This will never end ’cause I want more More, give me more, give me more — Fever Ray - If I had a heart
Иллюминаторы навигационной комнаты огромные, но в них совсем не видно планет – за крепким кварцевым стеклом безмолвно проплывает бездонная, пустая чернота, в глубине которой горят крошечные статичные огни далеких звезд. Немота ничем не ограниченного пространства смыкается вокруг космического корабля, и Красная чувствует тревожную тоску в солнечном сплетении – ей кажется, что сквозь щели титановой обоймы на борт проникает что-то древнее, страшное и злое. Ее собственное отражение, тусклое и плоское, возвышается над приборной панелью печальным неподвижным изваянием, пока не появляется Фиолетовый – отблеск его скафандра успокаивает и наполняет тело теплом. — Отлыниваешь? — усмехается он, шутливо толкая ее кулаком в плечо. Красная не удерживается, переминается с ноги на ногу и забывает ответить; он ничего от нее не ждет и сразу хватается за рычаги, чтобы стабилизировать рулевое управление. Рядом с ним она чувствует себя бесполезной, но ничего не может с этим поделать. У него прозрачный шлем, слой с золотым напылением для работы под прямыми лучами Солнца поднят и спрятан, но его лица Красная все равно не способна разглядеть – блики искусственного освещения скрывают то, что имеет смысл изучать. Строгие инструкции, запрещающие членам экипажа снимать защиту, впервые с момента взлета кажутся ей раздражающей бессмыслицей, и она злится на себя и за иррациональные мысли, и за затянувшееся безделье. Датчики панели одобрительно пищат, когда Фиолетовый заканчивает свою работу. Он облокачивается на спинку пустующего центрального кресла локтями, под его напором оно медленно, с глухим скрипом поворачивается на несколько градусов вправо, а затем замирает. Голос Фиолетового проникает в наушники чистым, приятным звуком без единой помехи. — Что не так? — Мне не по себе, — без запинки отвечает Красная. Она доверяет ему и именно поэтому решает быть честной, даже если эта честность вызовет непонимание и осуждение – трусам ведь не место в рядах экипажа, верно? — Я боюсь. Что-то происходит… с некоторыми из нас. Я думаю, — она сглатывает собравшуюся во рту слюну, — не все долетят до конца. Она не сумасшедший параноик, нет; она бы не стала произносить вслух то, в чем не уверена, и тем более то, что не мелькало бы в других – в интонациях, движениях, распорядке дне, передвижении, маршрутах и командах. В последнее время почти все выбираются из кают парами и стараются держаться ближе к кафетерию, а еще не разговаривают друг с другом, только коротко докладывают на общих собраниях о выполненных задачах, и это очевидная перемена, ее замечает не она одна. Просто другие держат язык за зубами, считая, что неосторожно брошенное слово нарушит хрупкое затишье и всколыхнет нечто неотвратимое, а Красная знает: оно здесь, рядом, и оно было всегда. Буря зародилась еще на Земле. Теперь она свободна. Она ждет. Фиолетовый недолго молчит, и Красная подмечает, что он внимательно следит за ней; она нервно передергивает плечами, как только он, наконец, отзывается. — Самозванец среди нас. — Фиолетовый вовсе не спрашивает, однако в нем сквозит интерес – Красная не понимает, каким образом должна удовлетворить его, и Фиолетовый тихо продолжает: — Предатель на корабле. Она кивает – шлем едва заметно наклоняется вперед. Они совершенно одни в навигационной, по люкам у стен, шелестя, циркулирует воздух, металлические решетки скрипят от прохладных потоков кислорода, но Красной чудится, что извилистые вентиляционные шахты вбирают их разговор и эхом несут его к тому, кто ничего не должен слышать. Ей очень не нравится это ощущение, и она все сильнее хочет уйти. Фиолетовый не позволяет. Он отстраняется от кресла, чтобы подойти к ней, и странно ведет плечами, будто его руки затекли и требуют незамедлительной разминки. На короткое мгновение это его движение, рассеянное, необдуманное и обычное, приводит ее в ужас; потом она вспоминает, что Фиолетовый – ее друг, и меньше всего она должна беспокоиться за себя именно в его присутствии. Он задумчиво добавляет: — Все знают, что предатель рядом, но никто не станет обсуждать это – по крайней мере, до тех пор, пока не произойдет что-то по-настоящему… ужасное. — Фиолетовый неопределенно взмахивает кистью, облаченной в толстую перчатку. — Неизвестно, кто скрывается за снаряжением, правда? Но я уверен, что это не ты и не я. — Его тон становится напряженным и тихим – Красной приходится прислушаться, чтобы разобрать слова. — В ком уверена ты? Красная не раздумывает ни секунды. — В тебе, — поспешно бормочет она, невольно повторяя за ним, — и в себе. Почему-то промедление в ответе видится ей недопустимым, как и отступление – Фиолетовый стоит близко, почти упирается пультом управления ранцем ей в живот, его напор напоминает какую-то проверку, которую просто необходимо пройти, чтобы не потерять почву под ногами; она выпрямляется, вытягивается до хруста в позвонках, находит в себе смелость выстоять. Фиолетовый одобрительно выдыхает. — Хорошо. — Он расслабляется и уже не выглядит угрозой, зажавшей ее в углу. Отходя обратно в центр навигационной, он предлагает: — Давай держаться вместе. Мы не вычислим предателя, пока он не покажет себя сам, поэтому придется наблюдать. Осторожно, — с нажимом наказывает Фиолетовый, — и не веря никому. Ты поняла? Вместо очевидного выражения согласия Красная уточняет: — Тогда встретимся завтра утром в кафетерии? Оттуда уже пойдем по отсекам вместе. — Да, — подтверждает Фиолетовый. Он неотрывно смотрит на нее – или на что-то за ее спиной, она не понимает, потому что не видит его зрачков, – еще несколько секунд, а потом безмолвно указывает на выход в коридор. Им незачем задерживаться тут, пора отправляться в каюты; Красная полностью с этим согласна. Она кидает последний встревоженный взгляд на черноту за иллюминатором и выходит за Фиолетовым в длинный узкий проход. Перед тем, как повернуть налево, она поддается непреодолимому желанию взглянуть на камеру, закрепленную под самым потолком у поворота. Свет лампочки как никогда ярок, он насмешливо мигает, проникая гораздо глубже, чем позволяет сетчатка глаз. Красная чувствует, что за ней скрывается что-то еще, и сразу же отворачивается.***
