«Медитируй на пустоши, на разрушенные дома, на поломанные вещи, на больных, на мёртвые тела. Так ты поймёшь суть и освободишься от всего, что мучает и порабощает. Чтобы постигнуть тайну потоков жизни, образующей узоры, вначале утвердись в понимании неизбежности смерти».
Лишать людей жизни такое же благо, как дарить жизнь новым. Если люди перестанут умирать, люди перестанут рождаться, и естественный порядок вещей нарушится. Слишком многое нарушилось с тех пор, как жрец вступил в организацию акацуки. Он раз за разом нарушал заповеди; каялся, принося всё больше жертв, но покаяние не приносило удовлетворения. Хидан не чувствовал себя прощённым. Чтобы достичь неуязвимости, он пропитал свою жизнь эссенцией смерти, страдания и насилия, но вместе с тем и глубокой веры, духовности. Акацуки нисколько не мешали сеять смерть и разрушение, а вот духовность начала хромать точно та куноичи из его селения, которой он отрубил ноги. Он шёл не только наперекор заповедям, но и самому себе. Так было и с Нии Югито – джинчурики двухвостого демона. В других условиях нукенин бы не стал её убивать. Такая сильная и прекрасная женщина была достойна служить Богу, а не быть принесённой Ему в жертву. И вот, остывающее тело Югито безвольно висело прибитым к стене. Распущенные волосы были перекинуты вперёд, закрывая собой покрытое ссадинами некогда красивое женское лицо с хитрыми кошачьими глазами и самодовольной улыбкой. Липкая кровь медленно по капле стекала на землю. Хидан молился лёжа. Богу не нужно лицемерное, рабское коленоприклонство. Люди рождаются, засыпают и умирают лёжа – это и есть сакральная поза. Новорождённые не могут ходить, поэтому они лежат. Спящие в своих снах собираются возле ворот в царство мёртвых. А умирающие всегда падают, чтобы лечь. Напарник Какузу всегда прерывал его молитвы, торопил, кощунственно затягивая процесс жертвоприношения на долгие часы, заставляя повторять священные тексты заново. Старый вспыльчивый мудак, чёрствый и разочаровавшийся в жизни, но цепляющийся за неё из свойственной ему жадности. От него так несло старостью. Мерзкий запах, и от других из акацуки пахло не лучше: Сасори, не такой старый, но всё же взрослый мужик, который, как о нём говорили, заменил своё тело на деревянное, кукольное… Хидан видел Сасори пару раз, и от того несло химикатами. Запах Орочимару, к слову сказать, не отличался. Дейдара, длинноволосый дикарь, которого Хидан сначала принял за женщину, если бы не мужское тело и грудной бас… Дейдара, это уродливое существо с искажённым телом – ртами, растущими на ладонях, от него несло гарью и глиной. Кисаме, воин из деревни Тумана, казался самым человечным из акацуки, хотя выглядел как рыба… и воняло от него тоже рыбой. И только Хидан пах как человек. Только Хидан выглядел как человек.***
По окончанию церемонии провождения Югито в Загробный Мир Хидану хотелось изгрызть её мёртвую, но такую красивую плоть, обглодать рёбра до костей, выпить остатки крови, сжечь её длинные светлые волосы и растереть по своей коже их пепел… желание нарушить заповеди, сотворив с женским телом нечто порочное, греховное и противоестественное горело в самых тёмных уголках сознания… Но уёбок Какузу опять помешал. – Тело нужно отдать лидеру нашей организации. – Пошёл он на хуй. – «На хуй» пойдёшь ты, если мы не извлечём из неё демона. – И ты тоже пошёл. – Тебе опять нужен новый плащ, – проигнорировал хамство старик. – В который раз ты его порвал? – Да какая разница?! – Разница 1500 йен, – спокойно уточнил Какузу. – Да ну тебя на хуй.***
