления костяшек и отказывался отпускать. Дни, когда руки Цзян Чэна болели, не переставая, из-за того, что он носил маленького племянника на руках день и ночь. Цзян Чэн выходит на тропу и думает, что, должно быть, так чувствуют себя родители, когда их дети покидают гнездо — гордость, беспокойство и неуловимое одиночество. Он сомневается, что его собственные родители испытывали хотя бы половину из этого. Он не может отпустить, пока нет. Не когда Цзинь Лин всё ещё так молод, а вокруг слишком много плохих вещей. Там Вэй Усянь, делающий бог знает что и затягивающий Цзинь Лина на свою орбиту. Так что он идёт, следуя за своим племянником, пока ещё может.***
Всё болит. Суйбянь лежит на его столе, всё ещё спрятанный в ножны, после того, как каждый адепт в Пристани Лотоса провалился в том, чтобы вытащить его. Цзян Чэн знает, что глупо было с его стороны привлекать к этому внимание, но ему нужно было усмирить крики в своей голове. Чтобы знать наверняка. Неважно, какой путь он выберет или куда свернёт, жизнь Цзян Чэна всегда возвращается к Вэй Усяню. Снова, и снова, и снова. Словно они связаны цепями судьбы без возможности сбежать. Как его брат только осмелился отказаться от своего золотого ядра ради него без спроса, не считаясь с тем, как Цзян Чэн будет себя чувствовать. Цзян Чэн отвлёк Вэней от него не без причины. Потому что Вэй Усянь всегда был сильнейшим из них двоих — у него было больше шансов доставить Цзян Яньли в безопасное место. Потому что он брат Цзян Чэна, и он его любит. Любит его, ненавидит его… падает на колени в кабинете отца, потому что не знает, что чувствовать, и всё это уже слишком. Тепло, пульсирующее под сердцем, не принадлежит ему, и никогда не принадлежало. Он рыдает, пока его горло не начинает болеть. Плечи трясутся, а лицо прижато к холодному полу. Слова Вэнь Нина продолжают преследовать его, даже когда он пытается от них отмахнуться. Цзян Чэну следовало догадаться, когда Вэй Усянь отказался обнажить Суйбянь. Вэй Усянь всегда гордился своим искусством владения мечом. Это должно было стать знаком. Когда Лань Ванцзи беспрестанно читал лекции и пытался заманить Вэй Усяня в Гусу, он должен был знать. Но Цзян Чэн скорбел по родителям, с целым кланом на слишком юных плечах и шепотками за спиной. Они оба были глупцами. Оба думали, что поступают правильно. Глупый, самоотверженный Вэй Усянь. Цзян Чэн нашёл бы способ жить и без золотого ядра. С Вэй Усянем и Цзян Яньли — он сделал бы что угодно. Пока они оставались бы с ним, он смог бы жить. Но они не остались. И теперь Цзян Чэн должен взвалить на свои плечи бремя пожертвованного золотого ядра, непослушного племянника и брата, вернувшегося к жизни. Он слишком устал, чтобы вновь наблюдать, как всё катится под откос, но не то чтобы у него был выбор. Ради Цзинь Лина он будет держать голову высоко поднятой и идти вперёд. Ради Вэй Усяня.***
Облегчение ощущается как извинения за все шестнадцать лет. Это ощущается, как стальная хватка Цзинь Лина на его руке, отказывающаяся отпустить — обеспокоенный о Цзян Чэне так же, как Цзян Чэн беспокоится о нём. Желчь медленно поднимается к его горлу, пока страсти утихают, и Цзян Чэн понимает, что его племянник — всё ещё ребёнок — теперь глава ордена Ланьлин Цзинь. Слишком юный, каким был и он сам. Порочный круг замыкается. Они победили — странное расследование Вэй Усяня и Лань Ванцзи подошло к концу. Годы лжи и уловок подошли к концу. В этом есть исцеление, но также и заново вскрытые