Это начинается, когда убивают Голубую. Сигнал тревоги раздается во всем корабле разом, и он настолько громкий, что Красная, встрепенувшись, роняет канистру с топливом на пол – вязкая жижа выливается из широкого горлышка и течет ей под ноги. Она не успевает испугаться, только нервно ищет взглядом Фиолетового, который перенаправляет данные о полете; без него она отсюда не уйдет. Он настороженно ей кивает, захлопывая панель с передающейся на Землю статистикой в виде нулей и единиц, и они бегут в кафетерий. Рука Желтого на кнопке вызова дрожит. Он отказывается говорить или просто не может шевелить языком, издавая звуки, пока все члены экипажа не занимают свои места за круглым столом. Один стул остается пустым, и выжившие – никак иначе их теперь не назовешь – отодвигаются от него, как от чумного; Красной кажется, что никому из них не нужно слушать Желтого, чтобы понять, что именно произошло. Кто-то должен был умереть первым, с кого-то всегда начинают, и это выпало Голубой, ведь ее единственной все еще нет – удивляться нечему. Красная чувствует невыразимое облегчение от того, что еще жива, и не находит в себе ни капли жалости к свежему трупу. Лучше она, чем я, так она размышляет, но тут же до крови прикусывает внутреннюю склизкую сторону щеки. Это неправильно. Ненормально. Но это все же так. Наконец Розовый нетерпеливо стучит ребром ладони по гладкой столешнице, перчатка заглушает этот звук. Он высказывается первым, не дожидаясь рассказа Желтого: — Где ты ее нашел? — Электроснабжение. — Желтый втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, слова даются ему тяжело. — У нее свернута шея. Повисает молчание, и неспешное движение корабля в невесомости становится физически ощутимым. Красная отстраненно думает, что Голубую кому-то придется отнести к шлюзам и выкинуть, как мусор, забивающий фильтры, иначе она начнется разлагаться прямо здесь, среди них, а это нежелательно, опасно и жутко. Наверное, она бы не поняла и была против, но теперь ее мнение не имеет никакого веса, поэтому укол вины, вонзившийся в центр груди, слабый и почти безболезненный; Голубая лишь тело и ничего больше, а в них, оставшихся целыми, теплится что-то еще. Пока. Так считают и те, кто ее окружает, она в этом не сомневается; они переглядываются, вертят головами, но явно не из скорби, а из опасения за себя – сейчас нужно не держать траур по почившим, а решать, как обезопасить живых. — Кто был рядом? — осторожно интересуется Синий. — Никого, — отрезает Желтый. Они снова недолго хранят молчание, а потом Розовый ставит локти на стол, пододвигается ближе и переплетает неуклюжие пальцы в замок перед собой. Он серьезно заявляет: — Надо голосовать. — Розовый пожимает плечами, словно произносит что-то очевидное. — Мы все погибнем, если не сделаем этого. Умрем, если не начнем выгонять по одному до тех пор, пока не угадаем, вот что он имеет в виду на самом деле. По спине Красной, под толстым слоем термозащитного белья, пробегает неприятный холодок. В ушах тихо, но настойчиво звенит, и она вдруг осознает: никакой команды больше нет. Все, кого она видит перед собой, чужие люди, готовые переступить через другого ради себя. Не то чтобы она чем-то от них отличается, нет, но она совсем не хочет ложиться на алтарь спасения, она не хочет быть жертвой чужих интересов, а значит, и сама не должна участвовать в обвинении и казни. Она знает, что самозванцу, который внимательно наблюдает за ними сейчас, изгнание членов экипажа только на руку, а потому важно сохранять численность, пока не будет уверенности в том, кто за всем этим стоит… Желтый вскакивает, с грохотом отодвигая стул. — Против кого ты предлагаешь голосовать? — орет он. — Может, против тебя? Хочешь первым оказаться снаружи? Розовый медленно поднимается с места, склоняясь так, чтобы быть к Желтому ближе, и его голос становится ледяным и угрожающим: — Попробуй, и ты пожалеешь. Они готовы убить друг друга без помощи предателя, но им не дают поступить столь необдуманно: Зеленая мягко предупреждает о том, что внутренними инструкциями драки на корабле строго запрещены, а Коричневый тянет Желтого за рукав вниз, вынуждая опуститься обратно и успокоиться. Флегматичность его ленивого жеста и Розового возвращает к реальности, в которой любые конфликты кажутся детской шалостью по сравнению с тем, что действительно происходит; что уже произошло. Короткий всплеск эмоций заканчивается закономерным затишьем, и это дает Красной время на размышление. У нее нет аргументов, чтобы указать на кого-то, да и само обвинение до сих пор безликое, пустое и повисшее воздухе – она знает только то, что убийца бродит среди них и скрывается за личиной мирного члена экипажа. Конечно же, это не она и – совершенно точно – не Фиолетовый; все прочие сделали еще слишком мало, чтобы вызвать подозрения. Если она отдаст голос сегодня, то наживет врагов, которые встретят ее завтра, а это ей не выгодно: чтобы выбраться отсюда, ей надо прежде всего завоевать общее доверие и найти сторонников. Она решает пропустить голосование. Фиолетовый нутром понимает, каков ее выбор, и одобрительно склоняется – то, что он полностью поддерживает ее, придает сил. Во всяком случае, пока он рядом, никто не воткнет на совещании ей нож в спину и не вышвырнет вон; уж точно не так просто. Он прочищает горло, неожиданно привлекая к себе внимание. — Давайте останемся нейтральными на этот раз. Я думаю, что это лучшее из всего, что мы можем сделать. Выясним обстоятельства произошедшего и только тогда перейдем к действиям. Ответный неразборчивый гул, искаженный микрофонами, бьет в наушники помехами и неприятным треском. Красная ничего не может понять, но почему-то догадывается, что предложение Фиолетового большинство примет и исполнит хотя бы потому, что оно рационально и адекватно. Это вселяет в нее уверенность – все под контролем, пока экипаж еще способен адекватно мыслить. У них есть