Успокоение

Опустившись на самое дно, Бэлла не видит света. Бродит в низине, месит ногами грязь, изо дня в день пачкает ступни слизью. Мир тлеет фильтром недокуренной сигареты, осыпается наземь, рассеиваясь совсем. Давно ничего не греет. Собственное бессилие обхватывает за шею, вцепляется в кожу и изнуряет, доводит до озверения, топимое в забытьи. Бэлла чувствует себя опустевшей сломанной куклой, выброшенной людьми. Годы крутятся полушепотом, давят на психику и калечат, выворачивают нутро и проносятся мимо, оставляя лишь горечь и полутьму. Бэлла тонет в бутылке, будто падает в горлышко и захлебывается обжигающей жидкостью, ненадолго теряя себя. Мир вращается разноцветием, руки трясутся и чешутся кулаки. Бэлле кажется, что на ее голову неумолимо и медленно падает потолок, воздуха не хватает, а подступившая паника окончательно вышибает рассудок. Не за что зацепиться, не найти ключ. Узкая норка без света и воздуха, тона агрессии, собственный крик и темнота. Меня вся Затулинка боится. Чувствую себя королем. Чушь собачья. Бэлла чувствует себя мертвой. Это горько. Невыносимо. Как ожогом на коже или шрамом в душе — истязает, пронизывая насквозь диссонансом, агрессией и бессилием. Это все, что осталось. Больше ничего нет. Бэлле хочется по-другому. Через тернии к звездам, по невзгодам — на Эверест. Мир сужается, грозит лопнуть, в одночасье разбросав по Затулинке ее зыбкий авторитет, а потом расширяется до размеров шикарного дома и заоблачных перспектив. В школе леди высокие потолки. И дышать вдруг становится легче. Здесь бросают на самое дно хрупкую лесенку, Бэлла готова вгрызться в нее зубами, неуклюже карабкается наверх, падает и начинает сначала. Преодолев половину пути, впервые за долгое время обжигается солнечными лучами и не чувствует под ногами пресловутое склизкое дно. В школе леди высокие потолки, предпосылки надежды на лучшее и разбитая девочка-мальчик, на которую больно смотреть. Не смотреть же не получается. Бэлла чувствует себя беззащитной перед этим наплывом чувств. Как выброшенная на берег рыба, тщетно давится кислородом и стоит на распутье, без понятия, как задышать. Костья Купер срывает шаблоны. Бэлла давится ее видом и манерой общения, грузно сыпется оземь и зачем-то сразу вскрывается, уходя в откровенный конфликт. Она топчет ее ногами, разрезает агрессией и в безумстве непонимания с каждым днем обретает себя. Костья Купер… звучит так дебильно. Кузнецова не знает, что выпить, чтобы все это враз заглушить: ее голос, слова и улыбку, вытравить из себя ее запах и тягу. Купер — горячая штучка… Нет. Она — теплая девочка. Бэлла чувствует себя странно счастливой и пугающе опустошенной, будто вмазанной ядом, от которого хочет сбежать. Ощущаются горечь, дикий кайф и восторг, поперченные грустью и взрывной неуверенностью. Эта девочка-мальчик проникает под кожу. Кузнецова не знает, куда себя деть, и злосчастные потолки в этом домике леди снова медленно падают на голову. Бэлла видится с мамой, наполняется жизнью, расцветает опять. Как увядший бутон оживает под натиском влаги. Открывается дружбе и греется в ее неге. Лика хлопает по плечу, дарит ласку улыбки и внушает уверенность, что все это — осмысленно и имеет значение. Бэлла освобождается. Будто сотня оков с грузным бряцаньем падает на пол, позволяя нормально ходить. Но дышать полной грудью не получается. Потолок по-прежнему царапает голову, потому что всего этого — прекрасного, живительного, целебного, — все равно недостаточно. Бэлла давится чужой грустью, Костья тонет в своем неприятии, отторжении, пустоте, сама того не ведая, утягивает Кузнецову на дно, ударяется оземь затылком и медленно затихает. У нее внутри червоточина, снаружи — латы и шлем, вокруг — ничего настоящего. Костья Купер сама по себе. И родительский день вкапывает ее в откровение, что она у себя одна. Сильная девочка-мальчик с татуировками-пологами, истерзанное ничто, которое никому не нужно. Разрывает себя пополам набатами в голове, мантрой на языке: «Я хочу быть женственнее», «Я хочу броню и доспехи, чтоб никто не смог подойти». Нет, черт возьми. «Я хочу быть кому-то нужной», «Я нуждаюсь в успокоении». Костья — не Царевна-Лягушка, а это не сказка о принце. Не будет