твой рамен пахнет пеплом

После помещения, объятого огнем, улица кажется очень холодной. То, что называют вечерней прохладой, пробирается под одежду, под кожу, в самую глубь, заставляет потирать ладони, ежиться и пытаться сжаться сильнее, чтобы удержать тепло в теле, но этого недостаточно. Когда Мацуда прижимается сбоку, Айзава даже не замечает, как обхватывает его за плечо и прижимает к себе ближе. Как будто это естественное движение, привычное, рефлекс. Привычно тепло чужого тела, дрожащего в руках, привычно мягкое поглаживание по спине, привычно все, каждая деталь, каждое касание, как сложенный пазл. Так и есть. — Пожарные уже едут сюда, — отчитывается мужчина из группы захвата, принеся с собой большое одеяло, которое он накидывает на Ниа, позволяя укутаться. — Все начинают отходить, чтобы освободить пространство, и, наверное, вам тоже стоит сделать это. — Да, — подхватывает Моги-сан, аккуратно подталкивая девочку к машине, — Айзава, поедете сами? Он ничего не говорит в ответ, лишь коротко кивая, и сжимает Мацуду в своих руках крепче. Этого не видят остальные, но его бьет дрожь. Сильная дрожь, нервная, такая, которую не так-то просто унять, такая, которая смешивается с ознобом, вызванным холодом, и властвует над телом парня, подчиняет его себе. Айзава позволяет ему уткнуться лицом в свое плечо и гладит по спине, не то выводя круги, не то растирая. Он пытается усесться на оба стула сразу — и согреть, и утешить, — но его растяжка не так хороша, как могла бы быть, и он осторожно отстраняет Мацуду от себя, чтобы взять его за плечо и подвести к авто. Внутри слабо вьется тревога насчет того, что он начнет вырываться, или упадет без сил, но Мацуда издает тихий вздох, больше похожий на всхлип, и покорно идет рядом с ним, почти в ногу, почти нормально. Когда Айзава открывает ему дверь, он никак не комментирует это, лишь устало опускаясь на кресло и прижимаясь к нему головой, ссутулившись и сжавшись. Айзава надеется на то, что это больше холод, чем стресс, и снимает с себя пиджак, нагибаясь к машине и накрывая им Мацуду. Он поднимает голову, глядя с вопросом во взгляде, но Айзава не отвечает — наклоняется сильнее и обнимает его, больше успокаивая, чем согревая. Вечерний, почти ночной ветер залезает ему под рубашку, но Айзава чувствует, как аккуратные и теплые ладони Мацуды оказываются на его спине, и как тот льнет к нему, приобнимая в ответ, и внутри у Айзавы все теплеет, согревается. Осознание факта того, что он обнимает Мацуду из-за того, что тот на грани истерики, а не из-за того, что тот соскучился, или «изголодался», или просто потому что они состоят в отношениях, бьет по нему сильнее, чем нужно. Он немного приседает, чтобы прижать парня к себе ближе, и то, что Мацуда сам поддается ему навстречу, не может не радовать, но его движения будто бы отчаянны, он будто бы ищет укрытия, и сердце Айзавы сжимается невероятно сильно. Мацуда не должен быть здесь. Он — с его мягкими, чуть вьющимися волосами, с его добрым лицом и нежной, яркой как солнце улыбкой, — не должен быть здесь — в пятнадцати метрах от горящего здания, весь в саже, вдохнувший угарного газа, напуганный взрывом, — не должен и все тут. Айзава целует его в макушку и прижимается щекой, думая о том, что отдал бы все, чтобы прямо сейчас они оба были в другом месте, чтобы они встретились иначе, чтобы эти травмирующие события, чтобы эта горечь утраты, чтобы эти черные следы никогда не появились на лице Мацуды. Чтобы они встретились где-нибудь в университете или старшей школе, и самым страшным событием была сессия или что-то вроде этого, а не расследование по делу Киры, которое немного, но все-таки проигрывает смертям коллег и друзей. Айзава хочет, чтобы Мацуда не дрожал в его руках, чтобы он не прижимался к нему так отчаянно, чтобы ему не было страшно, но знает, что иначе никак нельзя, и приказывает самому себе заткнуться, целует Мацуду еще раз и сжимает в своих объятьях крепче. Мацуда не заслужил такую тяжелую судьбу. Мацуда заслужил теплую ванную с пеной, горячий ужин и долгие, нежные объятья, которые начнет не он, а Айзава, потому что, без сомнений, ему очень нравится обниматься, но