шанс спастись. Наверное. Она первой кидает в центр пустую скомканную бумажку без единой серой черты карандашного грифеля, следом за ней это делает Фиолетовый. Желтый вписывает Розового, а Розовый мелко выводит имя Желтого, и они неприязненно смеряют взглядами результаты своих трудов; Зеленая, Синий, Коричневый воздерживаются, а Белая, педантично складывая лист, замечает: — Каждое пропущенное голосование – новый труп кого-то из нас. — Не терпится избавиться от своих же? — нервно рявкает Желтый, откидываясь на спинку кресла. — Значит, следующей в космос отправим тебя. Белая кривится, но больше ничего не говорит. Последним кладет записку Черный. Она тоже пустая, белоснежная, ровная, и Красная задерживает на ней свой взгляд, пока не чувствует, что ее изучают так же – бесцельно, но пристально и цепко. Она поднимает голову, только встречается не с глазами Черного, а со своим собственным широким отражением в опущенном стекле его шлема. Она застывает, пытаясь избавиться от странного, неприятного ощущения бескрайней черной пустоты, как за иллюминатором корабля, но оно поселяется где-то глубоко, там, откуда не вырвешь ни с мясом, ни без него. В ее желудке шевелится что-то нехорошее, тяжелое и твердое, и она едва сдерживает внезапно поднявшуюся к груди беспричинную тошноту. Черный расправляет плечи и ни слова не произносит; она даже не верит, что он все еще на нее смотрит, но все-таки съеживается, сжимается, сдается. Члены команды разбредаются, Желтый и Коричневый уходят в сторону электрической, а Фиолетовый мягко касается ее, указывая на плотные двери кают. Красной приходится схватиться за его кисть, чтобы удержаться на ватных ногах и через силу передвигать негнущиеся колени. Перед тем, как запереться в спальне, она всматривается в щелку проема, выходящего на кафетерий. Черный сидит за столом один, возвышаясь над горой листов, и медленно поворачивает большую голову к ней, будто чувствует, что она его боится. В изумрудном переливе стекла, отделяющего его лицо от внешней среды, мелькает продолговатый блик. Красная судорожно выдыхает и прячется в тени.***
Она сидит на корточках возле открытой панели с проводкой и растерянно смотрит на разноцветные провода. Сбоку пищит распределитель, который сосредоточенно калибрует Фиолетовый, а над головой натужно шумит монитор, передающий данные Коричневого. Когда предатель пришел сюда, чтобы убить Голубую, она была одна. Никто не хочет повторять ее ошибок, никто не хочет умирать вслед за ней, инстинкт самосохранения сопрягается с режимом задач, и члены экипажа, не сговариваясь, теперь оказываются в одном помещении куда чаще, чем раньше. Красная думает, что это не навсегда: их уже девять, и кто-то, вероятно, бродит один. Возможно, это самозванец, возможно, нет. Они работают в ожидании убийства, только и всего. Коричневый опускается рядом с ней на корточки, ставит локти на согнутые колени и подпирает кулаком подбородок. Она скашивает на него глаза и тут же возвращается к проводам; сердце принимается биться быстрее, а на лбу выступает пот – она чувствует, как липкие капли стекают по вискам. Разобраться с этим может даже ребенок, но от нее почему-то ускользает цвет, жилы троятся и дрожат, изоляция выскальзывает из рук. Она сидит уже добрых пятнадцать минут на полу и совершенно не может ни в чем продвинуться, а еще она знает: это подозрительно. И Коричневый наблюдает за ее тщетными попытками починки не потому, что желает помочь, а потому, что пытается поймать ее с поличным, которого нет. Она безнадежно стукается шлемом о стену. — Они не соединяются, — жалуется она, — я не понимаю, как их починить. Коричневый чертит указательным пальцем в воздухе линию от одного провода к другому. — Перевязывай этот и этот. Его умиротворенное, плавное движение не отражает ничего, что шестеренками крутится в голове, и Красная поджимает губы. Она послушно приближается к проводам, стараясь обращаться с ними настолько аккуратно, насколько это возможно, чтобы сомнения Коричневого хотя бы немного рассеялись, но его пристальное внимание все портит; толстые нити путаются, а ток искрится и вынуждает ее отодвинуться подальше от панели. — Ты ведь делаешь это не в первый раз, — тихо замечает Коричневый, перенося вес с одной пятки на другую. — Странно. Фиолетовый заканчивает с распределителем и стукает монитор сильнее, чем он того заслуживает; изображение загрузочной полосы барахлит, а затем пропадает на несколько секунд. — У тебя сто процентов данных передалось. — Он делает несколько небольших шагов в сторону Красной, закрывает ее собой так, что кроме его колен она больше практически ничего не видит. — Занимайся своей работой. Коричневый мирно разводит руки и отступает, а Красная облегченно обхватывает себя. Ей нечего скрывать, не в чем признаваться, но настойчивость Коричневого ее саму вынуждает сомневаться в себе, а это последнее, что она должна делать. Фиолетовый сжимает ее плечо – дружелюбно и практически невесомо. — Давай посмотрим вместе, — говорит он, и Красная ощущает столь необъятный прилив благодарности к нему, что едва удерживается от спонтанных объятий. Но они ничего не успевают исправить. В динамиках системы оповещений, усеянных по всему кораблю, что-то трещит и будто разбивается, проталкивая громкие тревожные гудки наружу. Они вырываются и текут по коридорам, эхом отталкиваясь от стен, и Красная опускает глаза к датчику состояния, который закреплен на ее запястье. Секундная заминка не дает ей понять, что происходит, и она с неприятным удивлением обнаруживает сходство сигнала чрезвычайной ситуации с ритмом собственного пульса, а затем видит карту и графики жизнеобеспечения. «Утечка кислорода в отсеках. Опасность. Обнаружена неисправность в модуле О2». Она выдыхает, и шлем изнутри покрывается испариной. Компьютер загружает расчет примерного количества минут, которое есть у них для устранения утечки, но Красной уже становится ясно, что их немного – показатели корабля нестабильны, они скачут и пропадают, а горло будто стискивают чьи-то пальцы. Красная нервно кашляет, сквозь дымчатую пелену замечая