Вскоре после того как Зэцу забрал тело двухвостой, двум бессмертным убийцам поручили направиться в Страну Огня. По дороге в Коноху, селение, скрытое в Листве, они остановились в гостинице, чтобы переждать ночь. Перед сном религиозный фанатик отправился в баню, чтобы смыть с себя грязь после очередной битвы. Круглые офуро и кружащийся пар напоминали о доме, о тех временах, когда Югакуре ещё было селением шиноби, а не селением бесхребетных мудаков, «забывших войны». Единственное, чего не хватало для полного счастья, это куска хорошего мыла. В некоторых банях они были редкостью, потому что изготавливались из убитых животных, а убийство это, видите ли, «грех». Пф! Пришлось обойтись без мыла. Кольцо акацуки с иероглифом «三» соскользнуло с пальца, утонув и застряв где-то на дне между деревянными досками. – Ну и на хер его. Закончив омовение, мужчина вышел в предбанник и остановился у зеркала. Его волосы поседели за то время, что он уделял изнуряющим тренировкам и кровавым ритуалам. Тем не менее, щетина осталась тёмной и неприятно кололась… хотелось чем-нибудь сбрить её, но коса лежала в номере гостиницы. Бессмертный огляделся. На деревянных полочках были аккуратно сложены белые, но не слишком чистые полотенца, а вдоль стены на крючках висели поношенные халаты. Халаты. Хидану они не нужны. Он никогда не заботился о том, что на нём надето. Ещё в детстве его маме приходилось тратить много усилий, чтобы надеть на сына рубашку или штаны. Одежда уже тогда казалась фанатику лишней, сковывающей, и словно бы скрывающей суть. Люди всегда прячут свою порочную натуру под лживыми дорогими тряпками, будто бы это способно спасти их от Божьей кары и скрыть грехи. Но грехи нельзя спрятать под тканью, одеждой можно обмануть людей, но не Бога. Ему нет дела до этой мышиной возни и понтов, он знает нас такими, какие мы есть. Мы пришли в этот мир без одежды, так к чему навешивать её на себя? Тем более когда у тебя такое красивое тело... Бессмертный жрец погладил себя по мускулистой груди и полюбовался отражением рельефного пресса в зеркале. Ай, до чего хорош! Так и не найдя бритвы, он побрёл обратно в номер, спотыкаясь и матерясь в темноте.***
Темнота леса объяла его. Хидан стоял напротив ухмыляющегося юнца-шиноби, а тело было опутано грязными нитями с намокшими грязными деньгами… нет, не деньгами, взрывными печатями. Нити всё плотнее впивались в тело, из-за их натиска лопалась кожа и брызгала кровь. Мясо с противным хрустом рассекалось, давая нитям царапать кости и проникать всё глубже внутрь. Это причиняло нестерпимую, поистине адскую боль. Хидан молился Злому Богу, просил прощения, но тот не слышал. Нити забивали ноздри, а затем и глотку, отделяя седую голову от шеи. Тело разрывалось на части, и верующий падал во тьму, жмурясь от пыли, режущей белки глаз…***
Глаза Хидана открылись и не увидели ничего, кроме тьмы. Конечно, сейчас темно, потому что ночь. Он лежал на татами в поганой гостинице, а где-то в стороне храпел старик Какузу. Утром они выдвинутся в Коноху. Выдвинутся, чтобы вновь нарушать религиозные заповеди, чтобы вновь совершать непозволительные святотатства и надругательства над сакральными обрядами. Чтобы убивать во имя денег, а не во имя Бога. Деньги сотворены людьми, тогда как люди сотворены Богом; деньги стоят ниже Бога и ниже людей. Справа от Хидана лежал жрец этих денег – идолопоклонник Какузу. Слева от Хидана лежала милая сердцу острая коса и тонкий железный кол.«УБЕЙ БЛИЖНЕГО СВОЕГО».
Руки сами потянулись к оружию. У Какузу было пять сердец. Хидана всегда интересовало, будут ли они считаться за пять жертв? Спящий старик был безоружен. – Твой Бог тебя не спасёт, – прошептал жрец, немигающе глядя на него болезненными красными глазами. – Ибо истинен лишь один Бог, и сейчас ты его встретишь. Больше Какузу никогда не прерывал молитвы своего бессмертного напарника. Тело престарелого шиноби растеклось кровавой лужей, а из швов на коже прорвались толстые тёмные нити. Теперь в комнате остался только один бессмертный. – Заебись, – рассмеялся Хидан, чувствуя, как смертельная агония пяти сердец эхом отдаётся в его груди. На рассвете он ушёл из акацуки и наконец побрился.