преображения, самолечения, волшебства. Купер давится желчью, бокалом спиртного, мириадами лжи и отчаянием. Бэлла давится ею. Обе ходят по кругу, и это не прекращается. Это режет обеих и опять опускает на дно. Бэлла — ласковый бейбик. Ежик с иголками на спине и мягким животиком, добрая, милая девочка, от которой становится плохо, тошнотворно, невыносимо. Костья опускается на пол, елозя спиной по стене, и безумно смеется в темноте коридора, прикрывая лицо ладонями. Обмякает папье-маше, намокшим под сильным ливнем, долго молча сидит в тишине и вздрагивает под весом чужой ладони. Петрова нависает над ней, цепляясь пальцами в дрожащие плечи. В воцарившейся темноте Настя кажется еще массивнее и сильнее, откидывает назад прядку длинных волос и помогает Купер подняться на ноги. Костья слышит собственные шаги, сорванные выдохи и биение сердца, шелест выглаженных простыней и поскрипывание кровати. Она сворачивается калачиком, кутаясь в кокон из одеяла, долго не может уснуть, чувствуя рядом чужое присутствие. Петрова не заполняет собой зияющую дыру, разбавляет муть и уныние. Внутри поразительно пусто. Костья выцветает, ветшает и блекнет, отирает нос и ворочается в темени комнаты. Настя неподвижно бдит на самом краю ее койки, и Купер хочет сказать ей «Спасибо», дотронуться до локтя, улыбнуться... Не получается. Костья не обесценивает поддержку и дружбу — Настя вытаскивает ее снова и снова — но это не то и не так. Купер давится злой ухмылкой, огорченная, опустевшая, никакая, мучается в бессоннице и абсурдности: ее пустоту не заполнить ничем, потому что тот, кто пытается, неспособен на это, а тот, кто может, не захочет попробовать. Бэлле это не нужно. Добрая куколка с налетом отчаяния, так сильно стремится к свету, не замечая, что сама, как огромное солнце, согревает лучами их мир, прожигая иных до костей. Костья не хочет пачкать ее червоточиной, кляксой страхов и поражения. Но от вспышки влюбленности, притяжения и желания иной раз трудно просто подняться с постели, сделать несколько грузных шагов. Костья запирает внутри себя боль, оглушительно тихая, разрывается и молчит. Ей ничего не светит, это счастье не для нее. Костья Купер сама по себе. Избегая влюбленности, вдруг влетела в нее с наскока и разбилась. Уже не собрать. Это солнце не для нее. Девочка с небесно-голубыми глазами, выбритыми висками и хрустальными слезками на щеках — вообще не ее формат. Костья — выжженная земля. Бэлла — выстраданное начало. Купер меряет комнаты потерянными шагами, скользит ладонями по стенам, размазывая по ним горечь и одиночество. Бэлла следит за ней как за драгоценностью, оказавшейся на краю, не дышит и боится в любую минуту увидеть чужое падение, тянется поддержать и… боится. Сделать что-то не так, перешагнуть дружбу, приятельство и утонуть в Костье Купер, господи, раствориться в ней без остатка. Купер нервничает, дичится и отходит назад, как только хочет сделать пару шагов навстречу. Кузнецова кусает губы, трет виски онемевшими пальцами и не знает, закончится ли это когда-нибудь. Она хочет ее приласкать, успокоить, как котенка прижать к груди и погладить за ушком, нашептывать глупости в тишине и теряться носом в короткой стрижке, считать поцелуями татуировки и банально быть рядом без опаски ступить не туда, на запретную территорию. У Костьи ссутуленная спина, кандалы на запястьях и тотальное чувство ненужности, непринятия, пустоты. Глядя на нее, Бэлла забывает о том, что сама — та гроза Затулинки, что недавно по поводу или без повода готова была топтать под собой людей, топтать саму Купер, видя жизнь через призму бутылки. Кузнецова меняется, карабкается со дна и не может приблизиться к финишу, потому что где-то внизу умирает ее человечек. Мальчик-девочка с райской улыбкой и чарующе грустным лицом. Бэлле хочется, но не можется. Она будто трещит по швам, выворачивается наизнанку и срывается с хрупкой лесенки на самое дно — в пучину сомнений и боязни шагнуть в неизвестность. Их взгляды расплавляют металл, осыпаются искрами и рассеиваются по комнатам и по людям, на зрачках — шоры из едких «но», опостылевших «страшно» и «если». Костья Купер — несчастная девочка с кучей слабостей и проблем. Бэлла — грубая бестия с