моменты, когда Айзава обнимает его первым заставляют его глаза гореть. Айзава думает о том, что пошел бы на многое, лишь бы это нежное, невинное создание, сидящее в его машине и аккуратно натягивающее на себя его пиджак, было счастливо и улыбалось. Лишь бы мягко хихикнул и потянул его за собой в салон, чтобы там прижаться губами к его губам аккуратным, быстрым поцелуем, привычным, но не утратившим способность оказывать на Айзаву то влияние, которое заставляет его первым поцеловать партнера во второй раз. Потому что это то, что нужно им обоим. Потому что им этого не хватает. Потому что Мацуда не целует его, не хихикает, все еще прижимается всем телом к нему, полусогнутому, ссутулившемуся и все еще выглядящему как человек, который на своих руках выносил человека из горящего склада. Выглядящему плохо, если подытожить. Мацуда ничем не лучше, у него заплаканное лицо и спутанные волосы, но Айзаве кажется, что он все равно лидирует. — Семпай, — тихо зовет его Мацуда, очень тихо и очень неуверенно, и Айзаве не нравится, как из-за этого звучит привычное обращение, — то одеяло в багажнике… — Принести? — Да, пожалуйста. Он немного отстраняется, чтобы посмотреть Мацуде в глаза, и, когда их взгляды пересекаются, на сердце у него становится немногим легче, будто бы удавка ослабевает, и Айзава улыбается уголками губ, поглаживая Мацуду по спине напоследок, хоть и знает, что отойдет буквально на минуту или две. Это не мешает ему выводить круги ладонью на спине Мацуды, и не мешает Мацуде снова прильнуть к нему, не то подставляясь под руку, не то пытаясь удержать тепло, которое Айзава ему отдавал. Сразу после этого, будто бы уловив его мысли, Айзава мягко ведет рукой со спины на грудь, чтобы уложить ее посередине и почувствовать то, как под его большой ладонью бьется маленькое сердце Мацуды, а потом надавить, сильно надавить, вынуждая Мацуду посмотреть ему в глаза с очевидным вопросом и слабым испугом, но все-таки подчиниться и лечь на кресла, позволяя нависнуть над собой. Он чувствует, как меж его ног появилось колено Айзавы, и он осознает, что оно находится недостаточно высоко для того, чтобы быть задействованным так, как он об этом подумал, и зажмуривается, про себя соглашаясь на все, что Айзава предложит или сделает с ним. Тепло его тела ощущается совсем рядом, Мацуде кажется, что он может поцеловать вслепую и попасть, но он не делает этого, будучи где-то посередине на шкале, у которой один конец подписан «я устал», а другой «пусть он сделает это». — Не волнуйся, мне просто нужно взять ключи. Когда он открывает глаза, Айзава спешно слезает с него, встает на ноги и подает ему руку, помогая подняться обратно в сидячее положение, а на пальце правда висит брелок с ключами от машины. Он немного смущен тем, что сделал для того, чтобы достать их, но Мацуда мягко улыбается, садясь на пассажирское сидение по-нормальному и обнимая себя за плечи под двумя пиджаками. Его улыбка развеивает неловкую атмосферу, и это все, что нужно Айзаве для хорошей жизни. Он не говорит «я быстро», просто ловит взгляд Мацуды и кивает ему, телом произнося эту реплику, после чего спешно уходит к багажнику, прокручивая брелок на пальце. С поиском одеяла возникают небольшие трудности — оказывается, в багажнике так много ненужных вещей, хлама и мусора, — и Айзава ловит себя на мысли о том, что он поступил правильно, не сказав «я быстро», потому что это было бы ложью. А он не любит врать кому-либо. Он не любит врать кому-либо, ранимому, восприимчивому, уязвимому к нему. Он не любит врать Мацуде, если подытожить. Айзава возвращается быстрым шагом, убрав брелок с ключами в карман брюк и разворачивая одеяло на ходу, и он не то, что ожидал увидеть что-то необычное, когда вернется, просто— Просто Мацуда, опустивший голову и вцепившийся в его пиджак пальцами, заставляет его внутренности сжаться. Сильно сжаться. Сильнее, чем нужно. Так, как это бывает, когда происходит что-то плохое, с чем ему нужно не только разбираться, но и помочь разобраться другим, и этот кто-то другой — ранимый, восприимчивый, уязвимый. Тот, кто может пострадать от неправильного слова или что-то в этом роде. Айзава