Как и любому цветку нужен полив, так и Сынёну нужна любовь.
Сухим пожухлым листом он стал. Уже ничем не помочь. Никак не вернуть его на своё место на ветке, не заставить вновь быть вместе с питающим его маленькое тельце деревом, что глубоко в землю пускает свои корни. Сыну — это лес. Он простирается на тысячи километров. Вечно зелёный, освещаемый солнечными лучами. Живой и необузданный. Тем не менее, сохраняющий в себе то спокойствие, что всегда чувствуется, стоит только с ним заговорить. В тишине, в порывистом ветре, сносящим ветви. Когда пожар кажется сметает всё на своим пути. Он — непоколебим. Он всегда будет там, где и был, пряча сокровенное в самой глубине, из которой невозможно вернуться. И Сынён не смог. Сыну забрал его к себе. Взрастил и позаботился. Белоснежным одеялом, спрятал от суровой зимы. Принимал удары разразившейся молнии и грохот грома. Не впускал чужих и как мог, был рядом. Как жаль, что он ушёл не попрощавшись. Не помня точных дат, Сынён отсчитывал дни, без него. Уже год. Долго держался. Хочется похвалить самого себя, что не начал жалеть себя сразу после ухода. В этом вся человеческая сущность, когда тяжело — побыть ничтожным, пожаловаться, реветь в подушку и чувствовать себя никем. Потому что иначе не справишься. Все разговоры психиатра про позитивное мышление и выход энергии через другое русло он игнорирует. Не специально, вовсе нет. Не хочет врать себе и делать вид, что ему хорошо. Ему очень плохо, и он не в силах справиться с этим один. — Таким несчастным я не чувствовал себя никогда. Ни в один период своей жизни. Я никогда не был таким слабым. Не чувствовал себя таким ненужным. Его молча слушают, что-то пишут, пока он, смотря в потолок, пытается угомонить рой своих тревожных мыслей. А затем спрашивают: — Жить то хочется? Он отвечает: — Я никогда не хотел умереть. Лишь исчезнуть на миг. Повторяющиеся кивки головы видимо подтверждают у Сынёна наличие чего-то. Позже в данном ему направлении, он прочитает диагноз «Ханахаки» и направится в специальное учреждение, где займутся его лечением. Словно растение, которое пересаживают из одного горшка в другой. Так и он, оказывается в палате 751, что станет его новым домом. Отделение находится высоко, на седьмом этаже. И самое прекрасное в этом то, что из своего окна, он видит самые красивые в жизни рассветы и закаты. Несколько раз в день ему ставят огромные литровые капельницы. Доктор объясняет это тем, что, если сейчас не дать ему достаточно объема жидкости, он этого умрёт быстрее, чем от цветов в грудной клетке. И не поспоришь. Сильно истощал. Медсёстры это часто подмечают, а буфетчица наливает побольше супа и даёт не один, а два куска хлеба. Кажется, он ей понравился. На ежедневном обходе его осматривают и внимательно слушают лёгкие. Рентген показывает, что около 70% лёгких поражены дельфиниумом. Чтобы Сынён не беспокоился, его стараются утешить. — Тот, кого ты любишь, позаботился о тебе. Это мягкие и нежные цветы, не сильно ранят ткани. Представляешь тех, у кого любимые цветы — это кактусы. С ума сойти. Врач действительно милый. У него вечно уставший вид, но он ведёт себя противоположно энергично. Его отросшие графитовые волосы непослушно завиваются на концах, а глаза вечно бегают туда-сюда. На четвёртый день нахождения в стационаре, он позвал Сынёна к себе. — Сынён, что тебя беспокоит сейчас? — То, что я даже любовь не могу заслужить без страданий. И даже если подставить любое другое имя, то суть не поменяется. Я ему не нужен. — Но это ведь не так. Ты не знаешь причины произошедшего, из-за чего ему пришлось уйти. Хоть раз, ты задумывался, почему он так поступил? — В том то и дело. Он не мог бросить меня просто так, почему он ничего не сказал. Я даже не знаю, жив он сейчас, или мёртв. Я посылаю письма на его старый адрес, но ни разу не получил ответа. Сынён плачет. Он не плакал всё это время сколько был здесь. Быть сильным, не поддаваться своим чувствам. Правда старался, но не получилось. Опять. Два часа он не мог успокоиться, а приступ решил усилиться. Буквально тонул в цветах, без возможности продохнуть. Чёртова цветочная оранжерея в груди объявила день открытых дверей. Его еле остановили и стабилизировали состояние. Сознание отключилось, и он проснулся лишь через день после этого. С соседней кровати на него уже смотрел незнакомый парень. — О, ты проснулся, я думал коней в палате отбросишь, не мог спать из-за тебя. Не