Вальс "Гемоглобин" - Постскриптум

Солнце стояло высоко в чистом небе, купало в прохладных ещё весенних лучах небоскрёбы делового квартала. Отражалось золотыми зайчиками в высоких окнах и мягких линиях крыш. Зажигало задорные искорки в глазах вышедшего на балкон комиссара Эльда. Комиссар степенно шагал туда-сюда, наслаждаясь свежим воздухом, и размышлял о своём, деловом. Никогда ещё за все последние месяцы планета не пребывала в такой полной, невероятной безопасности. Казалось, что в этой идиллии таился подвох… но нет, планета и вся галактика могли вздохнуть свободно, ведь несколько дней назад последний сектор освободили от пиратской заразы. И к этому приложил руку его соотечественник, знаменитый Третий капитан! На фоне таких новостей комиссар Эльд имел полное право разгуливать по своему балкону, не рискуя попасть на прицел снайперу. И лишь одна неприятность омрачала сей во всех смыслах отличный денёк. Эльд опёрся спиной на витые перила и, прикрыв глаза, задумался. Конспирация и грифы «секретно» претили ему, да что там, не имели смысла на самом Фиксе — только выборочная очистка памяти могла спрятать знание, наличие знаний, от эмпатов. Но наружу… да. Слишком многослойна и стара их планета, слишком много скопилось багажа, который одинаково непозволительно потерять — или выпустить в свободный доступ. Пока по всему Млечному Пути орудовали пиратские банды, они сидели на так называемом «культурном наследии» прочно, как птица Крок, не позволяли информации просочиться даже по зашифрованным личным каналам. Теперь же осьминог бюрократии ожил и зашевелился, подталкиваемый немногими инопланетными политиками Фикса, и причинял великое огорчение ему лично. Ну что, что он мог решить, если на кону голосования стоит ни много ни мало обнародование межгалактических врат? Для начала, это перевернёт всю корабельную индустрию. Вмешается в ход развития кораблей, маршрутов, межпланетной торговли. Может — тут Эльд усмехнулся — планета Блук перестанет быть галактической барахолкой и помимо туризма наконец возьмётся за собственные инфраструктуры… В целом же всё это грозило шумом, какой уже поднялся вокруг привезённой Третьим капитаном формулы топлива. Но жители Магелланова Облака поступили мудро, лишь немного подтолкнули в развитии своих соседей, не перекраивая их собственный путь к прогрессу! Баланские врата — порталы через войд напрямую в другую точку пространства — требовали кардинально другой оценки. К тому же с ними тесно связана была разработка иного характера, тоже доставшаяся по наследству от древних обитателей Фикса, при мысли о которой комиссару становилось очень не по себе. Возможно, потому, что по натуре своей он был склонен везде искать опасности — полезный навык для человека его должности — и слишком хорошо представлял себе вред, который могли принести фиксианские технологии в ненадёжных руках. Комиссар Эльд вздохнул и снова зашагал из одного конца балкона в другой, сплетая пальцы в замысловатые фигуры. Когда-то, ещё в школе, он был чемпионом своего класса по игре в верёвочки, и руки до сих пор машинально повторяли сложный узор, хотя прошло немало лет. Кажется, именно тогда в их классе появился первый инопланетянин и принёс с собой игру, немедленно захватившую всю параллель. С Земли, да? C Земли. Маленькие фиксианцы восторженно попискивали, путаясь в собственных и чужих руках в попытке выполнить все фигуры «дуэта» в одиночку. Хорошая игра, развивает память на алгоритмы и координацию каждой пары рук по отдельности. Он потянулся нижней рукой к воображаемой нити — следующая фигура, «рыба на блюде» — и вдруг наткнулся на что-то, чего быть не должно. В петлице кителя висела до сих пор незамеченная им тяжелая побрякушка. Племянник, что ли, прицепил? Но нет, комиссар никогда не оставлял униформу дома, тем более у родных — только привлечёт в дом беду. Фиксианец задумчиво покатал в ладонях странную вещицу, подбросил, снова поймал и двумя пальцами поднёс к глазам. Пуговица. Тяжелая, свинцово-серая пуговица в форме песочных часов. Или не пуговица? Скорее техническая деталь, заглушка, жучок… капсула. Отдать на экспертизу на всякий случай? Остаточный эмофон капсулы не был враждебным, напротив: от неё веяло чем-то знакомым, тёплым, как будто приснившимся когда-то под утро… Чёрным чаем в витом подстаканнике и школьной игрой в «верёвочки». Солнце приятно щекотало кожу, и день был настолько прекрасен, что его не могла испортить подброшенная кем-то вещица. Комиссар осторожно опустил капсулу в сложенную лодочкой ладонь и направился внутрь, в кабинет. Там он разложил на столе полевой набор: лупу, разнообразные порошки и индикаторы, несколько герметичных контейнеров-пробирок и даже вытянул из навесного потолка вытяжку — на случай, будь в капсуле неизвестный газ. Затем он осторожно взял вещицу пинцетом и повернул по