хочет сказать «на тебе лица нет», но оно, вообще-то, есть, и выражает эмоции, такие как переживания, стресс и страдания, терзающие глубоко внутри. Это нормально для того, кто потерял веру в людей, кто выстрелил в своего друга, потому что это было актом самозащиты, и неудивительно, что Мацуда переутомлен и истощен произошедшим за день. — Мацуда? Парень поворачивает голову, реагируя на обращение, и Айзава сжимает плед в своих руках так сильно, что мог бы порвать его, просто дернув еще раз. Его глаза полны слез и он даже не пытается улыбнуться, потому что знает, что это бесполезно, что это заранее обречено на провал. Айзава стягивает с него оба пиджака, ослабляет и так же стягивает галстук, бросая на задние сиденья, укрывает Мацуду одеялом, укутывает в него и обнимает, позволяя прижаться к себе и впервые за день расслабиться, передать контроль, дать слабину. Когда Мацуда дает слабину, он кладет руку на плечо мужчины и сжимает, обмякает в его руках и больше не сдерживает слезы. У Айзавы сжимается сердце и остальные внутренности. Он подхватывает Мацуду под спину и колени, садясь на сидение и усаживая его на себя, но Мацуда словно не замечает этого, продолжает плакать, отстранившись от внешнего мира, и Айзава может лишь прижать его к себе сильнее, натягивая плед на чужое плечо, потому что он не знает, как успокоить его, что сказать ему, как разделить с ним его боль. Он не знает, как поддержать человека, которому пришлось сначала выстрелить в своего друга, а потом оставить его умирать, а до этого осознать, что он является массовым и серийным убийцей, из-за которого умерли тысячи (или десятки тысяч? сотни?) преступников, а так же его отец, который являлся отцом для всего отдела, а так же лучший детектив, интересный рассказчик, еще один друг. Айзава целует Мацуду в висок, убирая руку из-под его колен и обхватывая ей его ладонь, поглаживая большим пальцем, держа нежно, так, как Мацуде нужно сейчас. В ответ Мацуда сжимает его руку, показывая, что он еще не сошел с ума, но все еще давится плачем, все еще не поднимает головы, позволяя слезам беспорядочно течь по щекам, срываться вниз и падать на его рубашку, на плед, на рубашку Айзавы. От нее не пахнет стиральным порошком, как утром, от нее пахнет потом, порохом и дымом, и он утыкается лицом в плечо Айзавы, практически используя рубашку как платок, потому что он вытирает об нее свои слезы, но знает — надеется — что Айзава не будет против. Айзава не против. Ни разу не против. Если есть что-то, что облегчит боль Тоты, то он достанет это, где бы оно ни было, под землей или на земле, что-то законное или нет, ему все равно, он чувствует, как его плечо холодит от слез, и он пойдет на все, чтобы эта ситуация не повторилась. — С… С-семпай. — Да? — Айзава. — Да? — Шуичи— — Говори, я слушаю тебя. — Почему ты остановил меня? Он поднимает голову, и его глаза полны слез. Ими почти смыта сажа, оставившая после себя только легкие разводы, стоит лишь провести ладонью по лицу. Айзава хочет прикоснуться к Мацуде так, но вместо этого обнимает его крепче, удерживая его руку в своей. Айзава хочет сидеть с ним вот так как можно дольше — прижимать к себе, гладить по спине, слушать неровное дыхание. Айзава не хочет возвращаться обратно, в их маленький, опустевший штаб, не хочет ехать в полицию, где ему придется заставить себя быть сильным и где ему придется заставить Мацуду сделать это, и его выдержка будет проверяться двойным ударом, потому что удерживать в себе эмоции — одно, а смотреть на то, как раненый, измученный внутренними переживаниями Мацуда сдерживает их — совершенно другое. И отвечать он тоже не хочет, потому что его ответ… — Я не думаю, что ты мог помочь ему, Мацуда. Ты вечно подставляешься, рискуешь собой, и я знаю, что ты всегда делаешь это благородно, но когда ты поймешь, что не всегда тебе будет везти? Что будет, если что-то пойдет не так? В ответ Мацуда ничего не говорит. Он медленно успокаивается, приходит в себя, слезы больше не текут из его глаз, но его дыхание все еще неровное, он все еще дрожит и сжимает ладонь Айзавы сильнее нужного, потому что он все еще не в порядке. И не думает, что