очень-то и приветливый. Сынён от него всё узнал, что с ним было и сколько он спал. Говорит, что он приехал следом, как его закинули в палату. — Сосед полу-труп изрядно меня напугал, но мне было не до этого, я сам чуть не сдох. Какие у тебя цветы? — интересуется он, равнодушно поглядывая в окно. — Дельфиниум. — Завидую. А у меня знаешь, что? Ландыши. Думаешь безобидно? Чёрта с два. Кто знал, что они ядовитые. Тупой Ким Ёхан, не мог выбрать колокольчики, что ли. Усок, так звали этого парня, постоянно язвил и всячески обзывал «причину» своей болезни. Сынёну и правда было жаль его. Он тоже не знал, что ландыши полностью ядовитые. А этот яд сейчас во всём организме Усока отравляет его кровь. Вместе они обжились. Оба отвлеклись и становилось легче. То ли от назначенного лечения, то ли от приятной компании, симптомы потихоньку сходили на нет. Больше того, что произошло в кабинете доктора не повторялось, а мысли о Сыну уже обретали новые цвета. Нежные розовые, пастельно голубые, приглушённо зелёные. Его выписывают через две недели. Успев обменяться с Усоком номерами, они обещают друг-другу вместе выпить после. Доктор, улыбаясь, бьёт его по плечу и говорит, что любой конец — всего лишь начало. Сынён на верном пути. Вернувшись домой, чётко понимает, что ничего здесь не изменилось. Все вещи на своих местах, пепельница, кровать, раковина со следами оставшейся крови. Сынён еще раз, для уверенности, вдыхает и не чувствует никаких препятствий для проникновения кислорода в лёгкие. Хорошо. В этом состоянии он не сразу замечает знакомый до боли запах, но глазами улавливает дым, что так похож на сигаретный. Войдя в квартиру, он упустил из виду пару незнакомых ему кроссовок. Опрометчиво. Проходит на кухню. А там нет ни плиты, не холодильника. Лишь вечнозелёные деревья и мягкая под ногами трава с оставшимися каплями утренней росы. Синеву неба портит лишь исходящий сигаретный дым от человека, чьи руки покрыты лепестками жестоко знакомых ему цветов. Соврал бы, да трясущиеся ноги и руки выдают его сразу. Идёт аккуратно, контролирует каждую мышцу, чтобы удержать равновесие. Сигарета со скрипом тушится и человек свой взор на Сынёна направляет. — Прости, что так долго, — обнажает на груди шрам, — пришлось задержаться. Сынён не успевает спросить, Сыну отвечает быстрее. — Твои любимые. Альстромерии.
13 ноября 2020 г. в 22:10
Сынён остановился на улице, уставив свой взгляд в одну точку. Он один, перед глазами мелькают прохожие, идущие в разные стороны. Все, но не он. Летающий рядом пакет, то и дело, снуёт держась за руки с порывами ветра. То поднимаясь, то опускаясь.
— Совсем как я, — думает он.
В этом одиноком танце только слепой не увидит истинную красоту момента. И Сынёну кажется, что он не в силах выдержать её. По щекам текут крупными каплями слёзы. Он вытирает их рукавом своего старого свитера, что торчит из-под пальто. Боль усиливается, и он лезет в карман за обезболивающей таблеткой. Хотя знает, что она уже не поможет.
Дома становится хуже. Его кружит так сильно, что по пути в ванную он собирает все углы своей квартиры. Кажется, жар. Трогает лоб — горячий. Сам весь мокрый. Одежда от пота неприятно липнет, и он снимает её с себя. Сидя на холодном кафельном полу, тело покрывается мурашками и Сынён обнимает свои мягкие округлые плечи. Ведь больше некому. Он не нужен никому.
Причина его плохого физического состояния — неизвестна. Да и не особо его волнует. Сынён знает главную причину всех его осколков, что торчат из сердца. Отчего раны болезненно ноют и истекают кровью. Из-за чего он не может сосредоточиться на работе и беспечно шатается по городу, не зная куда держит путь.
Сейчас он стоит на почте и отправляет в никуда свои написанные от руки письма. Перед ним стоит женщина, с уставшей осанкой и опущенным вниз взглядом. Каждый встречающийся ему на улице прохожий — такой же пустой, как и он сам. Ветер обдувает ослабевающее тело, и он сильнее затягивает шарф на шее. Вьющиеся волосы щекочут нос, кепи натягивает на глаза, скрывает их от других. Грубая красота. Сынён бы снял про самого себя сериал. Прокручивая воспоминания всей его жизни, все те события, из-за которых он стал таким, какой сейчас. Боли было больше, чем счастья. И уже давно пора бы отпустить эти воспоминания, ведь время лечит. Но он не может и просто плачет. Плачет больше, чем обычно. Слёзы обжигают всё больнее, только шрамов на щеках не хватает.