раны. То, в чём Цзян Чэн так долго винил Вэй Усяня, на самом деле не вина его брата. — Подойди сюда, — Цзян Чэн строго смотрит на Цзинь Лина. Его племянник смиренно подходит, всё ещё дрожа, с этой красной полоской на шее. Сегодня он потерял дядю — ещё одного члена семьи. Ещё одного члена семьи, кто будет записан в книгах как злодей. Цзян Чэн вздыхает и заключает племянника в объятья. Никто не обращает на них внимания, Вэй Усянь и Лань Ванцзи давно скрылись из виду. Силуэты. Цзинь Лин икает в его плечо. — Никогда больше не делай ничего настолько чертовски глупого, — рычит Цзян Чэн в его ухо, — иначе я… Он замолкает, потому что сердце в его груди — безумное и искалеченное, и он не может угрожать даже мысленно, не то что вслух. Тем не менее, Цзинь Лин согласно мычит: «Не хочешь пойти за ним?» — За Вэй Усянем? Нет, — усмехается Цзян Чэн. Это ложь только наполовину. Снова смотреть, как Вэй Усянь уходит, тяжело, даже если Цзян Чэн знает, что на сей раз это не навсегда. У Вэй Усяня есть новая любовь, которой нужно насладиться, и новый путь, который надо пройти. И Цзян Чэн. Цзян Чэну тоже нужно время. Им не стоит торопиться. — Я сопровожу тебя в Башню Кои, — говорит он своему скептически настроенному племяннику. — Всё остальное… может подождать.***
Цзян Чэн пялится на стопку бумаг на своём столе и мечтает, чтобы у него была причина отложить их до следующего раза. Всё слишком тихо в эти дни, чтобы его шатаниям неизвестно где неделями напролёт было достаточное оправдание. Он не видел Цзинь Лина уже почти три месяца — его племянник практически привязан к Ланьлину. Даже имея группу мудрых советников, он очень занят. Желание проверить его — то, с чем Цзян Чэну приходится бороться изо дня в день. Даже несмотря на все выдержку и гордость, что он наскрёб, орден Юньмэн Цзян даже близко не стоит с позолоченными залами семьи отца Цзинь Лина. Если он сейчас вмешается, это сделает Цзинь Лину только хуже. Цзян Чэн никогда не любил политику, и его неприязнь только растёт. Его единственное утешение в том, что Цзинь Лин часто пишет. Иногда это длинные письма, другие же небрежно нацарапаны, пока он сбегает от собственной бумажной работы ради короткой ночной охоты в окрестностях Башни Кои. Ещё Цзинь Лин завёл друзей. Их имена часто мелькают — кажется, будто они намеренно забредают в Башню Кои исключительно с целью вытащить Цзинь Лина на ночную охоту. Чаще всего это Лань Сычжуй, Лань Цзинъи и Оуян Цзычжэнь. Имя Лань Цзинъи всегда сопровождается язвительными замечаниями, что заставляют лицо Цзян Чэна дёргаться. Он годами беспокоился о том, что у Цзинь Лина нет друзей, а теперь, когда они есть… Цзян Чэн ничего не может с собой поделать, но чувствует шевельнувшееся в груди одиночество. Разочарованное ворчание срывается с его губ, и он комкает лист бумаги, даже не осознавая этого. Может, ему стоит просто придумать причину и уйти, прежде чем он впадёт в безумие из-за сидения взаперти. — Глава клана? Цзян Чэн бросает на него взгляд, догадываясь по тому, как адепт мешкает в безопасной зоне возле двери, что ему не понравится то, что он услышит. — Выкладывай. — Старейшина… Молодой господин Вэй здесь, — нервно бормочет адепт. — А Ханьгуан-цзюнь? — выплёвывает Цзян Чэн. — Не с ним. Цзян Чэн хотел бы чувствовать облегчение, ведь когда Лань Ванцзи отсутствует, ему не приходится иметь дело с безмолвным взглядом человека, который, по сути, является его зятем. Но это значит, что Вэй Усянь намеренно покинул его, что