будет в порядке в ближайшее время. Тихий шепот и горячее дыхание Айзавы в его волосах отвлекает, успокаивает. Успокаивает его рука на спине, тяжелая, но такая родная. Мацуда устраивается на его коленях, льнет к телу, ловит тепло, утешает себя тактильным контактом, а Айзава не против, лишь прижимает его к себе крепче, целуя в макушку и обнимая обеими руками. Мир снаружи машины затихает — или так кажется. Айзава не слышит ни разговоров, ни треска пламени, ни сирены пожарных машин, он весь сосредоточен вокруг Тоты, который слушает его, который греется об него, который аккуратно кладет свои ладони на его плечи и сжимает, сокращая расстояние между ними окончательно. Шепот перестает быть шепотом — все отчетливо слышно. — Знаешь, есть люди, у которых жизнь это работа-дом-работа? Раньше мы тоже были такими, а сейчас наша жизнь это работа-кладбище-работа. Я… Я в жизни никогда не бывал там столько раз, сколько побывал за это дело. Мацуда издал едва слышимый звук согласия — Айзава был прав, слова его были правильными. Он уложил голову на его плечо и свел руки за шеей, обнимая проникновеннее, нежнее. — Сколько нас осталось? Четверо? Трое? Я не хочу терять еще кого-нибудь, — его голос был тихим и искренним — обычно именно таким тоном он шептался с Мацудой, когда хотел сказать ему что-то, что сам считал очень важным, но это что-то не должны были услышать другие люди. — Я… Я не хочу терять тебя, Тота. Черт, что… Что я буду делать, если ты, дурак, умрешь? Мацуда затихает совсем, не слышно даже его дыхания. Его руки все еще ощущаются на спине, пальцы сжимают ткань рубашки, сильно, так, как будто это последнее, что удерживает его от провала куда-то в неизвестность. Айзава чувствует, что парень напрягся из-за его слов, и хочет извиниться — отстраняется от него, осторожно кладет ладонь на его лицо, оглаживая щеку большим пальцем, а после прикасается губами ко лбу. Они сидят, не нарушая тишины — Айзава сказал все, о чем думал, а у Мацуды не было подходящих слов. Он накрыл его тяжелую и горячую ладонь своей, прижимая к своему лицу и про себя отмечая, что руки у Айзавы, как и его одежда, пахнут порохом. Пороком — Мацуде кажется, что он в безопасности, что так пахнет защита, их спокойствие, но они не должны так пахнуть. Мацуда старается не думать о том, какой ценой им дались эти минуты, эти объятья, эта тихая мысль о том, что все позади, что все кончилось, что больше ничего не будет. Ладонь Айзавы осторожно перемещается с лица на шею, он чувствует, как бьется пульс Мацуды, а его большой палец упирается Мацуде в челюсть, заставляя приподнять голову. Движения Айзавы мягкие и естественные, будто бы вода, не погребающая под собой, а заманивающая, привлекающая, заставляющая потянуться к ней. Когда он целует, Мацуда хочет податься ему навстречу, положить ладони на шею и притянуть, или положить его ладони на свою шею и притянуться, стать к нему ближе, поцеловать в ответ. И он делает это — губы Айзавы на его, и это прикосновение со стороны семпая трепетное, нежное, и точно такое же с его, Мацуды, стороны. Они целуются, замерев немного неудобно, но не обращая на это никакого внимания, сосредоточившись на дыхании партнера, которое в буквальном смысле ловят губами. Мацуда дышит теми вдохами, что были выдохами Айзавы, и это успокаивает его, он ощущает, как умиротворение идет наружу изнутри, как оно наполняет его, теплом разливается от сердца в кончики пальцев на руках и ногах, а потом немного отдает в голову, легонько ударяя, когда руки Айзавы обнимают его крепче, а губы обхватывают его нижнюю губу, заставляя Мацуду немного теряться в всполохах собственных чувств и ощущений, но Айзава не отпускает его, не бросает разбираться с этим самому. Айзава не отпускает его, и, ему кажется, не отпустит никогда. Он не выпустит Мацуду из своих рук, не перестанет прижимать его к своей груди, не согласится на разлуку, не вынесет ее, и, когда Мацуда снова сжимает ладони на его плечах, когда он отстраняется на мгновение, чтобы взглянуть в его глаза с нежностью, с преданностью, а после снова прижимается губами к губам, зажмуриваясь и отдаваясь этому порыву, позволяя ему захватить