***
ночью в комнате душно, юкинэ не может спать — мешает то ли слишком тяжелое одеяло, то ли хриплое дыхание оскверненного ято под боком, то ли собственный стыд непонятно за что. сердце, которое по определению давно биться не может, отстукивает ритм настолько бешеный, что, кажется, способно разнести вдребезги ту хрупкую конструкцию, что гордо называют священным сосудом. ничерта он не сильный. (жизнь) юкинэ наполнена ложью во благо, и иногда ему кажется, что лгать — это единственное, на что он способен. поэтому секки продолжает обманывать самого себя.***
— что ты здесь делаешь? завидев ее издалека, юкинэ вздрагивает и останавливается. он не боится, не боится, не боится, но отчего-то очень трудно сделать шаг вперед. казума сказал бы, что нужно больше практиковаться, но секки знает, никакие тренировки, никакие заклинания тут не помогут. вспоминай любые хокку — они тебя не спасут. — он выгнал меня, — в голосе хииро (мизучи? цуцуме?) ни нотки печали, как будто она говорит о ком-то другом, будто ей все равно. внутри что-то болезненно надламывается. — избавился, как от ненужной игрушки. помоги мне, юкинэ. под белой юкатой на светлой коже ни единого имени. — а… остальные? — юкинэ держит дистанцию, он знает, нора опасна, так почему же вместо ненависти он чувствует только чертову жалость? — я попросила их отпустить меня, — она говорит так искренне, что, кажется, сама начинает верить. юкинэ сжимает кулаки и делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. сейчас главное — не навредить ято, где бы он ни был. интересно, а сам ято когда-нибудь боялся кому-то навредить? — пойдем, — он протягивает ей руку. не может же он, в самом деле, тут ее бросить.***
пустой дом выглядит вымершим, призрачно-ненастоящим, юкинэ ловит себя на мысли, что им двоим такое жилище как никогда подходит. — почему тут никого нет? — я спросил то, о чем нельзя спрашивать. секки ждет, что она злорадно улыбнется или скажет что-то едкое, но в глазах норы исключительная молчаливая печаль вперемешку с пониманием, норам тоже бывает больно. водяные лилии расцветают на мутной глади пруда. — я приготовил тебе ванну, если ты хочешь… — конечно. спасибо. за сотни лет это, наверное первый раз, когда она искренне кого-то благодарит. когда кто-то делает что-то для нее. юкинэ смотрит на оставленные у порога черные гэта, и с губ зачем-то срывается невесомое «я тебя тоже». к чему все это?***
к вечеру никто не возвращается, юкинэ возится на кухне, пытаясь приготовить онигири. он понятия не имеет, что любит нора, но почему-то очень хочет ей угодить. она сидит рядом, облаченная в эту дурацкую кофту, в которой выглядит хотя бы капельку живой. — послушай, наверное, «нора» звучит грубо, — он не оборачивается, но чувствует, что она внимательно слушает. — как ты хочешь, чтобы я тебя называл? ей хочется ответить «выбирай любое», но она вовремя спохватывается. — как хочешь, — она пожимает плечами. — мне все равно. завирается. — я буду звать тебя хииро, — юкинэ замирает с рисовыми треугольниками в руках. — если тебе не будет от этого больно. она вновь пожимает плечами. из чужих уст стертое имя жжется не так сильно.***
ночью в комнате они лежат на одном одеяле, и хииро думает о тоттори, * хотя никакой схожести здесь нет. мысли юкинэ заняты тем, как отреагировал бы ято, если бы вдруг появился тут. хотя, уверенность в том, что не появится, как никогда крепка. — что ты делаешь целыми днями? — спрашивает хииро, поворачиваясь на бок. после душа ее волосы слегка растрепаны, это кажется неестественным по сравнению с обыкновенно идеальной прической. — учусь, — собственные слова кажутся глупыми. к чему мертвым учеба? сон? еда? любовь? — ты умеешь читать? хииро неопределенно мотает головой. юкине достает из-под подушки учебник истории и указывает на заголовок на первой попавшейся странице. — можешь прочесть? — чума, — безразлично произносит она. — я знаю этот иероглиф. он был вот тут. хииро проводит пальцами по левой голени, обозначая место, на котором раньше красовалось дарованное такемикадзучи имя. юкинэ печально кивает. — а это? — он указывает на другое слово на странице. — меня так не называли. хииро может читать лишь данные ей когда-то имена. до рассвета они не спят. юкинэ молча жалеет о потерянном детстве, хииро не делает ровным счетом ничего, чтобы его вернуть. интересно, кому из них от этого больнее. утром в саду хииро рассказывает юкинэ все, что знает о водяных лилиях, и этот разговор в тысячи раз приятнее, чем слова о дальнем и ближнем береге или величайшем секрете бога. черт с ним, думает секки, я не хочу знать. он читает ей хокку, а она пытается угадать, в какую эпоху они были написаны, и рассказывает, какой у нее тогда был хозяин. бесполезный обмен информацией кажется самой интересной вещью в мире. хииро прерывает его, оставляя на губах юкинэ второй поцелуй. она думает, все ее прикосновения пропитаны ложью но, почему-то не сейчас. четырнадцать лет — замечательный возраст, чтобы влюбиться. и неважно, сколько столетий тебе четырнадцать. — прости, мне не стоило. — не извиняйся, — секки даже не выглядит ошарашенным. — я пойду, меня, наверное, не должно здесь быть. — останься, пожалуйста. но она мотает головой и скрывается в темноте комнат. трудно держать в руках судьбы богов и людей, когда ты четырнадцать лет как жив и полторы тысячи лет как мертв. к обеду в доме становится пусто. юкинэ бросает последний взгляд на пруд, прежде чем выбежать за калитку и отправиться искать — нору, ято, может быть, самого себя. водяные лилии продолжают цвести.И победитель, И побежденный В игралище этого мира — Не больше чем капля росы, Не дольше проблеска молний.