неясные движения Коричневого, а затем чувствует под локтем руку Фиолетового. Он отрывает ее от пола, помогает подняться и спешно подталкивает к выходу из электрической. Они бегут в О2 так быстро, как не бежали к кнопке, но в хранилище перед глазами Красной на несколько секунд все меркнет, и она падает на колени, разевая рот в попытке сделать хотя бы один вдох. Из горла вырывается хрип, надрывный, сиплый и громкий, микрофон расценивает его как какое-то короткое слово и передает ближайшим членам экипажа в наушники. Фиолетовый и Коричневый оборачиваются и обступают ее, но для Красной их обеспокоенные фразы сливаются в неразборчивый гул, похожий на шум двигателей корабля. Она по интонации понимает, что они спрашивают ее о чем-то, но не улавливает ни самих слов, ни их смысла, а только беспомощно хватается за грудь, инстинктивно пытаясь разорвать скафандр и раздвинуть ребра, чтобы дать легким то, в чем они нуждаются. Воздух. Фиолетовый быстро ощупывает сочленение баллона за ее спиной, а Коричневый зовет его, повышая голос; Красная слышит начало обратного отсчета до полной утечки и толкает Фиолетового вперед, в сторону модуля О2; он не должен задерживаться тут с ней, когда на кону весь экипаж. Он все еще медлит, и Коричневый кричит то, что приводит Красную в чувство: — Ее система сбоит из-за общего модуля О2, мы не поможем ей, просто стоя здесь! Идем! И они уходят, не оглядываясь. Прежде чем лечь на спину, Красная решает, что они поступили правильно. Но умирать больно, и если бы они знали, насколько, то никогда бы не оставили ее. Она старается вдыхать реже, но внутри разливается плотный уран, он душит ее, наваливается на туловище и выбивает короткими выдохами драгоценный кислород. Датчик состояния вибрирует на запястье, все ее тело содрогается с ним вместе – она не может это контролировать и отчаянно водит ладонью по всему, до чего может дотянуться, пока не натыкается на чей-то жесткий внешний ботинок. Запотевшее изнутри стекло шлема не позволяет ей ничего разглядеть, но она узнает его сразу. Черный. Он склоняется над ней большой расплывчатой тенью и протягивает огромную руку к трубкам подачи кислорода, как недавно до этого делал Фиолетовый с баллоном. Красная замирает. Черный предатель. Конечно, это он, она должна была догадаться сразу, еще в кафетерии, когда он смотрел на нее так, будто выбирал жертву. Он разорвет ее сейчас, свернет шею, как Голубой, и уйдет к О2, чтобы никто ничего не заподозрил. Может, проткнет ее плоть, перемешает желудок с кишками, вынет печень и селезенку, испачкает хранилище ее кровью, все будет кончено… Он тянет ее трубки на себя, и они отсоединяются от входа баллона. Сначала Красная путает это с болью: она обреченно думает о том, что он отодрал лоскут кожи от мяса, и ужас парализует ее еще сильнее, из-за него она не замечает, что воздух пропадает совсем. Но затем внизу щелкают последовательно три заклепки, а под подбородком опускается клапан включения резервного запаса кислорода. Ребра расширяются, а легкие расправляются до покалывания в боках. Со стекла пропадает мутный след. Она дышит. Она жива. У Черного глубоко посаженные глаза, словно углем очерченные веки и матовая, неподвижная радужка, полностью поглотившая зрачок. Он кладет ладонь на нее, чуть выше пупка, туда, где расположен включатель радиосвязи, прижимает скафандр и оценивает неровные вдохи и выдохи. Сигнал тревоги все еще разносится по борту нестерпимым воем, но Красная не может встать и отправиться в О2 на помощь остальным; не может отвести взгляд. На его роговице вспыхивают отблески далеких звезд, и Красная ощущает их обжигающий холод. Он поднимает голову, поворачивая ее к проходу, только когда замечает какое-то движение; Красная тоже чувствует его. Он скользит ладонью вниз по ее животу, прежде чем встать, и она не следит за тем, куда он идет. Она продолжает лежать, упираясь острыми лопатками в пол. Когда утечку устраняют, на борту уже остывают трупы Розового и Белой.***
Коричневый находит тело Белой в коридоре между электроснабжением и хранилищем – он вместе с Фиолетовым возвращается к Красной, чтобы убедиться в том, что она в порядке, а потом решает продолжить работу с данными. Недалеко от поворота к отсеку нижнего двигателя она и лежит – заколотая в спину острым лезвием, лицом вниз, с нелепо согнутой в колене правой ногой. Скафандр не пропускает наружу жидкость, поэтому вся кровь, вытекшая из нее, струится по термобелью, пропитывает его насквозь и стремительно сворачивается, превращаясь в бордовую корку. Розовый зарезан так же, даже раны у них на одних и тех же местах, только он не на полу, а на индикаторе, и он теплее, чем Белая. Коричневый просит всех собраться в кафетерии немедленно; никто не возражает. Все они молча усаживаются на свои места, понимая: кого-то придется выгнать. Их уже слишком мало, чтобы и дальше медлить, шансы на выживание просачиваются сквозь бесконечность космического пространства, пропадая в сияющих гранях Млечного пути; так могут исчезнуть и они все, если не сделают выбор. Красная тяжело сглатывает накопившуюся во рту слюну и скрещивает ноги. — Во время устранения утечки, — неспешно начинает Коричневый, опуская глаза к коленям, — я вместе с Фиолетовым был в верхнем отсеке. В комнате управления была Зеленая и Синий, а после, когда систему удалось стабилизировать, там появился Желтый. Черного я видел в навигации, он регулировал сбившийся курс, но не знаю, куда он ушел оттуда, а Красная все это время должна была быть в хранилище. — Он медленно, нехотя поднимает голову и вперяет в нее равнодушный, нечитаемый взгляд, который сразу же отводит. — Между хранилищем, электрической и реакторной два тела. Это все, что нам всем известно. И все, что должно повлиять на наши действия в ближайшем будущем. Красная ощущает прилив истеричной паники, когда он заканчивает речь, и кладет перед собой руки. Она сразу понимает, что любое его слово будет достаточно веским, чтобы склонить членов экипажа в ту или иную сторону, а подозреваемых у Коричневого два, и она в приоритете. Красная пытается ни на кого не