себя, позволяя себе отдаться ему, и, если говорить откровенно, Мацуда не знает, кто в его мыслях — порыв или Айзава. Об этом думать ему не хочется. Об этом думать он не может. Он хочет сосредоточиться вокруг Айзавы, принять его, прижать к себе и не отпускать, вместе пережить этот тяжелый, наполненный невеселыми мыслями вечер, а потом зарыться пальцами в его волосы, когда они будут в постели где-то на грани между пассивным бодрствованием и сном. Прикоснуться поцелуем ко лбу Шуичи, действием выражая все те слова, что он хочет произнести вслух. Он может сделать это. Не все сразу, конечно, но хоть что-то — уже хороший результат. — Мы еще нужны здесь? — спрашивает Мацуда тихо, отстраняясь и находя руку семпая, переплетая их пальцы. — Хороший вопрос, — бормочет он ему в ответ, прижимая к себе и вылезая из салона, чтобы потом поставить Мацуду на ноги и оглядеться. Пожар на складе тушат, Моги-сан разговаривает с одним из пожарников, группа захвата уже уехала, а за Ниа, укутанной в плед точно так же, как Мацуда, приехал Ватари. На их лицах отпечаталось произошедшее — Моги-сан еще более нелюдим, чем обычно; девочка безмолвно садится в машину, опустив голову. Кто-то отмечает, что, конечно, жаль склад с его содержимым, но место удачное, и зевак, снимающих то, как постепенно гаснет пламя, здесь нет. Кто-то смеется в ответ на это, добавляя, что это действительно большое везение, учитывая произошедшее здесь. Айзава выражает равнодушие, а Мацуда не смотрит, молчит, держит его пальцами за локоть, ощущая себя слишком слабым для того, чтобы отойти или отстраниться. Когда Айзава обращает внимание на это, парень стыдливо отводит взгляд, но тот лишь убирает его ладошку со своей руки и обнимает за плечо, прижимая к себе сбоку. От Айзавы веет спокойствием. Он легко взрывается и так же легко ввязывается в споры, но сейчас он умиротворен и сосредоточен на своем умиротворении, его лицо расслабленно, его рука на плече Мацуды является не хваткой, а прикосновением, и Мацуда проникается его аурой, прижимается покрепче, чтобы перенять ее, и чувствует, что ему позволяют сделать это. Это вызывает улыбку. Робкую и аккуратную, спрятанную от чужих глаз и от глаз Айзавы, но заставляющую Мацуду почувствовать себя лучше — и Айзаву, перекликающегося с ним на ментальном уровне, тоже. Он чувствует своего партнера, чувствует изменения в нем, и Мацуда ценит это в нем, любит его за это. Вряд ли найдется кто-то, кто понимал бы его так же хорошо. — Тота, иди в машину. Айзава поправляет плед на его плеч, запахивая сильнее, укутывая Мацуду в него, и в его резких, ловких движениях рук Мацуда чувствует себя в безопасности, перехватывает одну за запястье и не дает убрать ее. Он не хочет расставаться ни на минуту. Но надо. — Я быстро, — уверяет его Шуичи, свободной рукой поглаживая ладонь Мацуды. — Не стой на холоде, пожалуйста. Спорить с ним бесполезно — Мацуда знает. Он бросает на Айзаву взгляд, как бы кричащий «не оставляй меня, не покидай меня, останься», но слушается, подбирает нижний край пледа, упавший на землю, и идет к машине, садится на свое место, укрывая плечи и ноги. Он старается не думать о прошлом. Не думать о произошедшем. Не думать о… Господи, он не может произнести это имя даже в своей голове. Он концентрируется на Айзаве. На том, кто всегда был рядом с ним, кто не бросит его, не предаст, не окажется безумным лжецом, кто, ну, любит его, Мацуду. Любит своей тихой, но горячей любовью, скрытой от чужих глаз и от того чистой, никем не тронутой, не задетой; любит искренне, не пытаясь обвести вокруг пальца наивного дурачка. Разделяет его мнение, поддерживает его, не дает провалиться в одинокое самокопание. Мацуда любит его в ответ, любит всем своим сердцем, всем своим существом, пытаясь ответить на все то, что Айзава делает для него, взаимностью. Ответить ему тем же, такой же любовью, такой же заботой. Сделать его таким же счастливым, каким он делает его, Мацуду. Возвращение Айзавы прерывает его мысли, но это не значит, что это плохо, совершенно нет. Мужчина закрывает дверь — Мацуда делает это со своей стороны, опомнившись, — пристегивается и поворачивает голову к нему, вслепую