не сулит Цзян Чэну ничего хорошего. В последние пару месяцев Вэй Усянь начал прилагать усилия к восстановлению их отношений. Это… хорошо. Цзян Чэн не может определиться, что чувствует по этому поводу. — С ним несколько учеников ордена Лань, — запоздало добавляет адепт и кланяется перед уходом, прежде чем ярость Цзян Чэна может настигнуть его. Волноваться не имеет смысла, ведь даже если он не выйдет поприветствовать его, Вэй Усянь всё равно его найдёт. Он знает все любимые укромные уголки Цзян Чэна, даже теперь. Он ворчит себе под нос и выметается из комнаты. Вэй Усянь и его нелепая группка адептов ждут в зоне приветствия. Цзян Чэн уже может слышать этот знакомый голос, преисполненный веселья, пока тот дразнит одного из учеников. — Господин Вэй, — возражает Лань Цзинъи только для того, чтобы захлопнуть рот, едва Цзян Чэн показывается из-за угла. Даже Вэй Усянь затихает, чувствуя его присутствие: «Цзян Чэн». — Что тебе нужно? — огрызается Цзян Чэн в ответ. Лань Сычжуй тактично прочищает горло: «Если можно, глава Цзян?» Цзян Чэн и хотел бы злиться на ученика, зная, кто его родители, но манеры Лань Сычжуя безупречны. — Продолжай. Улыбаясь, Лань Сычжуй достаёт из рукава мешочек цянькунь и вынимает две вещи, прежде чем закрыть его обратно. Он предлагает их Цзян Чэну с вежливым поклоном. — Мы встретили Цзинь Лина три дня назад, и он спросил, могли бы мы доставить это, раз уж идём этим путём. Это коробка любимого чая Цзян Чэна и аккуратно свёрнутое письмо. Кто научил его племянника быть таким внимательным? — В следующий раз скажи ему, что ты не посыльный, — говорит Цзян Чэн прямо. Главе ордена определённо не подобает столь беспечно доверять старшим ученикам другого ордена выполнять его личные поручения. Улыбка Лань Сычжуя становится ярче: «Всё в порядке, глава Цзян, я рад помочь. Господин Вэй всё равно собирался сюда». Ах. Это возвращает его к проблеме. — Сычжуй, — сокрушается Вэй Усянь. — Я собираюсь взять остальных в город, чтобы пополнить запасы, — Лань Сычжуй успокаивающе похлопывает локоть Вэй Усяня. — Догоняйте нас, когда закончите. Остальные адепты смиренно следуют за ним обратно по дороге. — Ты ужасный сын! — кричит ему вслед Вэй Усянь. Лань Сычжуй лишь машет рукой. — И чья бы это могла быть вина, — Цзян Чэн не может ничего с собой поделать. — Либо говори, чего хотел, либо проваливай вместе с остальными. — Думаю, Лань Чжань его этому научил, — ворчит Вэй Усянь. Затем он замолкает, не в силах подобрать слов, что не похоже на него. Эта тишина заставляет кожу Цзян Чэна ужасно зудеть, но он борется с желанием напасть первым. Они не могут вечно продолжать в том же духе. Теперь даже Цзян Чэн это видит, и это заставляет его чувствовать горечь. — Я хотел должным образом отдать дань уважения, — в конце концов, говорит Вэй Усянь. — Скоро уже годовщина. Цзян Чэн с трудом сглатывает, запечатывая на губах слова, что инстинктивно хотят вырваться из его рта. Не оскорбляй их своим появлением. Зачем им хотеть видеть тебя? Как ты смеешь даже предполагать, что имеешь право преклонить перед ними колени? Он не говорит этого вслух, но смиренная морщинка между бровей Вэй Усяня говорит о том, что он и так знает, о чём Цзян Чэн думает. В самом деле, как он может знать Цзян Чэна настолько хорошо. — Иди уже, — усмехается Цзян Чэн. Это правильно. По крайней мере, Цзян Яньли хотела бы, чтобы он был здесь, и Цзян Чэн задолжал ему за последний раз, когда Вэй Усянь приходил почтить память в Зале предков