смотреть, чтобы не выдать случайным нервным всплеском причастность к ужасу, творящемуся на корабле, и напряженно думает, что должна сказать, чтобы избавиться от нападок, но Синий цокает языком – звук из наушников сотрясает барабанные перепонки – и категорично заявляет: — Значит, выгоняем Черного. Только его никто не видел в промежутке между устранением утечки и обнаружением трупа, верно? Все очевидно. Он больше не раздумывает – берет карандаш, отрывает неровный маленький кусок от тетрадного листа и вписывает в него Черного, не удосуживаясь даже сложить отрезок пополам. Красная коротко глядит сначала на пугающую кляксу тени, которую отбрасывают неровные края бумаги, а затем на Черного. Он самозванец. Он предатель, и Синий проголосовал за него не зря. Красная вспоминает, как они оба, она и Черный, уловили движение в коридоре, торопливые мягкие шаги, шелест защитных внешних слоев скафандров, хотя услышать это было невозможно, но они вдвоем почувствовали, присутствие кого-то еще пронзило мозг, оставило в нем след и вынудило обратиться в голый нерв. Вибрация чужого пульта управления ранцем, жужжание насоса, перекачивающего воду для охлаждения, пощелкивание рации – все это охватил инстинкт, и именно он призвал Черного сделать то, что он сделал, а Красную пригвоздил к полу. Она лежала неподвижно, вдыхая со свистом сладкий воздух, и знала, что Черный сжимает в ладони нож; знала, что он прольет кровь. Она ничего не сделала, чтобы это остановить. В сознании проносится шепот сомнения, и Красная ограждает себя от него цепочкой логических умозаключений: Черный спас ее, она ему должна, и он может убить и ее тоже, прямо здесь, на глазах у всех, если она выскажется против него. К тому же Коричневый склонен обвинить ее, а значит, попытки выгнать кого-то другого только убедят его в ее ненадежности. Если она признает то, что Черный находился в непосредственной близости от трупов, то раскроет и себя, поэтому нужно отвести от него подозрение. Нужно ему помочь. Черный молчит, будто ждет именно того, что она скажет, и она не может больше сопротивляться. Красная сдавленно произносит: — Он был со мной. — Все поворачиваются к ней; она часто моргает. — В моей системе подачи кислорода произошел сбой, я задыхалась. Коричневый и Фиолетовый оставили меня в хранилище, чтобы устранить утечку, а потом пришел Черный и подключил резервный баллон и часть своих трубок. Все время он был рядом. Фиолетовый, сидящий рядом с ней, хмурится, а Коричневый задумчиво протягивает: — Она говорит правду про кислород. «Обо всем остальном тоже не врет. Или притворяется, что не врет». Она слышит в его голосе недосказанное недоверие, которое может стать проблемой, но гораздо сильнее ее увлекает мрачное одобрение, исходящее от Черного. Он не двигается, не открывает рот, не задерживает свое внимание ни на ком, но кто-то трогает ее сердце, кто-то его аккуратно сжимает. Черный. Никто другой на такое не способен. Зеленая нетерпеливо ударяет ладонями об стол и твердо произносит: — Это Желтый. Он пришел в комнату управления только после стабилизации О2, и мы не знаем, что он делал во время саботажа, когда экипажу нужна была поддержка в обоих отсеках. — Она щурится, оглядывая всех по очереди. — Подумайте сами: на прошлом собрании именно Желтый вел себя агрессивно, конфликтовал с Розовым и Белой, потому что хотел пропустить голосование. С самого начала это был он. Желтый встает так резко, что его стул падает. — Да что ты несешь? Я чистил фильтры! — кричит он. — Как ты… — Ты нашел первое тело, — сипло, пораженно произносит Синий. — Ты нашел Голубую. Желтый широко разевает рот – ему нечего ответить; это и становится для него концом. Он сопротивляется, когда Коричневый и Фиолетовый толкают его к шлюзу, чтобы выбросить в открытый космос, и истошно вопит, цепляясь за амуницию. Выход наружу далеко от кафетерия, поэтому его ужасающее стенание удаляется и рассеивается в бесчисленных поворотах коридоров, пока совсем не пропадает. В тишине Синий и Зеленая молча следуют к самому большому иллюминатору на корабле, а Черный равнодушно поворачивается к нему, не поднимаясь с места. Красная встает посередине между ними. Скафандр Желтого в лучах солнца становится ярким, насыщенным пятном, как сгорающий в атмосфере метеорит, только никаких следов он за собой не оставляет, а кружится и плывет к неизвестности в размеренном, неспешном темпе. Желтый не был предателем, и Красная знает это лучше всех. Но ничего уже не исправить.***
Никто из них не успевает приступить следующим утром к своим ежедневным заданиям, потому что кафетерий тонет в громогласном тревожном сигнале, зажатая Коричневым кнопка будто стонет от боли, но он не отпускает ее до тех пор, пока все члены экипажа не собираются вокруг него. Только теперь, в ярком белесом свете ламп, Красная впервые осознает, насколько мало их осталось – всего шесть, – и прикусывает губу до крови; ей страшно. Страшнее, чем при обнаружении трупов, и она не может облечь это чувство во внятную мысль, только нутром ощущает, что это собрание напрямую касается ее, что оно может решить ее судьбу. Может ее убить. Фиолетовый касается ее плеча своим, но больше не приносит ей спокойствия, он стоит бесстрашно, возвышаясь над ней на полголовы и все еще в нее веря, но Красная видит, как истончается нить, которая их связывает – она скоро порвется. Они должны были сблизиться, но в Фиолетовом что-то изменилось, может, изменилось и в ней, и теперь их возле друг друга держит привычка и надежда. Все это рушит Коричневый. — Красная, — зовет он, и ей приходится вскинуть подбородок, — ты ведь понимаешь, что Желтый не был предателем? Теперь мы все осознаем это. Мы голосовали за него по незнанию, а что можешь сказать ты? В чем твоя причина? — В том же, в чем и у остальных, — сухо отвечает она, делая шаг назад – ее отступление не остается незамеченным, и Коричневый предупреждающе качает головой. — Я думаю, что это она. — Он разводит руками, заключает вердикт и прикрывает глаза. Сквозь стекло шлема Красная замечает прядь волос, упавшую ему на лоб, и ее начинает трясти. — Она