заводя машину. — Заедем за едой? Я хочу перекусить, да и в дом нужно что-то. — Конечно, — Мацуда улыбается ему, а после опирается рукой на подлокотник, сокращая расстояние между собой и семпаем. Он выглядит застенчивым, смутившимся от одних мыслей о действиях, но Айзава знает его не первый год, и наклоняется к его лицу, не смотря — чувствуя, что он потянулся в ответ, и прикасается губами к его губам нежно, невесомо, едва ощутимо, но Мацуде достаточно, чтобы почувствовать себя лучше. Никто из них не двигает губами, просто ощущает другого так близко к себе и наслаждается этим, а потом Мацуда первым отстраняется, натягивая сползший плед обратно на плечо и пристегиваясь, отводя взгляд. — Завтра? — Выходной, — одна рука Айзавы лежит на руле, а второй он снимает с себя аппаратуру, стараясь не повредить ничего. — Я отпросился, но, думаю, можно было и без разрешения. По мне видно, что он мне нужен. По тебе тоже. Мацуда издает тихий смешок — и смотрит на Айзаву, желая еще раз подтвердить его слова. Спутанные, взъерошенные волосы, грязные, темные следы на лице и шее, он выглядит так, как будто с боем вылез из глубин ада и оказался здесь только затем, чтобы утащить кого-нибудь вниз за собой. Иногда Мацуда думает о том, что жизнь была бы лучше, если бы они встретились иначе. Иногда Мацуда думает о том, что, если бы Айзава правда вылез из ада, то лучше бы утащил его, Мацуду, за собой. Иногда Мацуда не думает совсем. И это иногда — сейчас. Он откидывается на спинку кресла и прячет руки в складках пледа, повернув голову набок и смотря в окно, стараясь одновременно разглядеть ночной город и не напрягать глаза слишком сильно. Сейчас тихо, мало людей, мало машин, много неоновых огней, много темных окон зданий, сейчас поздно, и, скорее всего, уснут они с Айзавой ближе к утру. Мацуда задерживает эту мысль в голове, а после отпускает, устраивается удобнее и закрывает глаза, растворяясь в спокойствии, распространяемом Айзавой. Его клонит в сон и ему слишком комфортно, слишком хорошо в этот момент, и какая-то часть требует одернуть себя, проснуться, поднять голову, вернуться к работе, а какая-то бормочет, отнекивается, сжимается сильнее, прячет его, Мацуду, в себя, покрывая тонким полотном, и вот он весь, сонный и в пледе, измученный и голодный, весь для Айзавы, для его рук, его действий. Мацуда хочет оказаться ближе, кожей к коже, чтобы не было испачканных в саже и пыли рубашек, чтобы не было грязных брюк, прижаться так сильно, как возможно, и заснуть так, спать, пока обоим не станет лучше, пока мир вокруг не посветлеет, пока не решится все нерешенное, спать, держа ослабевшие руки на его плечах, и ни о чем не думать. За окном проплывает смазанный городской пейзаж, и Мацуда не пытается уловить что-либо, просто смотрит на это, любуясь и не напрягая глаза. Если им дадут отпуск, то он хочет попробовать уговорить Айзаву на роад-трип, потому что он хотел бы видеть его за рулем чаще, а еще полюбоваться на другие города, ведь он еще ни разу не покидал Токио, даже по работе. Он думает об уличной, гражданской одежде Айзавы, о его личной машине, намного более уютной, чем эта, рабочая, и о том, что это было бы романтично. Губы Айзавы мягко касаются его щеки, его горячая рука ощущается рядом с бедром, но, когда Мацуда открывает глаза, он уже стоит вне машины, разминая спину. — Если ты спал, то я могу просто быстро купить еды и мы поедем домой. Его лицо выражает обеспокоенность, но Тота мягко улыбается, неловко поворачиваясь набок, насколько это возможно на сидении. Его улыбка греет Айзаве сердце. — Не бери острый, — просит Мацуда, его голос звучит нормально, и он выглядит нормально, и Айзаву это успокаивает. Мацуда достает бумажник из бардачка, передает его Шуичи, и чувствует тепло его руки при их секундном соприкосновении — от этого теплеет сердце. — И холодный кофе. — Я быстро, — его пальцы мимолетно гладят ладонь Тоты, а после Айзава слабо толкает дверь, быстрым шагом направляясь к супермаркету. Мацуда хочет пропустить это «быстро» на перемотке, но он лишь запускает руку в бардачок и шарит там в поиске хоть чего-нибудь. Мятные леденцы, или салфетки, или