Письма не дойдут. Прекрасно это знает. Так он старается облегчить сковывающее его сердце от тех печальных чувств, что холодным ручьём простираются в нём.
От саднящего в груди кашля уже порядком болят рёбра, что и так торчат. Страшно это выглядит. В зеркало он не смотрится, чтобы не расстраиваться сильнее. В дрожащих руках ключи исполняют мелодию его потрёпанной души, звенят себе беспорядочно и бессмысленно.
Дом. Он давно потерял в нём смысл. Ему нет места. Везде, где он не появляется — ему плохо. Даже стены собственной квартиры не спасают. Потому что он тоже был здесь и связал своё присутствие с каждой находящейся здесь мелочью. Кончиками пальцев на сухих ладонях проводит линии и очерчивает силуэты вещей, которых он касался. Обычная прозрачная пепельница и та словно кодовое слово, воспроизводит из архива киноплёнок движущиеся, уже почти беззвучные картинки. Сынён забывает его голос. Чувствует сигаретный дым, что оседает неприятным облаком на слизистой. Пожелтевшие из-за этого обои, пора бы сменить, но он не хочет. Они нравились ему, клеили вместе. Совсем забыл, что прошёл на кухню не раздевшись. Пальто кидает на соседний пустующий стул. Сам пододвинув табурет, располагается посреди трёх квадратов и вспоминает, в каком раньше шкафчике лежала его коллекция чаёв.
Самые болезненные вещи происходят тогда, когда не ожидаешь, тем и ранят сильнее. Сынён кашляет, что есть сил и появившееся неприятное ощущение во рту заставляет его быстрее побежать в ванную. Он сплёвывает в раковину и замечает среди капель крови, голубые лепестки дельфиниума.
Вызванная происшествием улыбка, немного пугает. Затем доводит до истерики, что длится больше трёх часов, а после он начинает понимать, что точки возврата больше не будет.
В эту ночь он не спит. Сон редко посещает тех, кто горем удручён. Зацикленная песня лейтмотивом его души становится. Нет никаких мыслей, что с этим делать и стоит ли вообще.
Сынёну не плевать на себя, он пытается себя оберегать, как может. Но как ему быть, если даже это у него не получается. Отчаяние хватает его за горло, а может это его собственная рука удушающе давит, лишая возможности вздохнуть. Нет, это цветы, что расцвели в его груди. Те самые, что так любил он.
Кровать эта, не меньше пепельницы, хранит в себе записи их отношений. Сынён вспоминает, как чужие запястья бродили по его тогда еще крепкому и мягкому неизнурённому телу. Лепестки дельфиниума на его ладонях, отбрасывали свой голубой свет на светло-молочную кожу. И в душе тогда цвела любовь ярким садом пышных красных роз, розовых пионов, заменяющих солнце подсолнечников, простирающихся до самых небес и хрупких, как чувства Сынёна незабудок, ободком сидящим на его шее. Так тепло было тогда. И так холодно сейчас. Не смог уберечь свой цветущий сад.
Поджав колени к груди, обнимает себя, а представляет — его. Широкую спину, за которую он держался. Плечо, на которое можно положиться. Яркий смех, казавшийся самой красивой на свете мелодией. Губы. Сладкие, словно гранат. Укусишь и польётся кровь. Сынён был счастлив просто быть рядом. Спать как раньше, вдыхая запах родного человека и немного раздражаться, от того, что его волосы во сне лезут в глаза. Переплетать пальцы вместе — подтверждать этим свою любовь. В глазах напротив видеть собственное отражение, но казаться себе гораздо лучше, чем есть на самом деле.
И кем же он кажется себе теперь сейчас.
Несколько дней он мучается так от бессонницы, и при каждом вдохе кинжалом лепестков его лёгкие пронзаются. Металлический запах смешался с цветочным. Страшно красивое зрелище. Теперь из его груди рвутся наружу уже целые бутоны. Иногда больше, иногда меньше. Живот страшно болит от постоянного приёма обезболивающих. От спазмов, он скрючивается пополам, что прибавляет внешнего уродства тощему телу. Руками дотрагивается до торчащих скул на лице, чувствует, что даже спать становится больно из-за ставшегося костлявым тела. Волосы начали выпадать. Сынён устал собирать их по всей ванной. Кусок не лезет в горло, чуть что- сразу рвота. Решил, что есть не будет пока не появится аппетит. Пьет, сколько есть сил, даже старается соблюдать норму в два литра в сутки. Чтобы не умереть. Не смотря на недуг, жить хочется. Чтобы сохранить то, что было между ними. Потому что больше никто не сможет.
Дельфиниум. Любимый цветок Сыну. Если память не изменяет, то весь его дом был заставлен ими. Разноцветным калейдоскопом они были расставлены по квартире. С таким интересом и удовольствием он рассказывал про каждого из них.