была одна во время саботажа, и мы не знаем, чем именно она занималась все это время. Черный подтвердит, что он был с ней, но он ведь не пользуется у нас особым доверием, верно? Ко всему прочему, — заключает он, — она единственная, кто испытывал проблемы с подачей кислорода. Потому что не повезло иметь амуницию с неисправностью или потому что задыхаться было выгодно, чтобы избавиться от сопровождения? Красная снова часто моргает и не знает, как защитить себя, но Фиолетовый взрывается быстрее, чем кто-либо успевает отреагировать: — Это полный бред! — он давит в горле короткий и нервный смешок. — Ты же был со мной, Коричневый, ты видел, как ей было плохо, она умирала, черт возьми! — И ради этого ты нажимаешь на кнопку и отрываешь нас от работы? — возмущается Синий. — Ты в своем уме? Зеленая садится на стул, широко расставляя ноги. — Он прав, — она кивает на Коричневого, — она ведь совершенно точно была одна определенный промежуток времени, еще до прихода Черного. Черный, — она поворачивается к нему, — что скажешь? Он молчит. Красная кидает на него быстрый взгляд, затем переводит его на Фиолетового и Синего – как минимум эти двое не станут голосовать против нее, но у Коричневого получилось заручиться поддержкой Зеленой, а это уравнивает шансы. Ее дела плохи, но безвыходность положения заглушает страх – Красная принимается думать. Она ведь не предатель. Она не убийца. Она не позволит вышвырнуть себя отсюда. Она не хочет обвинять кого-либо – это только усилит ее вину в глазах Зеленой и Коричневого; Красная справедливо решает, что, как и в первый раз, лучшим из возможного будет соблюсти нейтралитет – так она покажет себя несправедливо оговоренной, беззащитной и достойной жалости и снисхождения. Это срабатывало раньше. Она надеется, что сработает и теперь. Фиолетовый раздраженно качает головой, отворачиваясь от Зеленой. — Знаешь, — обращается он к Коричневому, — ты так сильно стремишься ее выгнать. Это подозрительно. Еще в электрической ты следил за ее работой, выискивал ошибки. Она их совершала, да, но почему ты этого хотел? Коричневый никак не отвечает – ему незачем оправдываться, он произнес все, что хотел, все, что могло повлиять на команду; он легко пожимает плечами и молча указывает пальцем на Красную. Им больше не нужны бесполезные бумажки, чтобы отдать голос. Теперь скрывать нечего. Зеленая поступает так же, и у Красной сосет под ложечкой все сильнее: она знает, что смерть в открытом космосе наступит не сразу, кислородный баллон за ее спиной вмещает много воздуха, потреблять его она будет долго, поэтому успеет ощутить жажду, голод, ужас и саму смерть. Бессмысленно и тупо водя глазами по всему, что находится перед ней, Красная приходит к выводу, что лучше бы ее закололи – это куда быстрее. Но Фиолетовый шипит, отвлекая ее: — Даже не надейся, — и машет рукой в сторону Коричневого. Синий слепо тычет кистью туда же. — Уж слишком ты рьяно пытаешься ее выгнать, — хмыкает он. Красная судорожно вбирает ноздрями воздух. Она опирается ладонями о столешницу – ее черед говорить. Два голоса могут ее уничтожить, два голоса могут ее спасти, и своим воздержанием от голосования она дарит свободу действий Черному; она дарит ему свою судьбу. Ничего другого ей не остается. — Я ни в чем не виновата. Я ничего не видела и не слышала, — Красная сжимает челюсть до боли в деснах, — и ни за кого не голосую. Брови Коричневого едва заметно приподнимаются. Тягостное молчание заключает их в кокон, тугой и узкий, и Красная обреченно думает, что такая же тишина ждет ее там, за бортом, а гул собственной крови в висках станет через несколько дней единственным и последним, что она услышит. Она скашивает глаза на Черного, жадно ловит его медленный взмах левой руки и едва уловимое, смазанное движение пальцев. Черный голосует за Коричневого. Коричневый не был предателем.***
Он приходит к ней в каюту поздно ночью. Корабль проплывает рядом с астероидным поясом, и лампы на потолке желтеют и беспокойно мигают – система барахлит, борт мерно потряхивает, где-то тихо пищат датчики обнаружения внешних угроз. Щиты в автоматическом режиме отражают осколки космических тел, и членам экипажа ничего не угрожает – ничего, кроме Черного. Он просовывает кисть в створку раздвижной двери, не позволяя ей герметично закрыться, и проскальзывает внутрь, пробирается бесформенной темной массой, а Красная испуганно жмется к углу. Еще никого не убивали ночью. Возможно, сегодня все изменится. Она хочет позвать на помощь, даже открывает рот, но связки издают только хриплый, жалкий писк – Черный неодобрительно опускает подбородок к груди и запирает дверь с громким щелчком. Панель электрического замка покорно гаснет, стоит ему легко задеть кнопку блокировки, и они остаются наедине. Раньше с ней жила Белая, но теперь она мертва; скоро здесь никого не останется. Черный без шлема – впервые, – и Красная, прикусывая до крови язык, чтобы не закричать, вглядывается в него, рассматривает, не моргая, и перебирает ногами по кровати, чтобы подтянуться выше, к стене, и прижаться к ней плечом. Простынь, белая, простая, сшитая на Земле, собирается у ее пяток хаотичными складками, оголяя тонкий матрац, а штанина, часть ее орбитального ночного костюма, задирается до щиколотки. Он не вынимает нож и не нападет, хотя Красная дрожит в ожидании… чего-то; Черный лишь неспешно подходит к ней и садится на постель. Она прогибается под его весом, и Красной приходится схватиться за изголовье, чтобы не сползти к нему еще ближе. У Черного отросшие, закрывающие уши волосы и бледная кожа – сквозь нее, от шеи к щекам, к глазным впадинам тянутся витиеватые линии кобальтовых толстых вен. Красная замирает, чтобы не спровоцировать его сделать что-то, что ей самой явно не понравится – в ядовитое ядро страха вплетается тонкая нить спокойствия и уверенности, и ей кажется, что эти чувства ей навязывают извне, но они помогают прийти в себя, и в конце концов она их принимает. В мыслях быстро, смазанно проносятся прошлые голосования, на которых они друг друга покрывали – Красная, конечно же, не сделала ничего