платок, или футляр солнцезащитных очков, хоть что-нибудь, чем можно занять руки, потому что ткань рубашки и пледа уже не такие интересные, а его пальцы дрожат, и ему хочется сжимать что-нибудь, чтобы не потерять контроль над собой. Ситуацией он не управляет. Собой — может попытаться. Одна из причин, по которым он состоит в отношениях с Айзавой: Айзава инициативный. Умеющий удерживать в руках то, что ему было дано. Управляющий ситуацией. Способный контролировать происходящее. Ему, Мацуде, о таком лишь мечтать, потому что в его голове ветра, и не только окружающие, но и он сам задается вопросом, что он делает здесь, среди дат, событий и имен, и, если раньше этот вопрос заставлял его грустить, то сейчас у него есть на него ответ: он здесь для баланса Айзавы. Для его внутреннего спокойствия. Для вечеров, когда он прячет лицо в его, Мацуды, плечо, и едва разборчиво бормочет о том, что хочет принять ванну до того, как отключится, и Тота становится вторым пилотом для него, и в том, что Айзава доверяет себя ему, позволяет ему позаботиться о нем, есть что-то настолько нежное, что сначала сжимает Мацуду изнутри, а после отпускает, оставляя после себя теплоту. Он считает от одного до десяти и обратно, сгибая-разгибая уголки бумажной салфетки, немного наклонив кресло, чтобы дать себе отдохнуть. Маленькая штучка, такая крохотная, но такая полезная — Мацуда слышал об этом приеме раньше, но однажды, во время пробок в час-пик, увидел, как губы Айзавы двигаются, не издавая ни звука, и распознал в них счет. Обычно это подкреплялось поцелуем в щеку или в те же губы, но сейчас Мацуда один, и он просто считает от десяти обратно, разворачивая салфетку на ладони. Он справится. Он сможет. Айзава выходит из супермаркета и застает Мацуду стоящим рядом с машиной, укутанный в плед как в кимоно. Ему могло стать душно или некомфортно в запертом пространстве, но… — Там бары и пачинко, видишь? Они похожи на гирлянду. — Хочешь домой гирлянду? — Хочу. Мацуда поворачивается к нему, помогая поставить горячие стаканы с лапшой на капот, а шуршащий, тяжелый пакет с продуктами домой засунуть на задние сиденья. Они устраивают его на своих грязных пиджаках, не замечая их, а после закрывают двери и встают плечом к плечу, оперевшись на авто. Мацуда предлагает завернуться в плед вдвоем, но Айзава мягко отказывается, одаривая его улыбкой и вытаскивая из заднего кармана купленную пачку сигарет . Обычно он не курит. Сегодня необычный день. Маленький огонек вспыхивает в его пальцах, и Мацуда хочет протянуть к нему свои руки, согреться, разделить этот огонь на двоих, но он гаснет, зажигалка отправляется в карман, а Айзава подносит сигарету ко рту, запрокинув голову. Он старается выдыхать в сторону, но чувствует, как Мацуда буквально прилип к нему сбоку, и не пытается — махнет руками и заденет кое-чьи нежные руки, так близко к нему находящиеся. Это не упрек. Была б его воля — он бы не выпускал Мацуду из рук. Они оба заслужили немного хорошего. Айзава затягивается, переступая на другую ногу и глядя на парня рядом с собой, наблюдая за тем, как он кушает. В его груди, прямо у сердца, сворачивается что-то теплое, ерзает, ворочается, не замирает, не останавливается, и этому названия не подобрать, но Шуичи и не пытается — он думает о другом. Он хочет другого. Пепел падает прямо в рамен Мацуды, когда Айзава зажимает сигарету меж пальцев, чтобы свободной рукой повернуть его лицо к себе и поцеловать, поддавшись порыву, чувствам, тому, что ворочалось там, в его груди. Он чувствует больше лапши, чем губ, но это не значит, что ему не нравится — он аккуратно прижимается к Мацуде своим боком, углубляя поцелуй, касаясь его языка своим, заставляя трепетать его так, как трепещет он сам, делясь безымянной теплотой с ним, разделяя ее на двоих. Нежность с его стороны ощутима физически, протяни ладонь, прикоснись пальцами, но Мацуда этого не делает, он замирает перед ней, а после, глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, отдается без всякого остатка, зная, что не пожалеет об этом, зная, что может отдаться и отключить голову, забывшись в горячих родных руках, а Айзава принимает его, забирает