клана Цзян. Когда он швырялся словами Вэй Усяню в лицо, пытаясь вывести его из себя, а тот вместо этого рухнул в обморок. Оглядываясь назад, это так похоже на него — всегда лишь защищать других, давать отпор только тогда, когда Цзян Чэн грубо высказывался о Лань Ванцзи. Губы Вэй Усяня растягиваются в неуверенной улыбке, полной надежды, которую Цзян Чэн едва может вынести. — Цзян Чэн, — зовёт он, заставляя сердце Цзян Чэна суматошно биться, — пойдём со мной? Вездесущие озорные искорки в глазах Вэй Усяня приглушены, на сей раз сохраняя подобающую ситуации серьёзность. Первая мысль Цзян Чэна — нет. Он преклонял колени вместе с Цзинь Лином — учил племянника, как подобающим образом выказать своё уважение родителям и предкам. Теперь они возносят почести лишь раз в год. В остальное же время это лишь Цзян Чэн и его скорбь. Он разворачивается на пятках и идёт прочь, следуя знакомыми, исхоженными тропами. Вэй Усянь принимает это за разрешение и следует за ним. Звук его шагов по деревянным доскам до боли знаком. Когда они зажигают благовония и опускаются на колени друг напротив друга, в груди Цзян Чэна расцветает крошечная искра облегчения. Никто из них не говорит. Всё, что должно было быть сказано, уже сказано, и все слова произносятся лишь про себя. Цзян Чэн поднимается первым, элегантным движением разглаживая складки на ханьфу. Он направляется к двери, только чтобы застыть возле неё в нерешительности, прежде чем переступить порог. «В следующий раз не спрашивай», — говорит он. На сей раз это скорее разрешение, нежели запрет. Цзян Чэн задерживается ровно настолько, чтобы услышать прерывистый вздох понимания Вэй Усяня, и этого достаточно. У него есть письмо от Цзинь Лина, которое нужно прочесть.***
Цзян Чэн в тайне рад тому, что снова идёт на ночную охоту с Цзинь Лином, только они двое и их свиты. — Как насчёт разделиться здесь, — предлагает Цзян Чэн, обладая преимуществом, — и посмотреть, кто первым его найдёт? Это почти как охотиться с Вэй Усянем в старые добрые времена. Что касается уровня заклинательства, Цзинь Лин ещё не совсем ровня ему, но уже догоняет. Цзян Чэн всё ещё дядя Цзинь Лина и человек, вырастивший его, но они оба теперь главы кланов. Это странный диссонанс в их привычной жизни, в котором Цзян Чэн всё ещё пытается сориентироваться. Цзинь Лин ухмыляется: «Договорились, старик». — Ты кого назвал стариком?! — рычит Цзян Чэн, и Цзинь Лин со смешком отскакивает от него. Вэй Усянь определённо ужасно на него влияет. Хотя, Цзинь Лину он вроде нравится. Несмотря ни на что, ему нравится своенравный старший дядя, которого Цзян Чэн учил его ненавидеть в течение пятнадцати лет. Цзян Чэн подозревает, что это в нём от Цзян Яньли. В лесу тихо, даже слишком, учитывая донесения о странных явлениях, что привели их сюда. Он ступает легко, Саньду вынут из ножен и наготове. Птицы всё ещё поют над его головой, а значит, что бы ни пряталось здесь, оно не очень высокого ранга. Это предположение оказывается в корне неверным. Цзян Чэн поднимается на следующий холм, следуя за шумом листвы, и встречается лицом к лицу с чем-то невероятным. Ему едва хватает самообладания, чтобы поднять Саньду, прежде чем мир меркнет. Мягкий шёпот щекочет его разум, когда он падает. Познай своё сердце и в итоге ты познаешь покой.***