плохого, а Черный наоборот, но это их связывает; память о взаимной услуге мелькает в безмятежных чертах его лица, и эта едва уловимая перемена дарует ей смелость. Ей нечего терять, и она шепотом задает вопрос: — Ты хочешь убить меня следующей? Выходит сбивчиво, непонятно и жалко, Черный скользит по ней странным взглядом, а затем дергает рукой, словно хочет сделать то, в чем сомневается; раздумывая, он равнодушно отвечает: — Нет. Тебе нечего бояться. — Он накрывает ее ногу своей ладонью, опоясывает пальцами лодыжку, и Красная вздрагивает – он ледяной, как сам космос. — Не меня. Мурашки россыпью стеклянной крошки бегут по ее икрам, а она не отстраняется – ей некуда бежать. Он совсем ее не держит, но Красная ощущает себя прикованной к постели, обездвиженной и парализованной – в какой-то момент эти чувства сплетаются в подобие гипнотического транса, сонного паралича и горячечного бреда. В том месте, где он касается ее, нарождается, вибрирует и цветет сверхновая, готовая разорваться, и она высасывает из нее кровь и жизнь, как пиявка. Не меня. Их. Ты и раньше боялась только их. Вязкая слюна наполняет рот, Красная сглатывает ее, прежде чем снова спросить: — Тогда что тебе надо? Черный трет большим пальцем артерию на стопе; пульс Красной учащается. — В какой отсек ты пойдешь завтра? Он склоняет голову, любопытство в его позе не вяжется с апатичным, пустым выражением глаз. Он выглядит как собака, наблюдающая за костью в руках хозяина, но Красная знает, что порой собаки перегрызают людям, которые их кормят, горло. Она настороженно задерживает дыхание. — Зачем тебе знать? Он резко сжимает щиколотку, почти до хруста – Красная звонко вскрикивает, кости под мышцами и мясом будто трутся друг об друга и покрываются трещинами; Черному надоедает быть любезным. — Не в реактор, — твердо приказывает он. — Я пойду в медотсек, — поспешно пищит Красная, изворачиваясь и выгибаясь, чтобы избавиться от боли. Черный наблюдает за ней несколько секунд, а потом ослабляет хватку. — Но Фиолетовый будет со мной. — Не будет. — Черный осторожно поднимается выше, к ее колену, и опирается на него, давит, но легко, не так, как может на самом деле – Красная пытается отодвинуться, но оказывается к нему только ближе. Ее грудь тяжело вздымается, а сердце громко стучит. Черный, горбясь, склоняется над ней. — Я предупрежу его, — нервно тараторит она, — я не дам тебе так просто… Он вынуждает ее замолчать, когда цепляет пальцами подбородок – зубы клацают, челюсть, стиснутая его указательным и большим пальцем, крепко сжимается. Красная ведет головой, пытается вырваться, но ее попытки тщетны – Черный свободной рукой подхватывает ее ногу и рывком утягивает на себя, к себе, так, чтобы почти упереться лбом в ее лоб. Он оказывается к ней так близко, что Красная видит всполохи галактик в его глазах, а еще замечает, что зрачок в них не сливается с радужкой, его нет вообще. В нем что-то, от чего она не может оторваться, к чему ее влечет. Она расслабляется, сама не понимая, почему, а Черный аккуратно укладывает ее голову к себе на плечо. Он проводит ладонью по ее затылку, зарывается в волосы и медленно гладит по загривку, скулой прикасаясь к уху. — Делай как я сказал, — низко проговаривает он, — тебе же будет проще. Ты поймешь потом. Красная прикрывает веки, не в силах держать их открытыми, и не может поймать ни единой мысли, мелькающей в голове – вскоре она с ужасом понимает, что ей не о чем думать, она не думает вовсе, словно ее заразили, выпотрошили и подчинили, и она стала куклой в чужой игре. Сонно ворочая языком, она бормочет: — Что пойму? Черный убирает пряди с ее шеи, его дыхание касается изгиба, а затем ползет ниже, к ключицам. Он скалится – она ощущает это, не видит, – а затем проводит зубами по коже. Они оказываются острыми, как бритвы, заточенными, словно копья, созданными для того, чтобы прокусывать, рвать и измельчать, но Черный не делает ими больно. Он прячет их так же легко, как показывал, и скользит шершавыми губами по ее виску. Красная крепче обхватывает его, чтобы не рухнуть вбок, и осознает, что он каменный. — Мы с тобой, — мягко объясняет он, — создадим кое-что новое, когда я закончу работу за нас обоих. Просто будь хорошим членом экипажа. Слушай меня. И жди. Он проводит языком где-то у нее за ухом, все во рту у него стылое, но с Красной происходит что-то странное, оно не дает ей отпрянуть или поежиться – она послушно сидит там, где он усадил ее, и разрешает его руке проникнуть под кофту и накрыть живот. Лучше бы он убил ее первой. — Ты поняла? — требует ответа Черный, надавливая на ребра. — Поняла, — покорно повторяет Красная, выдыхая.***
Колбы в руках трясутся, а реагент, фиолетовая вязкая жидкость, плавно обволакивает гладкие грани изнутри – Красная неотрывно наблюдает, как крошечные пузырьки пены лопаются на поверхности, и дрожь бьет ее все сильнее. Унылые синие стены медицинского отсека сдавливают ее – или ей так только кажется – и заключают в ловушку, из которой нет выхода. Ставя наполненные колбы обратно в анализатор, она уже знает, что не сможет себя спасти. С Красной происходит что-то страшное – она ощущает себя вялой, слабой, практически неживой и стремительно глупеющей: сегодня утром она долго не могла понять, как застегнуть заклепки костюма, а затем расплескала воду, не сообразив, что лить ее нужно в пустую чашку. Она передвигается, словно во сне, и размышляет, как одурманенная, только о том, что видит перед собой прямо здесь и сейчас – ничего больше ее не интересует, ничего больше для нее и нет; это похоже на мучительную, затянувшуюся болезнь, на лихорадку, потерю сознания, на агонию. Догадка мелькает в укромном уголке затухающего мозга, пока она бессмысленно вглядывается в прибор, и тут же гаснет. Она заражена. Черный заразил ее. И сделал он это вовсе не в ту ночь, когда впервые к ней пришел, а намного раньше. Возможно, еще на Земле. Анализатор останавливает вращение колб, защитная прозрачная панель открывается, а на датчике загораются зеленые символы кодов и показателей – Красная мажет по ним взглядом и тут же