его, позволяет забыться в своих руках. Айзава доверяет Мацуде. Мацуда доверяет Айзаве. Айзава доверяет себя Мацуде. Мацуда доверяет себя Айзаве. Он удерживает опустошенный наполовину стакан в одной руке, другую положив мужчине на грудь и опираясь на него, пристав на носки, чтобы поцеловать первым, и, когда он чувствует ладонь Шуичи, страхующую его руку, когда чувствует его губы на своих, то улыбается прямо в поцелуй, улыбкой проводя черту между вчерашним и сегодняшним днем. Вчера было плохо, сегодня хорошо. Вчера он плакал, страдал, пах дымом от пожара и был вымазан в саже, сегодня он улыбается, находится в безопасности, запах сигарет немного смешался с его запахом, а лицо покрыто невидимыми, невесомыми поцелуями, которые Шуичи оставляет на нем, не думая ни о чем, кроме своего Тоты, нуждающегося в этом. Ни о своем рамене, который стынет, ни о сигарете, которая тлеет в его пальцах, ни о прохладном ночном ветре, ни о чем абсолютно, лишь Мацуда, один только Мацуда и ничего более. Его ладони, его волосы, его губы — Айзава сосредоточен на этом; его тело, его дыхание, его точка пульса на шее прямо под пальцами Шуичи — его больше ничего не интересует. Айзава отстраняется от него, шикая и чертыхаясь, потому что тлеющая, оставленная без присмотра сигарета обожгла ему пальцы, но его боль длится лишь пару мгновений, а потом Мацуда ставит свой картонный стакан к его медленно леденеющей коробке и берет его руку в свою, в свои обе, поглаживая подушечками пальцев, приглушая боль нежностью — точно так же, как Айзава сделал это с ним вчера. Приглушил боль нежностью. Вторая его рука где-то на талии Мацуды, не то в складках пледа, не то в складках рубашки, Айзава чувствует тепло его тела близко-близко, и прижимает к себе, обнимает, желая впитать это тепло, поделиться своим в ответ. Плед соскальзывает, и Айзава поправляет его, пока Мацуда прячет лицо в изгибе его шеи и держится за его руку, тактильностью, нежностью, любовью восполняя все то, что сгорело вчера. Он чувствует себя лучше. Они чувствуют себя лучше. Проходит совсем немного времени перед тем, как Айзава осторожно отстраняет его от себя и открывает ему дверь, помогая сесть. По крайней мере, Мацуде кажется, что прошло совсем немного. По крайней мере, если это не так, и он ошибся, то он и рад — в руках Айзавы ему хорошо. Спокойно. Айзава возится с их раменом, пытаясь придумать, куда его поставить, чтобы не упал, а потом сдается и отдает в руки Мацуде. Тот мягко улыбается, устраивает коробки на своих коленях и натягивает плед на плечи, чувствуя, как атмосфера в салоне клонит его в сон, как он согревается и телом, и душой, и наслаждаясь этим. — Не засыпай, — говорит Шуичи негромко, глядя на него и вслепую заводя машину. — Скоро будем дома, там и поспишь. — Ладно-ладно, — Мацуда зевает ему в ответ, — как скажешь. Сон накатывает на него раз за разом, а ночной Токио больше не неоновое безумство, а что-то вроде ночника с мягким светом — лишь сильнее расслабляет его, Мацуду, и без того разнеженного и уязвимого. Он кладет одну руку на коробку, вторую на стакан и поворачивает голову набок, вглядываясь в профиль Айзавы, ища там что-то, что не даст ему заснуть, но находит лишь мягкую улыбку, ласковый взгляд и смазанный след сажи на скуле, который хочется стереть, чтобы поцеловать не его, а лицо Айзавы. Мацуда думает о быстром теплом душе, который, скорее всего, разморит его еще сильнее, но необходим, потому что сунуться в постель в таком виде — грех. Он думает обо всем и ни о чем одновременно, потому что не хочет уснуть и не хочет напрягаться. Ему хочется ничем не заниматься, ничего не делать, но… Есть кое-что, что… — Шуичи, — мягко зовет Мацуда, глядя на дорогу — никого нет, и Айзава сможет уделить ему минутку внимания. — Да? — Я… Гм… Как сказать лучше? — Как есть, Мацуда. Он опирается рукой на подлокотник, сокращая расстояние между собой и мужчиной, и касается его щеки губами, нежно-нежно. — Спасибо, — шепчет Тота ему прямо в ухо, не отстраняясь. — Спасибо за то, что ты рядом. Я бы не справился без тебя, правда, спасибо. Я так… Я люблю тебя. Сильно-сильно. Правда люблю. Я… Спасибо, Шуичи. Я люблю тебя.