единственному возможному шву. Результат заставил его если не отскочить, ведь он был готов к любому сюрпризу, то хотя бы изобразить лицом крайнее удивление. Капсула пискнула и засветилась золотистым узором, так что поверхность её стала словно резной, удивительно красивой. Кто бы ни делал этот дизайн — он создал его уникальным. Институт Времени, с запозданием вспомнил Эльд; только у тех часики были литого чёрного цвета, вспархивали при рукопожатии над вшитым в запястье голографическим чипом. Затем раздалась музыка. Мандолина? Нет, гитара, и голос человека с Земли. Эмофон и не мог соврать, сразу подсказал обострённым годами службы чувствам правильную ассоциацию. Комиссар поставил капсулу торцом на стол и с живым волнением слушал музыкальную открытку. Временщиков не спрашивали — зачем и как, — и они не спрашивали никого. Их вмешательства более или менее явно просвечивали сквозь линию жизни каждого, и их принимали как подарок. А этот неизвестный временщик будто заглянул не в мысли — в самую душу комиссара — и достал оттуда песню, которой тот никогда не знал. Не знал, но мог бы сочинить сам, будь у него вместо детективного музыкальный талант. «Мы как тени — где-то между сном и явью, и строка наша чиста. Мы живем от надежды до надежды, как солдаты — от привала до креста. Как расплавленная магма, дышащая небом, рвется из глубин, Катится по нашим венам Вальс Гемоглобин.» На северном полушарии Земли такие песни, старые и шершавые, бережно хранили и перезаписывали как память об ушедших в прошлое войнах. Каждую весну вспоминали, слушали по радио и рассылали по сети — чтобы больше не повторять старых ошибок. Если поэтому сегодня в петлице комиссара появилась временная капсула, то он был полностью солидарен с подшутившим так временщиком и подписывался под каждым словом песни. Сложные аллюзии к фольклору Земли, конечно, летели мимо; но смысл всё равно всплывал маячком, сочился между словами терпкой и сладкой, как земной чай, эмоцией. За одну эту песню, выражавшую его тревоги прошедшего полугода, комиссар Эльд был благодарен настолько, что, когда закончилась песня, так и остался сидеть перед капсулой времени, опираясь подбородком на сложенные в замок руки. Капсула вновь мигнула всеми своими узорами, пискнула, и из верхнего торца вышел точно очерченный луч света. Зрачки Эльда расширились: в небольшом столбике голограммы он видел себя самого на экране видеофона, с белыми от слёз и боли глазами. С измождённым, заплаканным лицом. Тот Эльд, на записи, был близок к шоковому состоянию от горя, сидел, судорожно обхватив себя за плечи всеми руками. Он сам, сидящий здесь перед капсулой времени, не помнил ничего подобного… Но начинал вспоминать. Неужели… капитан Буран всё это время работал на Институт? — подумал он краем сознания, потому что увиденное не позволяло отвлечься. Слишком много горя, своего и… Впрочем, ничего удивительного, Буран и так постоянно как на шпагате между Полицией и Патрулём, так отчего бы не добавить и третью галактическую организацию? — Простите, — выдохнул Эльд в унисон с записью, — если сможете. Ай эм сарт. Он понял, от кого была эта капсула и, главное, для чего. Тяжело дыша от подступающих к глазам слёз, комиссар Эльд быстро закрыл капсулу и спрятал её в потайной кармашек рубашки. Ни на какую экспертизу эта вещь не пойдёт, пока он жив. Пока не случилось то, что он видел и чего никогда не происходило. А завтра он придёт в собрание и твёрдо скажет «нет» всем тайнам, и это «нет» будет той соломинкой, которая заставит чашу весов опуститься. — Но… комиссар земного сектора, — Эльд улыбнулся краем губ и достал из ящика стола какие-то формуляры, — никогда бы не подумал. Теперь ничто не мешало ему работать спокойно. А где-то на Земле, на Южном полюсе, кто-то изо всех сил ударил по клавишам синтезатора и играл как дилетант, чересчур нажимая на басы, и срывая голос пел: «Так сколько ж нам лет, так кто из нас кто — мы так и не поняли… Но странный сей аккорд, раскрытый, как ладонь, сквозь дырочки от снов все ж разглядеть смогли — Так вслушайся в него — возможно, это он качался над Японией, Когда последний смертник запускал мотор над телом скальпированной своей земли.» — Но я увидел вальс в твоих глазах — и нет опаснее свидетеля, Надежнее свидетеля, чем я, который видел вальс в глазах твоих и понял все, — промурлыкал, склонившись над бумагами, фиксианский комиссар. — Не бойся — я смолчу, останусь навсегда Египетским ребусом… Однако, как оно привязалось! «Возьми и оглянись — ты видишь? Серый волк несется за троллейбусом, А значит — ты в строю, тебя ведет вальс веселою тропой, как прежде — след в след. Рвись — не рвись, но он не пустит тебя, проси — не проси. Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси. Нам теперь узнать бы только, на какой из двух половин Будет наша остановка — Вальс Гемоглобин.»