стирает, повинуясь чьей-то чужой железной воле. Ей остается лишь пройти сканирование, а затем, развернувшись, уйти в каюту – трупы найдут потом, без нее, ей нет никакого дела до них, реакторную надо обходить стороной и ждать, когда Черный все объяснит. Когда сделает работу за них двоих. Она вбирает носом воздух, он металлический и горький, как кровь, а затем нетвердо ступает на постамент сканера, в самый его центр. Стоять прямо ей тяжело, а облокотиться не на что, поэтому Красная горбится и покачивается, не обращая внимания на гулкие, ухающие звуки, доносящиеся из вентиляционного люка в углу. Цифровой луч сканера кольцом сужается вокруг нее, а после кто-то – она знает, кто, – обхватывает ее со спины большой рукой, обвивает талию и прижимается к лопаткам твердыми передними пластами скафандра. Ее ноги подкашиваются, но Черный не дает упасть; он кладет голову ей на плечо, упирается в него подбородком и успокаивающе шипит в микрофон. Он огромный, дикий и пугающий, и он убаюкивает ее, как ребенка. Красная цепляется за его кисть. — Кого ты убил? — вяло спрашивает она, опуская взгляд. Его перчатки в чем-то вязком и темном, это отпечатывается и на ее скафандре в тех местах, где он трогает ее. — Ты узнаешь. — Он неопределенно качает головой. Красная думает: «Всех», а потом вспоминает, что он вылез из люка, а значит, все еще скрывается. Прятаться не было бы смысла, если бы они остались вдвоем, но она приходит к выводу, что силы, инородной, чужой и ужасной, которой он управляет, хватило бы, чтобы прикончить всех разом, только он отчего-то мешкает. Ее уже это не пугает – он волен сделать с ней все, что захочет, а она не посмеет помешать – не потому, что желает быть на его стороне, а потому, что он ею завладел; она позволяет ему обхватить себя крепче и вглядывается в стену напротив мирно и покорно. Сканер вибрирует под их ногами чуть сильнее. Прежнее сознание теплится на самом дне черепной коробки, и Красная погружается в него, как в вязкое болото. Ей чудится, будто Черный чувствует это раньше, чем она успевает осознать, но он не мешает и терпеливо ждет ее вопроса. Красная приоткрывает рот. — Что ты хочешь сделать с Фиолетовым? Это единственное, что волновало ее когда-то, и последнее, на чем она способна сосредоточиться теперь – Красная уверена, что он жив, но она понимает, что ненадолго. Черный не говорит прямо, но подает какие-то импульсы, которые ее воспаленный, больной мозг научился воспринимать, и по ним она читает, словно по губам, что останется здесь до последнего; что будет с остальными, ей все еще неизвестно. Черный отрывается от ее плеча и молчит, а Красная переводит взгляд на проекцию результатов сканирования – аппарат верно показывает ее рост и вес, а все прочее не может определить. Графы с ошибками и кодами тянутся до границы результативного окна, выливаясь в последнюю скупую строку – «неопознанный объект», и Красная без какого-либо удивления подмечает, что если она превращается для сканера в непонятное существо, то Черного для него и вовсе не существует. Она просит: — Отпусти его. Это все, чем она может помочь Фиолетовому; лучше изгнать его в космос, чем позволить разорвать на куски, но она, разумеется, ничего не решает, а Черный отрешенно тянет: — Ты не хочешь причинять ему боль? — Он отстраняется, и Красной сразу же становится неприятно и пусто. — Хорошо. Завтра. Шаги Черного бесшумны, но он отдаляется – Красной не надо поворачиваться, чтобы это видеть. Он уходит, и дверь за ним замыкается, а она медленно опускается на колени. На результативно окне появляется предупреждение о том, что у объекта в сканере нет пульса.***
Тела Синего и Зеленой в реакторе находит Фиолетовый, но кнопку он не нажимает – ни тем вечером, когда обнаруживает их, ни следующим утром. Красная слышит, как он передвигается по борту, и знает, что он избегает и ее, и Черного. Она не покидает каюту, потому что не может терпеть трупный запах, и отстраненно размышляет о том, как это странно: не дышать, но осязать. А после по кораблю разносится тревожный сигнал, и ей приходится выйти. Ей и Фиолетовому.***
Он смотрит на нее с невыразимым ужасом и непередаваемой болью – наверное, он действительно до последнего ей верил. Его глаза обращаются сначала на нее, а потом на Черного, туда и обратно, все быстрее, пока в глубине зрачка не отражается понимание. Это шевелит в Красной то, что должно скоро исчезнуть; она вспоминает его слова: «Это не ты и не я», а затем вслед за Черным поднимает руку и вытягивает указательный палец в сторону Фиолетового. Он сопротивляется, когда Черный тащит его к шлюзам, но не кричит. В космосе все равно ничего не слышно.***
Они остаются одни в кафетерии, на огромном космическом корабле, в галактике, и в Красной растворяется старое, затхлое опасение, которое больше не приносит страха – ей кажется, что Черный с ней расправится. Если бы у него было сердце, он бы сделал это давно, но он не человек, и сердца у него нет. У нее теперь тоже. Она садится на стул, скафандр неприятно давит и сковывает, а Черный останавливается у стола, рядом с ней. — Ты победил, — глухо говорит она, чувствуя, как железная спинка впивается в ее позвонки. — Единственный предатель. Черный снимает шлем. Он делает это медленно, нехотя, Красной сложно оторваться от него и его движений, плавных и размеренных. Вен на его лице становится больше, они ширятся, потому что кровь в них не бежит, а бродит и застаивается, и волосы закрывают глаза. В них падают яркие старые звезды, когда Черный накрывает ладонью ее бледную щеку. Он шепчет: — Нас двое. И из его живота вырываются склизкие отростки. Они разрывают скафандр, протыкают многочисленные защитные слои, опутывают Красную крепкими, толстыми веревками и тянут на себя. Черный прикасается губами к ее губам, ее зубы разжимаются, и она ощущает его язык, сухой и холодный, и зубы – острые, режущие клыки, с которых капает яд. Где-то далеко, как под толщей воды, она слышит затихание родного, привычного рокота двигателей, ощущает остановку корабля, который больше не рассекает пространство, а парит в нем, и опускает веки.