***
«Здоровые люди кровью не кашляют», — доктор непреклонен в своём диагнозе и даже немного груб. Он моет руки в тазике с водой, а затем берётся за кисть и начинает записывать, спрашивать, ругается и даже несильно бьёт его тряпкой, о которую только что вытирал руки. Оките не страшно. По крайней мере не так, как было в этой чёртовой Икеда-е, когда горячая жидкость с металлическим привкусом пошла горлом во время кашля. Тогда ужас и осознание приближения смерти накрыли его с головой, а сейчас просто обидно, так что доходит до глупых возмущений и возгласов. «Почему это случилось именно со мной?», «Как это Вы не знаете?! Вы же врач! Должны уметь лечить!» А доктор лишь пожимал плечами, насыпал травы в белый конвертик и рекомендовал вести образ жизни старика, отказавшись от всяких активностей. Смеялся со своего удачного сравнения, будто это было смешно. А на следующий раз всё повторялось, только лишь с той разницей, что доктор считал неизменность в его состоянии добрым знаком. Жив и то хорошо.***
«Я умру?» «Нет», — этот доктор в белом халате и с коротко стриженными, на западный манер, волосами говорил слишком уверенно. Взгляд у него внимательный и сосредоточенный, так что замечал он каждую мелочь. Пальцы его быстро бегали по предмету, названному клавиатурой, и на экране немедленно появлялось множество чётких, незнакомых кандзи. Окита думает, что в них кроется причина такой уверенности. — И Вы знаете, чем оно вызывается? — любопытству Соджи нет конца, он даже подаётся чуть вперёд. — Палочка Коха. Наиболее изученный из видов микобактерий. Он говорит это, не отвлекаясь от заполнения полей на экране, так заученно и просто, будто его спросили, встанет ли солнце поутру. А потом он, видя некоторое замешательство пациента, как можно более доступно поясняет сказанное, а затем демонстрирует снимок лёгких. Окита мало что понимает в этом, но слушает внимательно и старается вникнуть. Ему странно, что органы, так надёжно спрятанные за кожей и костями, можно столь легко сфотографировать и потом столько всего узнать. — А какие лекарства мне принимать? — Соджи ловит себя на мысли, что этот вопрос он уже как-то задавал, но с большей надеждой. Теперь он словно проникся невозмутимостью и спокойствием врача. Он смотрит на Окиту долго, словно перебирая наименования всех существующих ныне лекарств. Соджи уверен, что сейчас их, должно быть, очень много. — Лечение займёт много времени. От полугода и более. Но препараты это ещё не всё, — он выдерживает совершенно не нужную сейчас паузу. — Измените образ жизни на время лечения — будет толк. А потом Окита не может не морщиться, второй раз выслушивая о правильном питании, сне в хорошо проветриваемой комнате, прогулках на свежем воздухе и, конечно, полном отказе от тренировок. Предложенная взамен лечебная физкультура даже обижает его звание фехтовальщика. Дыхание и зарядка? Он шутит? Окита готов закатить глаза, но сдерживает себя. — Также я бы рекомендовал пройти весь курс лечения в тубдиспансере, что на... — Нет возможности, — доносится ровный голос со стороны входа. Окита оборачивается и вглядывается в тёмную часть кабинета, откуда, словно тень, такой же тёмный в европейской форме выходит Хиджиката, и дальше они сами ведут разговор, решают его ближайшее будущее, а он, словно малый ребёнок, вынужден сидеть и ждать, не решаясь вмешаться. Это бесит. — Так, а что за лекарство? — Соджи, наконец, улучает момент тишины и спрашивает. Его сильно разочарует, если это будут вновь травы и порошки. Однако ответ превосходит ожидания, и он даже не знает рад или нет. — Антибиотик внутривенно, потому что так эффективнее, — доктор отвечает сразу, а потом уходит в подробности. Соджи старается слушать внимательно, но быстро понимает, что теряет нить разговора, запутавшись во всех мудрёных иностранных названиях. Но Хиджиката более чем сосредоточен и спрашивает много, уточняет и даже то, что должно бы спросить самому Оките. «Как это — внутривенно?» Ответ не радует и заставляет мурашки пробежаться вдоль тела. Соджи потирает руку на сгибе локтя, откуда совсем недавно брали кровь, кидает испуганный взгляд на замкома, но тот только кивает, мол, надо. И даже не пытается уговорить врача как-то это заменить. Хотя, впрочем, выпить таблетки ему также представится возможность. Будущее же дома оказывается ещё менее радужным и протестным: «я не хочу», пресекается жёстким «а жить хочешь?». И только уже находясь в палате, много позже, пережив то самое «внутривенно», успокоившись и способный более-менее бесстрастно смотреть на установленный в вену катетер, видеть капающее откуда-то сверху лекарство, Окита может подумать надо всем, что с ним произошло. Вспомнить, как улыбался сослуживцам и врал себе о том, что всё в порядке, проходя стадию отрицания. Как кричал на доктора и называл его шарлатаном, не понимая, что пройдёт ещё более двадцати лет, прежде чем далеко на западе будет выявлен возбудитель. И наконец поймёт, насколько судьба к нему благосклонна, раз дала возможность находиться сейчас здесь. Пусть одному и очень далеко от родного дома, разделяемый более, чем целым столетием с близкими людьми, он всё ещё мог верить и мечтать. А мечи... что ж, они его дождутся.