бесконечно хорошим нутром. Она давится ядом сомнения, мир горчит на кончике языка, туго затянутый пучок белокурых волос и необъятная худи придают ей увесистый вид, платье, пряди волос у лица превращают в красивую леди. Бэлла невыносимо красивая, Купер смертельно одна. Светлые коридоры, шумные возгласы, съемки рекламы давят на подсознание, раздражают и глушат мысли о чем-то своем. Бэлла крутится в кадре, улыбается даже и вздрагивает, стоит остаться в тени. Костьи нигде не видно, а на плече — тепло от чужой ладони. Тихий голос на ухо баламутит сознание, оголяет и душит мимолетным порывом закрыть голову и прикрыться. Лика шепчет, удерживая руку на дрожащем плече, и Бэлла застывает на месте, понимая всю суть и призыв: — Помнишь, я рассказывала, что мама учила меня никогда не сдаваться? Так я тоже тебе советую. Попробуй, Бэлл, — в ее взгляде — понимание, жажда помочь и добро до краев. С кем-то иным Бэлла бы не церемонилась: нарушая запреты, ударила бы со всей силы, захлопнулась бы в скорлупе. Но Анжеличка — светлый человечек, оплот тепла и заботы, — старается улыбнуться и указывает в сторону комнаты. — Она там. Кузнецова не помнит, оставались ли они когда-либо в одной комнате наедине. Появляясь в дверях, делает пару шагов вперед, запирает дверь на щеколду и всматривается в чужую макушку. Костья сидит к ней спиной, скрестив ноги на смятой простыне, закрывает лицо руками и мелко дрожит. Ее девочка… Бэлла младше, но сейчас все стирается, обрамляя их тишиной. Она чувствует себя могущей ей помочь, медленно приближается к разоренной кровати и застывает, когда Костья садится к ней вполоборота, быстро отирая лицо. Бэлла кажется себе старше, более цельной, на своем месте. Ничто не способно сейчас заставить ее уйти, потому что Костья на долю секунды оголяется перед ней, прежде чем снова наложить на себя кучу ненужных красок. Купер теряется, лицо меняет множество выражений, от искреннего призыва до привычной ухмылки. В панике спешит скрыться под маской, непроизвольно тянется к Кузнецовой рукой и одергивает себя, громче, чем можно, всхлипывая. Поздно. Бэлла успевает увидеть ее настоящую: просящую, одинокую, неосознанно тянущую руку именно к ней — к Бэлле — и это решает все, делит их жизни на «до» и «после», обволакивает и притягивает друг к другу силой невероятного притяжения. Бэлла теперь не боится переступить черту. Проклятой грани и не было никогда, так что сейчас эйфория сменяется горечью, а тоскливость ломающим кайфом. Столько времени упустили. Бэлла подходит вплотную к ее постели. Костья опускает лицо, отворачивается и замирает, когда сзади под чужим весом проминается мягкий матрац. Она чувствует себя умершей, будто тонна эмоций давит куда-то в глотку, собирая огромный ком выстраданных надежд. Кузнецова сгребает ее в охапку, сильно придавливает к себе, Купер чувствует жар ее тела, застывает фарфоровой куклой, а потом вдруг со вздохом глобального облегчения кладет голову ей на плечо. Бэлла дышит в ее висок, пахнет гелем для душа и травяным шампунем. — Малышка, ну что ты, моя девочка, — господи, Костья готова раствориться в ее шепоте себе на ухо, но вместо этого елозит по мятой постели, садится к ней на колени и обхватывает талию кольцом полуголых ног. Бэлла — с пучком, в футболке не своего размера, черных спортивных штанах — домашняя, родная и нужная. Они соприкасаются лбами, и Костья с трудом вспоминает, как надо жить и дышать. — Малышка, такая красивая, блин, извини, что только сейчас, солнце… Костья залпом пьет ее шепот, набор слов и волшебную близость, обвивает руками за шею и вплотную притягивает к себе, будто жаждет приклеиться. Впервые за долгое время ловит успокоение. Бэлла чуть отстраняется, зарывается пальцами в ее волосы, гладит по позвоночнику, языком ловит слезы и чувствует себя нужной, на своем месте, со своим человеком. Где-то с улицы слышатся их имена. Купер по-детски трет глаза кулаками, неохотно позволяет Кузнецовой встать с нагретой постели и с трудом верит в происходящее. Это с ней. Наяву. Быть не может. Бэлла садится меж разведенных ног Купер, и ее взгляд исподлобья сводит Костью с ума. Ее чистая, хрупкая куколка с ангельским личиком. Хрустальная девочка с железными кулачками.