Цзян Чэн спит сладко впервые за многие-многие годы. Он маленький, о нём заботятся, его защищают. Цзян Чэн любим. Обнимающие его руки такие нежные — нашёптываемые слова приносят радость в сердце, не знавшее её слишком долго. Это столь умиротворяюще, что мысль о пробуждении от этой безмятежности удручает. Но сны — это всего лишь сны, и рано или поздно нужно проснуться. Проснуться и обнаружить, что сны — вовсе не всегда лишь сны.***
— Исчезни, — пыхтит Цзян Чэн, глядя на Вэй Усяня за пределами Пристани Лотоса. — Такой сердитый, — дразнит Вэй Усянь. — Верни мне малыша Цзян Чэна. Цзян Чэн закатывает глаза: «Как будто ты вообще был полезен». — Не-а! Это всё твой дорогой племянник, — улыбка Вэй Усяня становится мягче. — Он совсем как шицзе. Комок в горле Цзян Чэна приносит боль, а взгляд непроизвольно становится хмурым: «Уходи». Вэй Усянь изучает его одно мгновение. «Он любит тебя», — говорит он, оставляя эти слова висеть в воздухе, отскакивая в сторону, чтобы броситься к своему мужу. Цзян Чэн не двигается, замерев на том месте, где они готовились к отбытию. Цзинь Лин — племянник, которого он не заслуживает, думает Цзян Чэн, пока Вэй Усянь и Лань Ванцзи поднимаются в небо со своей стайкой адептов. Он не спешит возвращаться назад, нуждаясь во времени, чтобы успокоить мысли. Цзинь Лин, наверное, всё равно ещё спит. Цзян Чэн не настолько отчаянно нуждается в разговоре с ним, чтобы будить лишь ради этого. Не когда Цзинь Лин так измотан из-за него. Были ли у Цзян Чэна кошмары даже в теле пятилетнего ребёнка? Он полагает, что ответ — да. Он не смог сбежать от них с возрастом, так что нет причин, по которым возвращение назад могло бы помочь. Скрип дерева под ногами приземляет его, пока он гуляет по окраинам самой дальней пристани, вдыхая запах цветущих лотосов. Он снимает обувь и садится на край, опуская пальцы ног в прохладу озера, как делал всю свою жизнь. Цзян Чэн смотрит на воду — не изменившуюся со времён его детства — и чувствует себя легко. Предстоит ещё так много сделать ради исцеления, но, в конце концов, он движется вперёд. Что бы ни случилось, я готов. — Дядя? — знакомый голос вырывает его из мыслей. Солнце начало опускаться, окрашивая всё вокруг в нежно-розовые и пурпурные тона. Ах, он был здесь дольше, чем думал. — Цзинь Лин, — отвечает он, оборачиваясь, чтобы посмотреть через плечо. Цзинь Лин забавно глядит на него одно мгновение, прежде чем подойти и сесть рядом. Скоро он уже будет выше Цзян Чэна. Будь проклят этот павлин и его хорошая наследственность. По крайней мере, Вэй Усянь ниже в своём новом теле. Маленькие радости. — Дядя? — снова зовёт Цзинь Лин, шлёпая ногами по воде. Он немного брызгает на Цзян Чэна, но на сей раз тот не обращает внимания. — М? — Всё… в порядке? В этих словах слышно нерешительное беспокойство, и Цзян Чэн выдыхает через нос. Ему никогда не нравилось, чтобы его видели слабым — набрасываясь, когда он уязвим — и это губило его. — Да, — отвечает он, и это правда. Цзинь Лин заметно расслабляется, чуть горбясь и заглушая зевок ладонью: «А Вэй Усянь ушёл?» — Мы снова можем жить спокойно, — говорит Цзян Чэн сухо, и Цзинь Лин фыркает. — Я всё ещё не нравлюсь Ханьгуан-цзюню. Цзян Чэн не удивлён этим заявлением, хотя сомневается, что Лань Ванцзи действительно недолюбливает Цзинь Лина: «Ты проткнул Вэй Усяня мечом». — Ты тоже! — возражает Цзинь Лин. — И я ему тоже не нравлюсь. Вообще-то, он определённо меня ненавидит. — Ха, — затем Цзинь Лин задумывается. — Думаешь, эта любовь настоящая? Та, что у них? Цзян Чэн думает о годах, что Лань Ванцзи провёл в трауре, об ударе меча, который приняла на себя его сестра вместо Вэй Усяня, о нежной, если не глупой, любви Цзинь Цзысюаня к Цзян Яньли. — Она настоящая, — говорит Цзян Чэн, уверенно впервые за многие годы. Теперь он верит в это. Любовь существует. Цзинь Лин задумчиво хмыкает, потягиваясь, срывая стебель лотоса, чтобы собрать с него семена. — Расскажи мне, как идут дела в Башне Кои, — просит Цзян Чэн, потому что они так и не обсудили это перед ночной охотой. Закатив глаза, Цзинь Лин посвящает его во все повседневные дела, с которыми должен управляться. Солнце почти садится к тому моменту, как у него заканчивается воздух из-за болтовни. Цзян Чэн вздыхает при мысли о том, чтобы подняться, но Цзинь Лин, наверное, голоден: «Ужин?» — Пожалуйста, — отвечает Цзинь Лин с чувством, вскакивая на ноги. Он берёт свою обувь в одну руку, а другую протягивает Цзян Чэну. Цзян Чэн берёт его за руку и позволяет помочь себе подняться, медля, прежде чем отпустить её и выпрямиться. Цзинь Лин одаривает его коротким, изучающим взглядом. Цзян Чэн не улыбается, но его лицо расслаблено без обычного хмурого взгляда. Этого достаточно. Цзинь Лин тянет его за руку, словно ему пять, а не восемнадцать: «Пошли есть». — Да-да, нетерпеливый мальчишка. Это заставляет Цзинь Лина засмеяться — громкий и неистовый звук, которому он научился у Вэй Усяня. Он подходит нежно-фиолетовым оттенкам Пристани Лотоса, напоминая о давно минувших днях и снимая груз с сердца Цзян Чэна. Пристань Лотоса снова ощущается как дом.***
— Знаете, когда я сказал, что хочу поохотиться со своей семьёй, я не это имел в виду, — твёрдо заявляет Цзинь Лин. Цзян Чэн и Вэй Усянь ненадолго отрываются от запихивания листьев друг другу под ханьфу. Лань Ванцзи притворяется, что он выше всего этого, давая инструкции своим младшим адептам, но Цзян Чэн знает, что тот готов прийти Вэй Усяню на помощь. — В таком случае, ты заблуждался, — Цзян Чэн фыркает. — Как будто твоё тело выросло, оставив разум позади, — соглашается Вэй Усянь, с торчащими в волосах листьями. Лань Цзинъи хихикает, а Лань Сычжуй в кои-то веки ничего не предпринимает, чтобы его остановить. Цзян Чэн с восторгом наблюдает, как его племянник раздражается ещё сильнее, и, отвлёкшись, получает новую порцию листьев на своём ханьфу. — ВЭЙ УСЯНЬ! — ЛАНЬ ЧЖАНЬ, ЛАНЬ ЧЖАНЬ, СПАСИ МЕНЯ! — Мгм. — ЗАТКНИТЕСЬ, ВЫ ВСЕ, ЧТОБЫ МЫ СМОГЛИ ПООХОТИТЬСЯ! — перекрикивает их всех Цзинь Лин. — Да, госпожа. — Лань Цзинъи, клянусь… Лань Сычжуй, наконец-то, присоединяется к спору: «Цзинъи, он уже почти на четыре цуня выше тебя. Смирись». — Это нечестно! Цзян Чэн вынужден бросить свои попытки убить Вэй Усяня, потому что Лань Ванцзи, как всегда, занудствует. «Ладно, давайте начнём», — ворчит он. Цзинь Лин победно вскидывает руки: «Спасибо. Вам». Ему приходится немного привстать на цыпочки, чтобы сделать это, но Цзян Чэн треплет его волосы, просто потому что может: «Не смей мне больше грубить, мелочь». — Это ты тут коротышка. Вэй Усянь восторженно хохочет: «Оу, теперь тебе конец». Цзинь Лин мудро бросается в бега. Цзян Чэн даёт ему десятисекундную фору, потому что он великодушный. В конце концов, ничто не сможет его остановить. Это не та жизнь, какую представлял себе Цзян Чэн. Есть люди, которые должны быть здесь, крича и подбадривая, пока он гоняется за своим дерзким племянником. Но быть живым — хорошо. Семья, что у него есть, дисфункциональная, иногда глупая и склонна создавать проблемы, но он любит их. Большую часть времени. Слова древнего божества правдивы. В итоге Цзян Чэн познал покой.